Дмитрий Кленовский - «…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)

• Название: «…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)
• Автор: Дмитрий Кленовский
• Издательство: Библиотека-фонд "Русское зарубежье", Русский путь
• Жанр: Филология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-85887-309-X

На протяжении десятилетия ведя оживленную переписку, два поэта обсуждают литературные новости, обмениваются мнениями о творчестве коллег, подробно разбирают свои и чужие стихи, даже затевают небольшую войну против засилья «парижан» в эмигрантском литературном мире. Журнал «Опыты», «Новый журнал», «Грани», издательство «Рифма», многочисленные русские газеты… Подробный комментарий дополняет картину интенсивной литературной жизни русской диаспоры в послевоенные годы.

Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг. в переписке русских литераторов-эмигрантов. М., 2008. С. 97–202.

---

Не знаю, удастся ли мне вообще познакомиться с Вашей статьей[259] в № 2 «Воздушных путей». Для покупки они слишком дороги, а сумею ли их где раздобыть — не знаю. Между тем тема статьи (как я слышал: о свободе в поэзии?) меня особенно интересует. Мандельштам тоже чрезвычайно меня интересует, я его люблю.

Очень порадовало меня сообщение Н.Н. Берберовой, что летом выходит издаваемый ею сборник стихов Ходасевича на 240 страницах[260]. Думаю, что Вы его почти не знаете, и в свою очередь интересуюсь, какое он произведет на Вас впечатление. О планах издания в очень полном виде Гумилева[261] и Волошина[262], Вы, вероятно, слыхали.

Мы с женой живем по-старому: донимают нас (и постепенно все сильнее) разные наши хронические недуги. Разница только в интенсивности болей, а без них вообще дня не проходит.

Думаю к Рождеству издать новый сборник. Стихов для него, и притом с отбором (с моей точки зрения, конечно), достаточно. Деньги на это дело опять дают заимообразно мои друзья. Но беспокоит меня вопрос распространения книги, чрезвычайно для меня важный, ибо «меценаты» мои — люди весьма слабого достатка, и нужно побыстрее вернуть им долг. Раньше меня в этом отношении всегда выручал Родион Березов, продававший безвозмездно от 100 до 150 экз. каждой книги. На этот раз он забастовал под тем предлогом, что уходит на пенсию и на покой, но дело, конечно, не в этом: ему как убежденному баптисту, а следовательно, и тем кругам, где он распространял мои книги, не подходит мое миропонимание, он уже не раз мне за это выговаривал. Я даже было думал в связи с «исчезновением» Березова вообще отказаться от издания книги, поскольку расплата с кредиторами оказалась под большим сомнением, но, узнав об этом, кое-кто из добрых моих знакомых в USA вызвался мне помочь и по мере сил заменить Березова. Решил поэтому рискнуть.

Посылаю снимок, сделанный с меня знакомым фотографом-любителем этой весной. Волос все меньше, морщин — все больше… Поджидаю к себе летом Ржевских и еще кое-кого.

Как Вы относитесь вот к такому вопросу: Берберова недавно писала мне, что она за последние годы «пережила большой кризис» и теперь «совсем иначе судит о поэзии». Рифмы для нее в новой поэзии «не звучат», а старой она их может «только прощать». «Ради рифм (пишет Б<ерберова>) русская поэзия стала не тем, что обещала быть». «В русской поэзии (продолжает она) есть старая безрифменная традиция, которую почти никто не чувствует. Таких людей, как Семена Боброва (??? — Д. К.) и других прекрасных поэтов XVIII века, не только забыли, но раз навсегда обругали, а между тем какое в них великолепие!» Акмеисты, по мнению Б<ерберовой>, «не состоялись» именно потому, что «в форме были реакционнее символистов. Внутри строки почти ничего не было сработано, все приносилось в жертву рифме, которая стучала себе и стучала, глуша все остальное». «Белые стихи (заканчивает Б<ерберова>) для меня сейчас отрада дней моих суровых». Эти мысли (как пишет Б<ерберова>) будут отчасти в ее статье о задачах критика[263], которая идет в № 64 «Н<ового> ж<урнала>» — что Вы на все это скажете? Мне представляется, что стихи белые и стихи рифмованные могли бы мирно «сосуществовать», и стирать последние с лица земли нет надобности. Душа некоторых стихов может жить только в белых стихах, других — не может в них воплотиться. Я не против белых стихов, но полагаю, что подлинная стихия русской поэзии — рифмованная, хотя бы уже потому, что ни в каком другом языке нет такого богатства рифм и такого пиршества ассонансов. Потому-то белые стихи прививаются хуже всего в русской поэзии, в то время как в других они стали повседневностью. Притом белые стихи в современном их на Западе проявлении лишились не только рифм, но и ритма и тем становятся почти вне поэзии, изменив ритмической магии стиха.

