Евгений Акельев - Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

• Название: Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина
• Автор: Евгений Акельев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: ISBN 978-5-235-03508-9

Ванька Каин — беглый дворовый, лихой вор, «московский сыщик», каторжник, фольклорный персонаж — стоит на первом месте в череде знаменитых отечественных уголовников. С кем вместе он совершал кражи и почему сдал властям бывших приятелей? Кого в XVIII веке называли вором и чем занимались в то время мошенники? Что отличает тогдашних преступников от их современных коллег? На эти вопросы отвечает книга кандидата исторических наук Евгения Акельева, написанная на основе архивных документов, запечатлевших результаты семилетней доносительской деятельности Каина. Её страницы пропитаны атмосферой преступного мира Москвы середины XVIII века, когда на Красной площади бурлила торговля, воры чистили карманы зевак и сбывали добычу держателям краденого, нищие и арестанты громко требовали милостыню, конвоиры вели задержанных в располагавшийся прямо у кремлевской стены Сыскной приказ — предок современного МУРа, а в Зарядье усадьбы знатных господ, притягивавшие воров, соседствовали с притонами, где обитали беглые, карманники, разбойники, скупщики краденого.

---

Но женитьба, а потом и обустройство на новом месте нисколько не повлияли на склонность Ивана Метлы к воровству. Известно, что весной 1744 года доноситель Каин вновь привел его в Сыскной приказ «с поличной кисой{35} в грабеже у солдат». Дело пока обнаружить не удалось, но известно, что Метла на допросе с трех пыток признался «в воровствах — в таскании с возов хлеба и прочего, а во сколько поймов, за множеством не упомнит». По этому делу преступник подлежал битью кнутом, вырезанию ноздрей и вечной ссылке, но по амнистии, которую объявила Елизавета Петровна 15 июня 1744 года «по случаю благополучно оконченной войны со шведами»[295], везунчик вновь был освобожден без наказания[296]. Но на этот раз он не прожил на свободе и полугода.

Утром 28 января 1745 года в Московскую полицмейстерскую канцелярию со съезжего двора привезли тело женщины и привели Ивана Авдеева сына Метлу. В рапорте поручика Шушерина и прапорщика Баженова сказано: «…сего генваря 27 дня по полуночи в 1-м часу 11 команды 8 сотни соцкой Осип Михайлов с товарыщи привели в съезжий двор незнаемо какого чину человека с мертвым телом, а у приводу объявили: ходили де они по сотне своей для осмотру рогаточных{36} караулов и всяких непотребств, и как будут близ церкви Николая Чудотворца, что в Пыжеве, и в то время вышед из дому своего Журавлевой фабрики ученик Иван Авдеев, и говорил оному соцкому, что в доме у нас брат ево родной той же фабрики Иван Авдеев зарезал жену свою. Которой соцкой, пришед во оной дом, и взял оного Авдеева и мертвое тело, и привел в съезжий двор».

В тот же день подозреваемого и тело жертвы отправили в Сыскной приказ, где в первую очередь было произведено освидетельствование трупа, результаты которого зафиксированы в протоколе: «А по осмотру на том мертвом теле Прасковьи Ивановой явилась на груди рана близ вершка, значит проколото, на ней платье — душегрейка китайчатая, юпка желтая и рубаха в крови, значит от показанной раны». После этого тело женщины отдали священнику церкви Воздвижения Честного Креста Господня для погребения «в доме убогих», а обвиняемого допросили. Иван сразу признался в содеянном, поведав следующую историю:

«Сего генваря 27 дня в воскресенье был он, Метла, на… фабрике и ростребливал шерсть, заготавливал на дело на неделю для прядения той шерсти, и пришел в… жительство свое к жене своей означенной Прасковье Ивановой дочери.

И часу в другом ночи стали они ужинать: он, Метла, жена ево оная Парасковья, да первого Московского полку третей роты капрал Иван Ефимов сын Елесов, да жилица их вдова Матрена Никитина дочь. И сперва ели кашицы свиной, которая кашица была означенной жилицы… Матрены Никитиной, а не ево, Метлы. И он де, Метла, прошал у жены своей, Прасковьи, чтоб она принесла штей (щей. — Е.А.) своих, и она де стала отговариватца и в скорости штей не принесла. И он де, Метла, взяв со стола нож, которым рушат хлеб, и тем ножем, осердясь за то, что ево она, жена ево, не слушает и скоро штей не приносит, тем ножом в ту жену свою бросил, которым ножом вострием попало в грудь, и прошиб грудь. Которой нож оная жена ево из груди выдернула и бросила на стол, а сама села на постелю. И сидела на постели з час, и сидя, охала, а из груди шла кровь. И, посидя, упала на лавку и умре без ысповеди и бес причастия, понеже того в скоропостижной смерти не успели. А то де поколоние ножом учинил без умыслу в серцах за показанное непослушание жены своей, и что де видели и при том были означенные капрал Елесов и жилица Матрена Никитина, да отставной салдат Ермолай Григорьев, да жена ево Афимья Титова, да извощик жилец Степан Матвеев и жена ево Ульяна Васильева, да брата ево родного Ивана Авдеева жена Парасковья Федорова. А отца де ево, Метлы, родного и брата Ивана в том доме не было.

