Орест Мальцев - Венгерские рассказы

• Название: Венгерские рассказы
• Автор: Орест Мальцев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1946

---

Теперь я ничего не знаю о сыне. Где он? Здоров ли? Как живет? Русский капитан мне рассказывал, что Лилиенталь недавно участвовал в московском турнире. Больше я о нем ничего не слышала, и он, наверно, еще не знает, какое горе нас постигло: умер его отец.

Я здесь совершенно одна и бедствую. Конечно, поеду к сыну, если можно… Только об этом и мечтаю. В этом городе я уже семь лет, у меня небольшой салон мод, но тут совсем не то, что в Вене. Жить очень трудно. Люди эгоистичные и жестокие. Если человек, а тем более иностранец, в затруднении, они его скорее задавят, чем ему помогут. Впрочем, кажется, теперь все стали такими на Западе.

Мы останавливаемся. Доносится нарастающий тупой вой снаряда. Прислоняемся к стене дома. Грохот и скрежещущий свист осколков: что-то рушится…

Варвара Николаевна, слегка приподняв плечи, вбирает в них голову и крепче прижимает к груди банку с супом, но лицо ее до странности спокойно, апатично.

— Я к этому уже привыкла… Я вот тут живу, в этом бункере. Спасибо вам… Пожалуйста, если поедете в Москву, передайте моему сыну, что я жива, самое страшное пережила, а впереди, надеюсь, наша встреча с ним… Пожалуйста, не забудьте.

Обстрел не утихает, туман не рассеивается. Остроконечные шпили реформатского костела на Рожак-тэр уныло торчат поверх слоистой сизой мглы.

Все кажется мутноопаловым, плоским — дырявые дома, снующие вдоль стен люди, оголенные, неподвижные деревья.

ПУБЛИЦИСТ ЗИЧИ

Мы долго барабаним в массивные, забранные кованым железом двери семиэтажного дома по узкой улице Монти. Наконец какая-то худая женщина появляется в окне первого этажа и смотрит на нас недоверчиво.

— Доктора Зичи, керем! — кричу ей, миролюбиво улыбаясь.

Она гремит ключами, осторожно открывает двери.

— Зичи? Тэшек, хармадик емелет, тизеннедьедик сам![17] — Оглядывает нас пытливо: — Туд мадьярул?[18]

— Кевешет[19], — отвечаю я.

Одобрительно кивая головой, привратница пропускает меня с переводчиком в вестибюль и с острым любопытством следит за нами, пока мы не скрываемся за поворотом лестницы.

Узенькие балконы с железными перилами опоясывают этажи. Квадратный двор похож на глубокий колодезь. Балкон над балконом, как ярусы лож в театре. Внизу гора грязного, захламленного снега, который растает здесь, может быть, к июню, и вечный холодный сумрак. Только верхний этаж освещают по карнизу теплые лучи полуденного солнца. Странно, как попала сюда мина. Она разорвалась, ударившись в стену третьего этажа, и кое-где в окнах выбила стекла. Стекла заменены картоном и фанерой, а в одной квартире в рамы вставлены еще и книжные обложки. Это и есть квартира № 14.

Стучу.

Минуты через три дверь робко приоткрывает седой человек с жесткой растительностью на широкой мясистом лице, в потертом сером костюме, с наспех повязанным смятым галстуком цвета лягушечьей спинки. Сморщив лоб, он удивленно и испуганно глядит на нас поверх роговых очков, сползших на кончик грушевидного носа.

— Господин Зичи?

— Да, — отвечает не сразу, сдержанно наклонив голову.

Он успокаивается, узнав, что мы пришли просто познакомиться с ним, как с известным в Будапеште журналистом. Поправляет очки и галстук. Он явно польщен. Любезно улыбаясь, ведет нас в кабинет, заставленный книжными шкафами и огромным письменным столом с несколькими запыленными исписанными листами; на стенах живописные виды Венгрии и картины, изображающие лошадиные скачки, кулачные бои и другие народные забавы мадьяр. Усаживаемся в «уголке для бесед», в мягких креслах перед невысоким круглым столиком с пепельницей и оригинальным прибором для сигарет и спичек.

Доктор Зичи суетливо предлагает сигареты.

— К сожалению, больше ничем вас не могу приветствовать. Время, знаете ли, такое… Ничего не достать! Показаться-то на улице опасно. Обратили внимание? Даже в наш двор залетел снаряд. Тяжелое время! — вздыхает Зичи и, как бы спохватившись, бодро встряхивает головой. — И тем не менее великолепное! Наконец-то осуществляются идеалы демократии, о которых я так много писал! Если вы уже слышали обо мне, то вам, наверное, говорили и о моей последней книге — «Полвека». Я показываю в ней развитие революционного движения в Венгрии, примерно с половины прошлого века. Мне удалось издать ее перед войной, но цензура, разумеется, ее запретила. У меня есть несколько экземпляров.

Зичи достает из шкафа толстую книгу в бумажном переплете и что-то пишет на титульном листе.

— Извольте, — с премилой улыбкой вручает мне книгу. — Рад чести подарить вам со своей надписью.

Я перелистываю книгу. Зичи удобнее располагается в кресле и, посерьезнев, всем лицом показывает, что готов дать нам самое ответственное интервью. Голос у него дряблый, размеренно-монотонный, как звук кофейной мельницы. Говоря, он часто сжимает и разжимает пальцы правой, почему-то особенно неспокойной, руки.

