Василина Орлова - Больная

• Название: Больная
• Автор: Василина Орлова
• Издательство: Опубликовано в журнале: «Новый Мир» 2009, №3
• Жанр: Современная проза

В третьем номере «Нового мира» за этот год вышел роман «Больная» прозаика и критика Василины Орловой. Ещё до появления романа в печати Орлова в своих интервью не раз упоминала о работе над произведением, в котором затрагивается тема человеческого безумия. Этот интерес она называет естественным, «ведь речь идёт о таких состояниях сознания, которые всегда сопровождают человека, особенно если ему кажется, что он далёк от них как никогда». В «Больной» как раз предпринята попытка сублимировать и интерпретировать эту проблему глазами главной героини.

---

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

Василина Орлова БОЛЬНАЯ роман

Часть первая. Москва

Глава 1. Чужая жизнь

За окном нынче пасмурно. День, а темно. Может, еще потому, что шторы закрыли двор, который я еще не перебежала. Метро, наверно, за теми домами — наискосок.

На столе лампа. Сверканул радужным исподом диск, качнулась — придвинула стул — модель «Кадиллака». Хром, лак. Прямо как настоящая. И вроде взрослый, игрушечки. Компьютер взревел. Прикрою-ка дверь — любит долго нежиться в ванной, у меня есть по крайней мере час.

Пока грузится, смотрю в теплый сумрак комнаты. Какая широкая здесь кровать. Одеяла свернуты, подушки одна на другой. Надо бы затолкать их в шкаф.

Разъем флешки — в юэсби-порт. Сейчас кое-что откроется. Не может не открыться. Просто должно открыться.

C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Lotta.doc

Она была андеграундная художница. Лотта. Еще она занималась звукорежиссурой и шила кукол. Никто никогда не видел Лоттовых работ, но никто никогда не ставил под сомнение ее многочисленные таланты. Она брила голову, повязывала кашемировые платки с бахромой, носила цветастые бесформенные юбки и яркие свитера, на шее имела всегда вериги бус и амулетов, позвякивающих друг о друга. У Лотты одновременно бывало двое мужчин — в одного она влюблялась, чтобы испытывать вдохновенье, подъем, неразделенную страсть, благоговение, короче, первый был для духовности, со вторым она спала ради удовлетворения низменных инстинктов.

— Не пойти ли вам вон? — говорила она в конце концов надоевшему приближенному и царственно выбрасывала кривоватый указательный пальчик в сторону двери.

Проткнутый виртуальной шпагой, любовник моментально истекал в призрака. Сквозь него становились различимы стены, окна, пол и даже плинтус.

По мере того, как развивалось чувство к одному любимому, отношения с другим, параллельным, проходили стадии флирта, бурных свиданий и охлаждения. Вместе с остудой ко второму Лотта Мощенская как правило переживала разочарование в первом — он оказывался неспособен понять ее богатую натуру и ответить на тонкие движения души. Она влюблялась в следующую пару, а со всеми предыдущими неуклонно приятельствовала. Хотели они того или нет.

— Кисонька-заинька, ты бы почитал хоть Маклюэна, что ли, — это тому, кто предназначался для всего наилучшего в Лотте.

— Я познакомлю тебя со своей подругой, — это тому, кто был не для самого наилучшего, но тоже хорошего.

Подруги Лотты задумывались ею со всеми их судьбами, именами и внешностями, как те самые куклы, которых она теоретически шила.

Валентина жала кнопку звонка и, после скрежета ключа в замке, переступала порог коммуналки, в которой обитала Лотта со своими любовниками, соседями, котами и фантазиями.

— Привет!

Возглас тонул в мягкой глубине коридора, словно там тюками лежала темная вата. Подруги обнимались. Валентина расшнуровывала ботинки, снимала куртку, разматывала платок, мельком глянув в высокое зеркало. В нем она видела себя, перерезанную трещиной посередине, кишку длинного темного коридора, вплоть до светлого пятна кухни, где всегда что-то шкворчало на сковородке.

Вернувшись в комнату вместе с подругой, хозяйка падала на оттоманку, криво застеленную покрывалом с изображением тигра, местами порядком истертого.

— Звезда моя, ты меня посетила очень кстати, — нараспев говорила она.

На стулике у окна сидел, сгорбясь и понурясь, какой-нибудь статист Лоттиной театральной жизни.

Статист кривил лицо и говорил:

— Лотта, я же тебя просил. Я же просил тебя, и я не понимаю, что дурного я тебе сделал.

По лицу пробегала судорога, нижняя губа дергалась, словно прошитая иголкой.

— Валечка, тут у нас комедия дель арте, присаживайся, будешь зрителем. — И, без перехода, — А ты, милый, вот познакомься с Валей, она замечательная, ты можешь стать ее верным оруженосцем или Росинантом. Валя гораздо добрее меня. Она может слушать кого-нибудь.