В издающемся в Бразилии эзотерическом журнале «Звоны Китежа» была статья с оценкой моей поэзии именно с этой точки зрения[264], и таким образом внимание впервые было сосредоточено на основной, на мой взгляд, теме моей поэзии. Если интересуетесь — дайте знать, могу прислать в копии на прочтение.

Сердечный привет!

Д. Кленовский

48

2 июля <19>61

Дорогой Владимир Федорович!

Письмо Ваше получил. Сердечное спасибо за доброе намерение помочь в распространении будущей моей книги! Если не подведет Никита, выйдет она, вероятно, сразу же после Рождества. Спасибо и за намерение побудить Гринберга прислать мне № 2 «Возд<ушных> путей». Его, конечно, никто к этому не обязывает, тем более что он заплатил мне (кажется, единственному изо всех авторов) за стихи в № 1.

Статья обо мне из «Звонов Китежа» (и я терпеть не могу китежных названий) придет к Вам вскорости (я уже распорядился на этот счет) оттуда, где она сейчас находится, совершая небольшое турне по Америке. Куда ее направить в дальнейшем — дам Вам знать. Журнал этот сугубо теософский, а потому мне с ним не очень по пути, мне ближе антропософское миропонимание (разница весьма существенная). Уточню, что убежденным антропософия не являюсь, но ряд основных положений этого учения представляется мне наиболее правдоподобным и осмысленным ответом на многие загадки бытия.

Я слишком скромен, чтобы открыть моим портретом полное собрание моих сочинений. Он предназначен для 14 тома, куда войдет переписка с друзьями и отрывки из записных книжек.

Ваше непостоянство в литературных вкусах меня радует. Льщу себя надеждой, что годам к семидесяти Вы откроете… Кленовского. А вот я в литературных вкусах неимоверно постоянен. И я радуюсь каждому поэту, у которого нахожу хоть несколько радующих меня стихотворений. Говоря об отсутствии ритма в верлибрах, я не обобщал, а имел в виду попавшиеся мне на глаза стихи немецких современных поэтов. Кстати, Celan перевел на немецкий (и издал) кое-что из Есенина[265]. Выбор как будто мало удачный (в числе другого поэма о бакинских комиссарах). Немецкие критики попрекают С<еlап’а> в том, что он Есенина сеlап’изировал, усложнив его фактуру стиха.

Получил все-таки (говорю «все-таки», ибо в другие поэтические адреса книга разослана давным-давно) сборник Одоевцевой[266]. Слышал о нем много хорошего, а потому прочел бережно и без ressentiments[267]. Однако своего «прохладного» отношения к О<доевцевой> не изменил. Стихи ее меня не радуют, не волнуют, мне как-то нечего с ними делать. Я ценю, конечно, их пеструю вязь, в них много разнообразия, занятности, немало разного рода удач и находок, но все они словно как-то ни к чему. Совсем неприятны мне ее вопли к читателям, заверения, что она пишет только для них. Психолог объяснит это тем, что О<доевцева>, в прошлом имевшая как интересная женщина успех у мужчин, ныне, постарев, ищет компенсации по другой линии, вымаливая себе успех у читателей. Отсюда и вся рекламная вокруг нее шумиха, ею же подогреваемая. Замечу еще, что с легкой руки «стихов во время болезни»[268] (написанных, я уверен, после таковой) О<доевцева> страдает в своих стихах перманентным гриппом, что превратилось уже в приедающуюся манерность. Ну, совсем, конечно, Вас всем этим рассердил! Sans rancunes![269]