— Я думаю, вам будет любопытно, если я немного расскажу о содержании своей книги. О прошлом, которое обычно интереснее, осмысленнее настоящего; о нашей юности — бурной и задористой. О начале 1919 года… Из русского плена возвращаются Ракоши Матьяш и его друзья, пылкие и живые люди, прошедшие школу русской революции и отчасти творившие ее. Они и в наше дело как бы вливают свежую струга. Совместными усилиями мы добиваемся своего. Премьер-министр граф Карольи Михаль добровольно передает свою власть венгерскому пролетариату. Точнее говоря, двадцать первого марта мы устраиваем революцию… Между прочим, у меня есть лучшая в мире коллекция книг, брошюр, газет, летучек, воззваний и других материалов, относящихся к тому времени. По поводу ее со мной еще в 1925 году переписывался институт Маркса — Энгельса… Теперь я с радостью готов уступить дубликаты своей коллекции. Так и передайте директору института, когда будете в Москве. Все документы целы, я их храню в потайном месте. Какие чудесные дни они воскрешают! Но увы! — вздыхает Зичи скорбно. — Румынские штыки приносят вскоре Иосифа Габсбургского. Затем из Сегеда является с войсками Хорти и вместе с ним — Гембеш со своей офицерской реакционной хунтой…

Некоторое время Зичи рассеянно молчит, избегая смотреть нам в глаза. Странный его взгляд, до этого холодный и почти неподвижный, начинает живо бегать по сторонам. Лоб собирается в складки, мясистые губы трагически сжимаются.

Он весь будто бы во власти грустных воспоминаний. Это дает ему возможность, как ему, наверное, кажется, обойти молчанием кое-какие исторические факты, объясняющие, например, почему венгерское советское правительство было вынуждено принять ультиматум Антанты и отвести с фронта на реке Тисса свои храбро сражавшиеся войска.

Зичи искоса взглядывает на меня. Я спокойно перелистываю «Полвека».

— Да-да, — вздыхает он с тайным облегчением. — Да, да, — повторяет бойко, стуча волосатыми пальцами по ручке кресла, и с бодрой непринужденностью продолжает: — Реакционное правительство составляет граф Телеки, затем граф Бетлен. Премьеры меняются, а цель политики все одна и та же — восстановление Венгрии в ее прежних границах. — В голосе Зичи сквозит ирония, на лице насмешливая улыбка. — У власти все одна и та же монопольная партия — «Венгерская жизнь». Она ведет Венгрию, конечно же, по пути немецкого фашизма, хотя одновременно прикидывается другом России. Помните, даже был подписан с вами дружественный пакт! Не знаю, с полным ли доверием вы отнеслись к этому пакту, но во всяком случае мы перед самой войной получили обратно венгерские знамена 1848—1849 годов, хранившиеся в музеях Москвы и Ленинграда. И было так: с одной стороны — радость по поводу этого истинно благосклонного жеста русских, а с другой — выходило по пословице: «Дружиться дружись, а за саблю держись». Это двоедушие весьма, я бы сказал, характерно для нашей политики. И так, между прочим, исстари: географическое и инстинктивное тяготение к Востоку и самолюбивое желание во что бы то ни стало играть первостепенную роль в Западной Европе. Подобная лукавая игра плюс фашизм, поднимавший у нас голову, неизбежно вели страну к катастрофе.

Зичи страдальчески хмурится и кусает губы.

— Мы разъясняли это народу, издавали газеты, брошюры. Но силы были неравные, нам пришлось уйти в подполье. На этом и кончается моя книга. — Зичи встает, словно исполненный решимости. — Безусловно, мы не приветствовали вторую мировую войну.

Он вытягивает руку, как бы отстраняя от себя самую возможность такой мысли, и снова садится.

— Правда, уже во время самой войны многие начинают увлекаться ею. Фашисты знали слабую струнку нашего народа — Трианон. Дело в том, что мадьяры очень патриотичны и любят свою родину, так сказать, в расширенном виде. Попробуйте затронуть их гордость! Словом, поднимается страшный бум по поводу якобы тысячелетних исторических прав Венгрии на отошедшие от нас области! Это дает некоторое воодушевление. Ну, а затем все меняется. Русские подходят к Карпатам. В Будапеште открыто читаются антигерманские стихи Петефи. Немцы, чувствуя перемену ветра, оккупируют страну. Премьером Хорти назначает Стояи, бывшего посланника в Берлине, собутыльника Гитлера. Творится несусветная чехарда. Многие бегут за границу. Богатые евреи переходят в католичество, надеясь, что их, как католиков, не тронут. Церковники на этом деле обогащаются! В промышленный центр Чепель власти гонят демократов — пусть, дескать, их там разбомбят американцы. А в Будапеште — не курьезно ли! — дом редакции антисемитского органа «Эшти Уйшаг» обозначается огромной желтой еврейской звездой, как и вся площадь Эшкю-тэр. Этим хотят уменьшить действие англо-американских бомбардировок! В такой обстановке нилаши устраивают седьмого июля свой путч. Он не удается. К этому времени союзники занимают Париж, румыны выходят из войны. Новый премьер, генерал Лакатош, выступив по радио, ставит в пример верность Финляндии. А ровно сорок восемь часов спустя после его речи Финляндия просит мира у России. Тогда все повторяют слова Лакатоша: «Нам надо следовать примеру Финляндии». Но Хорти медлит, тайно сносится с Англией. А фронт все приближается — доходит до Солнока. Это уже Венгрия…