Василина Орлова - Больная

• Название: Больная
• Автор: Василина Орлова
• Издательство: Опубликовано в журнале: «Новый Мир» 2009, №3
• Жанр: Современная проза

В третьем номере «Нового мира» за этот год вышел роман «Больная» прозаика и критика Василины Орловой. Ещё до появления романа в печати Орлова в своих интервью не раз упоминала о работе над произведением, в котором затрагивается тема человеческого безумия. Этот интерес она называет естественным, «ведь речь идёт о таких состояниях сознания, которые всегда сопровождают человека, особенно если ему кажется, что он далёк от них как никогда». В «Больной» как раз предпринята попытка сублимировать и интерпретировать эту проблему глазами главной героини.

---

Валентина теперь казалась себе теперь очень старой. В свои почти тридцать. В восемнадцать, девятнадцать, двадцать ее не остановило бы отсутствие жилья, быта, стиральной машины. Да, собственно — и не остановило. Безо всяких «бы». Но она повзрослела и поумнела. «И лишилась воли к жизни», — сказала бы она, если бы было, кому.

Шелудивый пес проковылял за окном, ловя взгляды прохожих просящими глазами. Вот и она такая же, сутулится на перекрестке — одинокая женщина, как побитая собака, выгнанная в дождь, сиротливо поджимающая некогда пышный хвост в репье между мосластых лап.

C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Cola.doc

— Ты знаешь, я ужасно сглупила, — сказала Алена. — Ужасно.

— А что такое?

— Я позвонила врачу и спросила, можно ли тебе прийти. Она ответила — ни в коем случае.

— Почему это?

— Не позволяют. Не знаю. Заведение-то ведь специфическое… Никаких друзей.

— А ты? Тебя пускают?

— Я — жена. Это совсем другое.

— Но все равно поедем. Попробуем…

Больница имени Кащенко и действительно оказалась похожа на Третьяковскую галерею — на большой больничной территории раскинулось мрачное здание из темного красного кирпича.

Алена достала из сумки бахилы:

— Если они не будут нас обеих пускать, ты пойдешь одна.

— Ты так говоришь… Как будто «оставь надежду».

Алена тоже улыбнулась:

— Просто Дмитрий хотел тебя видеть.

Но медсестра в зеленом халате даже не спросила, кто они, а выкрикнула в глубину коридора фамилию и открыла деревянную дверь.

Алена и Валентина оказались в высоком помещении, где стояли столы. Здесь уже сидели больные и посетители — за каждым столом по две пары. Игрушки из пластилина, выстроенные на этажерках по углам комнаты и неловкие, похожие на детские, рисунки, бросились в глаза. Дверь в конце комнаты открылась, и показался Дмитрий — он был хмур, но другим его редко кто и видел, наверное.

В больничной клетчатой пижаме поверх свитера, и бесформенных штанах, он подошел обычной прыгающей походкой, кивнул Алене и протянул руку Валентине, отвечая на ее приветствие.

Они сели за стол. Алена извлекла из сумки купленную у метро снедь: блины с начинкой, шоколад, рулет с повидлом, бутылку «Колы». Еще у метро произошел такой разговор: «Может быть, сок лучше?» — «Я уже устала бороться за здоровый образ жизни. Думаю, эта отрава — пустяки в сравнении с этими лекарствами, а любит он газировку, что поделать».

Дмитрий сразу начал есть, и аппетит у него был хороший. Он не выглядел ни истощенным, ни вообще каким-то особенным.

— Читаешь что-нибудь? — спросила Валентина.

— Да, двухтомную «Историю человеческих заблуждений», — ответил он.

— Двухтомную? Ничего себе.

— Глупость, конечно. Но надо же что-нибудь читать. А то отобрали Псалтирь, — он улыбнулся. — А наизусть… Не очень-то. Трудно сосредоточиться. Что-то как будто не то с памятью… Какая-то ерунда. Говорят, препараты…

— Конечно, препараты, — сказала Алена. — Когда мы подлечимся, и выйдем отсюда, память восстановится.

— Мы уже никогда не выйдем отсюда, Аленушка, — он тепло, ласково, осторожно улыбнулся ей.

Валентина почувствовала, как в ее собственном сознании что-то надорвалось и расслоилось, она оказалась как бы в двух вселенных одновременно: в одной вместе с Аленой, вместе с Лоттой, Виталием, Иваном, Сергеем, Егором и всеми, кого знала, и где они все понимали друг друга. А в иной — вместе с Дмитрием, где его никто, кроме нее, не понимал. Или не хотел понять, делал вид, что не понимает.

— Не говори ерунды, — заметила Алена.

— Конечно, ты выйдешь, — произнесла и Валентина.

— Как можно выйти откуда-то, где находится весь мир? Ведь по-настоящему здоровые люди все здесь.

— Надеюсь, ты не слушаешь, что они тебе тут говорят? — спросила Алена.

— Кого же еще слушать, как не того, кто оказывается рядом? Может быть, их устами говорит с тобой Господь.

— И давно ты веришь в Бога, Дима? — спросила Валентина.