Д. Кленовский

49

25 июля <19>61

Дорогой Владимир Федорович!

Получил сегодня одновременно В<аше> письмо и № 2 «Возд<ушных> путей» — величайшее спасибо, что добыли его для меня! Еще не успел, конечно, прочесть, заметил только, что Мандельштам на себя не похож, а Ахматова выглядит не так, как мне хотелось бы (раздобрела)[270]. Тех, кого долго не видел, сохраняешь в памяти такими, какими они были, и потом огорчаешься, что это не так! А вот в Вашем письме меня огорчило Ваше предположение, что я представляю себе Вас (как Вы выразились) «более глуповатым, чем Вы есть»! Ну откуда Вы это взяли?!?! И чем дал я Вам повод так думать? Как будто тем (так оно выходит по Вашему письму), что я просил не сердиться на некоторые мои суждения. Как будто сердятся только глупые люди! Вы, между прочим, не раз уже сердились и на меня, и на других, но это никак не признак глупости, а того литературного темперамента, который я в Вас как раз очень ценю.

Вы как-то серьезно отнеслись к слишком щедрому высказыванию обо мне г-жи Коноваловой[271] (Скопиченко — ее псевдоним, она автор и участник разного рода спектаклей в Сан-Франциско). Мало ли кто и как, справедливо или несправедливо, обо мне судит! Из подобных суждений я себе венков не плету, но и ответственности за них не несу. Статья из «Звонов Китежа» заинтересовала меня только потому, что в ней впервые дана оценка моим стихам с точки зрения их эзотерической сути, и только поэтому она и попала кое к кому на прочтение. Я ее лавровых листьев даже в борщ не кладу (такового, впрочем, на обед не получаю). Когда Вы пишете: «не такой критики Вы заслуживаете» — я несколько недоумеваю… Почему же все-таки «заслуженной» мною критики нет и высказываются обо мне как будто не те, кому следовало бы? Разгадка может быть отчасти в том, что организацией прессы перед выходом моих книг я никогда не занимался и не буду заниматься, считая это занятие не совсем приличным. Высказывались всегда кому вздумалось. А вот, чтобы не ходить далеко, у Чиннова книга[272] еще только набиралась, а статьи о ней были уже написаны (а то и набраны: Вейдле[273] в «Мостах»), и притом как раз теми, что надо: Терапиано, Адамович[274], Вейдле, а там, гляди, и Иваск подоспеет. Словом, все феи в генеральском литературно-критическом чине принесли к колыбели свои подарки. Я Чиннова как поэта очень ценю (Вы, кажется, не очень?), и я не против похвал ему, но организационная сторона этого дела весьма прозрачна (повторение того, что было и с Одоевцевой): хлопоты, просьба, в результате чего пишут и кто надо, и как надо. А вот с Присмановой, которую я ценю куда выше и Чиннова и Одоевцевой, не то получилось: ни одна литературно-критическая фея не подошла к ее могиле и не произнесла достойного надгробного слова; приходится радоваться, что хоть младшая ее сестра по перу Таубер[275] высказалась на страницах № 64 «Нов<ого> журн<ала>»[276]. А как будто Присманова заслужила лучшие похороны. Не знаю, какие будут у меня похороны, наверное, не хуже, ну, а к колыбелям феи со щедрыми подарками не подошли, за исключением одной: злой (Терапиано). Возможно, что я лучшего и не заслужил!