— Я, пожалуй, пойду, — говорила Валентина и разворачивалась, но Лотта вцеплялась в ее рукав коричнево крашеными ногтями, и начинала буйно, содрогаясь, рыдать:

— Валечка, ну почему мужики такие — нет, не скоты, а амёбы? Ты все для них, все для них, а они, они — ты посмотри на эту размазню, разве ее можно вообще назвать мужчиной? Это как тесто, вязкое, я мешу его, мешу, а оно только липнет к пальцам.

Коричневая помада размазывалась.

— Оставь, пожалуйста!.. — Валентина вырывала рукав, и, чтобы что-нибудь сказать, сдвинуть, сменить, неожиданно для себя говорила. — Пойдемте лучше в «Арт-самоход», мне Виталий прислал эсэмэску, зовет. Весело там не будет, но все равно пойдемте.

Автобиографическая проза столь же маниакально интимна, как автофотопортреты. Автопортрет бывает особенно интересен именно тем, каким автор себя хочет видеть. Мне еще ни разу не попадался автопортрет, на котором автор выглядел бы «хуже, чем в жизни». Он делает сотню снимков, и из них выбирает лучший. Тот, какой ему кажется лучшим. Между «точным» и «тем, который выглядит лучше» различия чудовищно велики. Из этого зазора выглядывает некто очень похожий на того, который существует в действительности, и очень беззащитный. Он силится быть в собственных глазах как можно более защищенным, скрыть всё, что, как ему кажется, рисует его в менее выгодном свете, но чем более хороши все те качества, которые он сам себе приписывает, тем смешнее и площе автопортрет. Мне еще не доводилось видеть автопортрет, который бы полностью исключал мысль о самолюбовании.

О том, как здесь выгляжу я, вообще не говорю. Наверное, выкину я это покрывало с тигром. Хотя не такое уж оно и истертое.

Никакой, блин, вообще дисциплины — мысли и чувства! Так бы я орала, так, собственно, я и орала, когда буквально у всех на глазах произошло то, что произошло. Мария Ивановна все время ловила меня на пути из туалета в кухню или из ванной в комнату и свистящим шепотом, обдавая лицо сухим дыханием, скрипела: «Только вы уж потише», но мы не шумели.

Катилась дурацкая посиделка, кто-то был пьян, а кто-то еще спорил.

И вдруг, ни с того ни с сего… Она вопила, и вопила, и никто не мог ее остановить. Встала, бледная, как лист бумаги, на пороге, и, кажется, что-то сказала. Да, она обратилась ко всем сразу с какой-то речью, что-то пророческое или, скорее, морализаторское было в ее голосе. Она спросила:

— Зачем вы это?

Нет, честное слово, надо было видеть ее в тот момент. Что-то случилось, произошло, может быть, кто-то умер.

Скользящим, безумным взглядом она обволакивала всех нас.

— Разве теперь — надо насовсем? И никогда?..

И — вопль. Я поняла, что значит «кровь стыла в жилах». Все эритроциты завибрировали от ужаса.

Тенью метнулся Деренговский, расплескивая воду, почему-то не из стакана, а из глубокой тарелки, — что подвернулось — но лишь после всего мы узнали, что в тот момент было уже очень поздно.

Можно сказать, я только теперь поняла, насколько поздно.

C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Gallery.doc

За это и любила ее Лотта. За то, что у Валентины всегда был кто-нибудь, кто куда-нибудь звал. А где Валентине не было весело, там Лотте — вполне. Потому что она художница и каждый новый персонаж годился ей для набросков. В комнате вдоль стен и по углам стояли грунтованные холсты, картон, валялась свернутая в рулоны бумага, на столе лежала всегда открытая коробка нетронутой пастели и в живописном беспорядке разбросаны между чистых палитр всегда сухие кисти.

Ей все могли пригодиться для создания шедевра. Например, высокая костлявая девушка с голым плечом, задрапированная в голубой палантин, с модной стрижкой, как будто только что сделанной — челка наискосок, острая, словно лезвие гильотины, висит, закрывая половину лица. Мальчик с сережкой в носу, одетый, как для верховой езды, в приталенном костюмчике и высоких сапогах. Толстый высокий господин с плоским рюкзаком на спине, в лямки которого он вцепился мертвой хваткой, парашютист перед первым прыжком, за секунду до шага из люка, в открытую бездну. Староватая девушка, вся в кудряшках и распахнутой кофточке, сквозь нейлон светится красный лифчик…

«Ваши нетронутые полотна — идеальная потенция к творчеству», — говорил о Лоттиной эскизовой чистоте теоретик-искусствовед Игнат Оболешев, в кожаной кепке с околышком и пятном фиолетовой татуировки на шее, которую скрывал цветным платком.