— Давно или недавно — я уже сам не знаю. Просто однажды я стал ощущать очень близкое присутствие Бога. А впервые нечто подобное посетило меня в раннем детстве. Понимаешь, наши поступки перестали казаться мне разумными, объяснимыми. Деньги, работа, семья, всё это не то. Всё это, понимаешь, неправильно устроено, сплошной тупик. Прости, Аленушка.

— Я тебя, конечно, прощаю! — воскликнула Алена таким веселым тоном, что стало почти физически больно от этого последнего, отчаянного наигрыша. — Подлечишься и выйдешь. Мы снова будем вместе.

— Я говорил ей, что ей лучше оставить меня. — пояснил Дмитрий Валентине. — Раз уж всё так и такой вот путь передо мной. Я даже гнал ее, обижал ее, говорил ей непростительные слова.

По лицу Алены заструились слезы.

— Не слушай его, Валя. Сам не знает, что говорит. Когда ты выздоровеешь, то сразу поймешь, что не хотел говорить ничего подобного. Ты выздоровеешь.

— Я не выздоровлю, Алена. Ведь я не болен.

— Нет, ты болен.

Валентина накинула на Алену пальто, надвинула шапку, кое-как оделась сама и крепко взяла ее за локоть. Дмитрий улыбался и гладил Алену по голове. Они уходили. Его отнятая рука неуверенным движением нашарила карман, чтобы не повиснуть в пустоте.

— Опять я не выдержала, — проговорила Алена на крыльце. — Серьезно, ты знаешь, мне кажется, что мне самой нужен психиатр. Сумасшествие — заразная болезнь. Когда ты начинаешь сходить с ума, близкие верят тебе. А потом уже трудно различить, где болезнь, а где правда. А потом вдруг видишь, что сам уже за гранью.

Валентина кивнула. Посмотрела на носки ботинок. Левый шнурок развязался.

— Мы зашли очень далеко по этой дорожке. Конечно, я ведь не давала ему шагу ступить. Прочитывала все его дневники, наброски и письма, даже адресованные не мне, и следила, куда он ходит, не давала побыть одному — кто бы это выдержал?

Прядь, выбившаяся из-под Алениной шапки, полоскалась на ветру.

— Но пойми, мы все так боялись… После этой его попытки — когда думали, что просто не довезем, просто не проснется… И потом, взял манеру гулять подолгу — уходит с утра, а ты думай весь день, придет вообще или нет. Может, бросился с моста? Попал под машину? Убили?..

Валентина поглядела в ветки деревьев. Запутавшись, там рвался невесть как оказавшийся здесь зеленый воздушный шарик.

— Но ведь он жив. С ним даже, кажется, всё в порядке. Ну, более или менее.

— Человек жив, и с ним всё в порядке, — сказала Алена. — Просто это уже не он.

Сквозь степную явь просачивался сон в метро, карта линий, как надоедливая янтра, впивалась в глаза, проникая сквозь веки, а вокруг продолжался свист и топот, и храп, и издевательский смех, и гортанная речь из вскликов, на незнакомом языке, и только когда она вошла в подъезд, все затихло.

Но она знала, что это еще не конец.

C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Tverskaya.doc

Делать стало вдруг нечего. Вечера превратились в яркие дни, дни — в сумрачные утра. Вечером Тверская полнилась резким ветром. Он дул в глаза, в ноздри — ни дышать, ни смотреть. Автомобили катили сплошным потоком, по их обтекаемым телам струились огни — лампочки, раскинутые праздничной сеткой над дорогой, яркие вывески, витрины, елки, сверкающие всеми цветами — одна заслоняет памятник Юрию Долгорукому у красного здания мэрии, другая, как маяк, возвышается в глубине улицы, на Охотном ряду. Огромный плазменный телевизор — бросче любой реальности, приковывает неотрывные взгляды, хлещет рекламой.

— Нет. И всё. Тут, — чеканила Валентина, с ненавистью глядя в слепую морду телевизора.

— Да! — восклинкнул Сергей, схватил ее за плечи и развернул к себе. — Пожалуйста, да!..

Так уже четверть часа, а может быть, полчаса, они шли вниз по улице, останавливались, возобновляли движение, отставая, догоняя друг друга — направлялись в воронку площади, где, как в калейдоскопе, закручивались и огни, и автомобили, и елки.

— Я не знаю, как тебя убедить.

— Меня не нужно убеждать.

Они скандалили. Орали. В шуме улицы было почти неслышно, глухо, как в одеяле.

— Почему нет? Почему? Тебе другой мужчина нужен, да?

— Мне никто не нужен.

— Не ври!..

Прохожие не оборачивались на парочку — здесь все время кто-то визжит, выделывается, поет, играет на странных музыкальных инструментах, выясняет отношения, плачет, хохочет.

— Это все из-за квартиры, да? — закричал он, оглохший в автомобильным чаду. — Из-за того, что у меня нет квартиры? Так?

— Нет!..

— Тогда почему?

— А хоть бы из-за квартиры — мало? — Заорала она. — Я куда должна? Что ты мне предлагаешь?

— Дура! Я предлагаю тебе жизнь. Я себя тебе предлагаю. Я предлагаю тебе единственного мужчину твоей жизни, который будет любить тебя, когда ты состаришься.