Ирина Муравьева - Ханс Кристиан Андерсен

• Название: Ханс Кристиан Андерсен
• Автор: Ирина Муравьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Книга посвящена жизни и творчеству известного датского писателя Ганса-Христиана Андерсена. Основой для данной книги послужили дневники и письма Андерсена, работы русских и датских исследователей и собственные изыскания И. Муравьевой.

---

— Как же, как же! — обрадовался Арнесен. — Мы все их читали, это здорово написано. Значит, нашего полку прибыло! Знаете, ведь из поступающих целых тринадцать человек — поэты, а вы — четырнадцатый. Ну и весело же мы заживем, когда станем студентами! Будем устраивать вечеринки, петь песни, пить на брудершафт, читать стихи…

Да, перспективы заманчивые, что и говорить, но ведь для этого надо еще сдать столько экзаменов! Андерсен сравнивал себя с пловцом на утлой ладье в бурном море…

Устная латынь была коварным рифом, чуть не пустившим его ко дну. После нее дело пошло легче. Наконец из главных препятствий осталась только математика, но тут-то он покажет себя! Недаром же хельсингерский математик ставил ему «весьма хорошо». Однако и здесь не обошлось без небольшой катастрофы: уже к концу экзамена он обнаружил, что неверно списал условия задачи. От ужаса он потерял сознание. Товарищи привели его в чувство, вылив на него целую склянку одеколона, оказавшегося под рукой. С лихорадочной поспешностью он заново переписал задачу, моргая воспалившимися от одеколонного душа глазами, и наскоро решил ее.

Но всему приходит конец, даже экзаменам!

В латинском сочинении экзаменаторы углядели-таки несколько ошибок, — а он был так уверен, что все правильно! — да и по другим предметам отметки были не выше «хорошо». Но как бы то ни было, а все-таки победа!

23 октября 1828 года — это был один из самых счастливых дней в жизни Андерсена. Только что полученный блестящий, плотный лист с университетской печатью и подписью декана факультета Эленшлегера удостоверял, что Ханс Кристиан Андерсен выдержал экзамены и является теперь студентом Копенгагенского университета. Он читал и перечитывал эту драгоценную бумагу. Он немедленно помчался к Коллину показать ее — вот оно, доказательство, что занятый по горло государственный деятель недаром тратил время и деньги на сына оденсейского сапожника!

И Коллин поздравлял его, и вся семья поздравляла его, а потом то же было у Вульфа, у Эрстеда и у всех знакомых. Затем пошли обещанные вечеринки, несчетное количество тостов, веселая неразбериха смеха и болтовни, круговые песни в честь нерушимой студенческой дружбы, в честь прекрасных девушек, чьи имена живут в сердцах присутствующих (многие, в том числе и Андерсен, брали эти имена с потолка: с обычаем не поспоришь, полагается студенту быть влюбленным, да и только!), ночные возвращения, когда веселые голоса разносились далеко по спящим улицам, заставляя встрепенуться задремавших извозчиков и сердя ночных сторожей…

Да, жизнь необычайно хороша, но все-таки хор поздравлений и шумные сборища — это еще не главное. А главное — это засесть и написать задуманную книгу «Путешествие на Амагер». Наконец-то можно это делать с чистой совестью, не оглядываясь на латинскую грамматику, не боясь укоряющих глаз Коллина и фру Вульф!

Он строчил без остановки: стол был завален ворохом исписанных листов. «Путешествие» — это слово само за себя говорит. Он идет по вечерним улицам Копенгагена — вот вам и весь сюжет; фантастические встречи, латинские цитаты, рассуждения и веселые остроты вытягивались причудливой цепочкой, только успевай записывать.

Вот он встретил на пустынной заснеженной улице тощего кота. Бедняга раздирающе мяукал.

Но ведь поэт понимает и кошачий язык! Тем более, что кот оказался его коллегой — сочинителем. Жалобное мяуканье было стихами о страданиях юного поэта среди пустых и фальшивых кошек, думающих только о молоке да сале. Эти стихи явственно напоминали недавнее творчество самого автора «Путешествия», да и следующие за стихами жалобы страдальца толстой доброй тетушке-кошке были как две капли воды похожи на излияния Андерсена сочувствующим дамам.

В довершение комического сходства тощий лирик-кот любил петь. Но когда они с тетушкой затянули дуэт, жестокий ночной сторож швырнул в них ледяшкой с криком: «Брысь, сатанинское отродье! Это еще что за визг?» — и оскорбленные певцы скрылись в подворотне.

Тощий кот, сочиняющий элегии, лунатик, появляющийся на страницах книги в одном плаще поверх ночной рубашки и рассуждающий о двойниках, — это были пародии на самого себя.