И брат де ево, Иван, уведал, что то смертное убивство учинилось, пошед первой надесят каманды к сотскому Осипу Михайлову, и о том убивстве на него, Метлу, объявил. И пришел тот сотской от рогаток с караульными, и ево, Метлу, и мертвое жены ево тело взяли, и привезли в съезжий двор в первую надесять команду».

Тогда же в Сыскном приказе преступник был осмотрен и в деле появилось описание его внешних данных: «…он, Метла, явился подозрителен — пытан, росту среднего, глаза карие, волосы на голове темно-русы, борода и ус небольшие изрыжа». После наведения справок выяснилось, что за последние три года он трижды содержался в Сыскном приказе, неоднократно подвергался пытке, а около полугода назад как вор-рецидивист подлежал суровому наказанию, но был освобожден по «милостивому» императрицыну указу. 3,29 апреля и 14 мая 1745 года Ивана Метлу пытали (поднимали на дыбу и били кнутом соответственно 25, 20 и 25 раз). Под пыткой он показал то же, что на допросе: «…жене своей Парасковье Ивановой поколоние ножем учинил подлинно без умыслу, а в других убивствах и воровствах ни в чем не винился»[297].

В пятницу 17 мая 1745 года в Сыскном приказе решалась его судьба. Члены присутствия, коллежский советник Петр Богданов и коллежский асессор Егор Непеин, в этот день приехали на работу в седьмом часу утра и заслушали пять докладов, в том числе о «суконной фабрики компанейщика Романа Журавлева ученике Иване Метле». Судьи приказали «означенному Метле за убивство жены своей без умыслу учинить наказание бить кнутом и сослать ево в ссылку в Оренбурх на поселение»[298].

Сын иконописца Иван Серков

Одним из самых опытных воров Москвы был Иван Яковлев сын Серков по прозвищу Жегала. В реестре «мошенников», составленном Иваном Каином, его имя стоит на первом месте, что не могло быть случайностью. Когда днем 29 декабря 1741 года Каин с солдатами вышли на Красную площадь, Серков был схвачен, но по дороге в Сыскной приказ ему удалось вырваться и скрыться. На следствии по доносу Каина служащие Сыскного приказа хорошо запомнили имя Ивана Серкова: многие выданные и пойманные Каином воры, давая признательные показания, не забывали упомянуть о Яковлеве. Например, сорокалетний «мошенник» Иван Голый на допросе показал: «…тому ныне з год он, Голой, спознался Большого суконного двора с учеником… Иваном Яковлевым, которой живет в Хлебенной улице своим двором… И оные товарыщи ево с ним, Голым, ходили мошенничать в разных местах»[299].

Но впервые арестовать Серкова удалось только летом 1746 года. Тогда Ванька Каин по показанию вора Гаврилы Рыжего поймал целую группу профессиональных преступников, своих былых приятелей. Все они признались в систематическом совершении краж на протяжении многих лет, а также дали подробные автобиографические сведения. Но показания Ивана Серкова наиболее откровенны. На тот момент ему было около пятидесяти восьми лет, и значительная часть его долгой по тогдашним временам жизни, как следует из его же рассказа, была связана с преступным миром и воровской деятельностью. На допросе в Сыскном приказе в августе 1746 года, после длинного перечисления совершённых в недавнее время краж, Иван признался, что с момента побега с Большого суконного двора более десяти лет назад (то есть около 1736 года) он «чинил воровства в торговых банях кражу деньгам и платья… повсядневно, кроме тех дней, в которые бань не топят… А имянно де ему, Серкову, сколько он со означенными товарыщи и один собою в объявленные десять лет в торговых банях чинил кражу деньгам и платья за множеством того воровства своево… показать ему никак невозможно»[300].

Служащим Сыскного приказа нечасто приходилось слышать такие откровенные признания. Наверное, поэтому они занесли в протокол допроса описание внешности Ивана Яковлева, которое предоставляет нам уникальную возможность мысленно нарисовать портрет этого вора: «…а приметами ростом средней, лицеем беловат, продолговат, нос прям, глаза серые, на правом глазу бельмо, на голове волосы светло-русые с сединой, борода и ус седые, окладистая, небольшая»[301].

Возможно, во времена Ваньки Каина Иван Яковлев сын Серков был самым пожилым, опытным и, наверное, авторитетным вором Москвы. К счастью, обнаружились документы, подтверждающие и значительно дополняющие автобиографические показания: подробные сведения о его отце (десяток документов); две «сказки» 1732 и 1739 годов самого Ивана Яковлева, поданные им во время опроса «фабричных» Большого суконного двора; информация о его дворе и соседях из переписной книги московских дворов 1737 года и др. На основе всех этих материалов выстраивается картина жизни этого колоритного персонажа преступного мира Москвы XVIII века.

Иван Яковлев сын Серков родился в семье иконописца Оружейной палаты Московского Кремля Якова Прохорова между 1685 и 1687 годами: в «сказке» 1732 года он назвался 47-летним, в «сказке» 1739-го указал, что ему 52 года, а в протоколе допроса в 1746-м записано, что ему 58-й год[302].0 его отце известно, что в 1679 году он участвовал в росписи церкви Спаса Нерукотворного образа. Иконописцы в XVII веке делились на две категории — жалованные (находились в штате Оружейной палаты и получали годовое жалованье) и кормовые (получали поденный корм в период выполнения заданий Оружейной палаты). Последние, в зависимости от квалификации, подразделялись на три статьи. Яков Прохоров был отнесен к третьей статье[303].