Веселая румяная девушка с Амагера с корзиной вишен на руке и бледная дама с загадочным взором тащили растерявшегося поэта в разные стороны — они тоже оказывались воплощениями его собственных качеств: склонности к описанию бытовых сценок и вполне земному юмору — и противоположной этому тяге к возвышенным, трагическим темам.

Изображая ночной спор путешественника с лунатиком, Андерсен пробовал решить волновавший его вопрос: как быть с чудесами? Двойники, призраки — весь этот обычный романтический арсенал вызывал у него иронию. Но с прозаическим бюргерским отношением к жизни он тоже никак не мог примириться. Ясно же, что жизнь — это не просто цепь обедов и визитов, служебных успехов и неудач… Ключ к решению Андерсен искал в поэтическом восприятии загадок природы, законов мироздания. (Он много разговаривал об этом с физиком Эрстедом.) Вот где подлинные чудеса, без всяких привидений! Разве не чудо, что земля, как мячик, летит себе в пустом пространстве и вовсе не думает падать? И смена времен года — тоже чудесная вещь, если вдуматься…

Путешествуя на Амагер по копенгагенским улицам, он много размышлял, учился смотреть и слушать. И хотя единственным героем книги пока что оставался он сам — со своими мечтами и выдумками, быстрой сменой настроений, смесью вздохов и юмора, но вокруг этого лирического героя уже вырисовывались очертания самых обыкновенных, будничных вещей, о которых, оказывается, можно рассказывать очень интересные истории: «Путешествие на Амагер» — это была присказка, а сказка маячила впереди.

— А неплохо все-таки жить на чердаке! — рассуждал сам с собой Андерсен, наводя порядок в своей каморке. — Мало места — значит мало вещей. Раз-два, один стул сюда, другой туда, стойте смирно! Богачи на первом этаже глотают уличную пыль и слушают грохот, а у меня тут тихо — разве что воробьи побранятся между собой! — и свежего воздуха хоть отбавляй. Крутая лестница — стало быть, можно не опасаться лишних визитов; по этим ступенькам решишься карабкаться или из бескорыстной дружбы, или уж по крайней необходимости. Вот и выходит, что в бедности есть своя хорошая сторона.

Он окончил уборку и огляделся удовлетворенный: все чисто, нигде ни соринки. Вполне приличный вид у комнатушки, даром что потолок косой!

Андерсен умел находить хорошие стороны в самых, казалось бы, не подходящих для этого вещах. Особенно теперь, когда жизнь ему улыбалась.

Предчувствие на этот раз не обмануло его: «Путешествие на Амагер», после неизбежных волнений и хлопот с изданием благополучно увидевшее свет, принесло ему долгожданный успех.

Книга вышла в начале января 1829 года, а уже в конце месяца появилась благожелательная рецензия Гейберга. Он отмечал несомненный талант молодого автора и сравнивал вещь с музыкальной фантазией, где прихотливо чередуются пестрые картинки, окрашенные изменчивым настроением. Похвала Гейберга — это был настоящий диплом на звание поэта. Книгу покупали, читали, о ней спорили. Полковник Гульдберг прислал из Оденсе восторженное письмо с описанием своих впечатлений. Студенты дружно решили, что из четырнадцати университетских поэтов Андерсен звезда первой величины. Успех «Путешествия» разрешил и денежный вопрос — по крайней мере на ближайшее время, — а это значило, что ни у кого не надо просить о помощи (королевская стипендия прекратилась еще в ноябре, после зачисления в студенты). И главное, что его вера в свой поэтический талант наконец-то получила подкрепление извне! Правя корректуры, Эдвард Коллин стремился приблизить стиль книги к общепринятым образцам. «Так не пишут!» — то и дело замечал он, указывая на слишком вольные, не причесанные на обычный лад фразы. «Да, но так говорят! — восклицал Андерсен. — Почему это я должен писать засушенным книжным языком!» — «Ну, смотрите, достанется вам от критиков, и поделом…» — пожимал плечами Эдвард.

Теперь Андерсен мог торжествовать: даже такой строгий судья, как Гейберг, не сделал никаких замечаний о небрежности стиля.

Итак, мечты исполнились: он студент и писатель. Для полноты счастья оставалось завоевать еще одну крепость — королевский театр. Снова пробовать свои силы в трагедии Андерсен не хотел. Перечитав как-то свои прежние опыты, он с возмущением захлопнул рукопись: все это просто беспомощный набор высокопарных фраз. Как он мог не видеть этого раньше? Подумав, он пришел к выводу, что и в признанных драмах, идущих на сцене, монологи героев звучат до смешного напыщенно, ни один человек на свете не стал бы так выражать свои чувства. Даже… Да, даже великий Эленшлегер иногда этим грешит, если говорить честно. Не лучше ли попытаться написать что-нибудь в духе водевилей Гейберга — изящных, остроумных, живых? Только бы напасть на подходящую тему…