Яков Бромберг - Евреи и Евразия

• Название: Евреи и Евразия
• Автор: Яков Бромберг
• Издательство: Аграф
• Жанр: Культурология
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0194-9

Яков Бромберг (1898–1948) — один из ярких представителей движения евразийцев. Подход, примененный им к исследованию традиционно болезненного «еврейского вопроса», для многих окажется неожиданным. Его главный труд, аргументировано опровергающий тезисы как антисемитов, так и некритических юдофилов, в России публикуется впервые. Бромбергу удалось найти ключ для дешифровки скрытого смысла исторической судьбы еврейского народа.

---

И сейчас в библиотеки русско-еврейских кварталов повалила, на смену остаткам былой политической эмиграции, нового рода публика. Стриженые девушки и кудлатые молодые люди, воскрешая в памяти все оставшееся от языка Ленина, сидят, углубившись в многозначительный и радостный смысл пророческих глаголов нового откровения, вешаемого со страниц книжек на грубой бумаге с пестрыми и госиздатскими обложками.

От полноты истины, возвещенной в этом откровении, радостные искры сверкают в многозначительно переглядывающихся глазах и молитвенные восторги играют на бескровных лицах. Столь долго искомая человечеством истина, этот философский камень алхимиков социальной утопии, оказывается целиком схвачена и вложена в три тома плохого русского перевода Маркса и в двадцать с лишним более жидких томов легендарного мудреца и провидца, воссиявшего миру со снежных степей далекой Московии, этой столь чудесно, как в сказе, обретенной, первой и подлинной родины.

Конечно, лишь сравнительно немногим счастливцам доступно духовное пиршество столь изысканной роскоши. Остаются еще многие десятки, даже сотни тысяч алчущих благой вести со старой родины об осуществившейся невозможности, о пришествии истинного и на этот раз окончательного спасения. Это — та безликая масса, которая оплачивает фальшивый, убогий комфорт машинной цивилизации долгими часами рабочей кабалы в истинном аду тысяч портняжных и меховщицких мастерских, в поистине кошмарной атмосфере физической и нравственной. (Вот, кстати, единственный рациональный, хотя далеко не достаточный довод, оправдывающий пышный расцвет социальной утопии на американской почве именно среди евреев: едва ли в какой-либо иной национальной среде многоплеменного Нью-Йорка можно наблюдать такое садистское надругательство «хозяев» и хозяйчиков над человеческим достоинством рабочих, как именно в еврейской. В этом еще один верный признак глубокой упадочности и изношенности культурно-бытовых начал, которыми живет современное урбанизованное и «социализованное» еврейство.) Всех малых сих их более счастливые и просвещенные соплеменники уже позаботились снабдить доступной и доброкачественной духовной пищей. Для них переложен на скромный жаргон и несколько трудный, заумный и путаный Штирнер, и гораздо более домашние и понятные мемуары Кропоткина, и речи Бакунина, и исторические эпопеи Троцкого о подвигах гражданской войны, и избранные страницы вождя вождей. А главное, для них издаются, и на «жаргоне», и по-русски, и по-английски, но всегда по какой-то особенной, ультрановейшей орфографии, издания газетного типа, той особенной неряшливой и подозрительной внешности, от которой все еще, как известно, несвободны даже и советские газеты, на четырнадцатом году пролетарской власти все еще как будто наскоро набираемые в захваченной с налету чужой типографии. Слова бледнеют перед попыткой охарактеризовать эти газеты. Все то чадное, сумбурное и истерическое, что знакомо Европе по «Humanite» и «Rote Fahne», здесь помножено на разочарование от несбывшихся обещаний «страны золота», на убогий провинциалам жалких гетто, на напряженность грозной проблемы «низших» и цветных рас, на тревожность самочувствия среди чужой страны, все еще далеко не до конца приятной, все еще не стершей до конца тоску разлуки с обширной восточной родиной. Лишь одна линия четко различима во всем этом суматошно-изуверском словоизвержении: суеверное послушание «генеральной линии» партии, утрированный пафос покорности существующей в данный момент власти над плацдармом «мировой социальной», слепое поклонение псевдорелигиозной силе утопического факта.

* * *

В летние дни, с их особенной нью-йоркской парной духотой, на ступенях террасы мраморной публичной библиотеки (кстати, едва ли не единственного во всем колоссальном городе публичного здания с некоторыми претензий на архитектурно-художественный стиль) идет беспрерывный митинг, во многом напоминающий бессмертное лето нашего 1917 года. Седовласые книжные черви, вышедшие из читален подышать и отдохнуть, защищаются цитатами из Милля, Брайса и Джефферсона против бойко наседающий молодых людей неопределенных занятий и далеко не англосаксонского типа. Не только имена и термины, сыплющиеся в их страстных репликах, но и самый строй и мелодика их английской речи напоминают, в новой форме, о давно и интимно знакомых вещах.

Внизу льется густой поток стальных машин, время от времени останавливаемый на несколько секунд магической дубинкой полисмена и миганием цветных огней. Со всех сторон на невысокое здание библиотеки и на толпу интеллигентных молодых людей с головокружительной высоты недоверчиво и неодобрительно смотрят короны небоскребов. Вечереет, и эти вершины зажигаются электрической иллюминацией; от ее холодного света еще более жуткой кажется тьма в тысячах окон, зияющих на колоссальных фасадах. По тротуарам льются бесконечные вереницы пешеходов, с опасливой оглядкой на извечных врагов — автомобили — движущихся к автоматическим ресторанам и к залитым светом входам в «говорящие» кинематографы: законная награда нехитрыми удовольствиями приходит чредой после дня утомительной и бессмысленной работы.

Оба лика двуединой утопии материалистического века глядятся друг в друга на этом клочке мостовой огромного, но всячески невеликого города, переполненном толпами стандартизованного демоса. Бесчисленные этажи символических твердынь сверхкапитализма, банальная роскошь магазинов мод и поддельных предметов искусства, великолепные многоцилиндровые автомобили переглядываются с толпами рабочих и конторских барышень, с серыми пятнами безработных в скверах и с кучками еврейских радикальных интеллигентов, осаждающими библиотеку.

Еврейский элемент здесь богато представлен в обоих лагерях, у толстых и у тонких, и нигде, может быть, так ясно, как в американско-еврейской среде, не чувствуется существенное единство, скрывающееся вот уж именно под обоими видами материалистической одержимости и о котором уже догадываются некоторые мыслители, несмотря на всю показную шумиху «классовой борьбы». Игрой грязных пальцев биржи явственно вдохновлены громовые филиппики социалистических ландскнехтов печатного слова. Высшая математика университета на знаменитой Уолл-стрит намного опередила устарелую элементарщину революционных катехизсов с их топорным учетом «конъюнктур» и исчислением сроков вожделенного взрыва: с ее точки зрения, этот взрыв есть всего лишь один, весьма невероятный шанс в крупной игре, в гомерической борьбе за богатство и власть. Стандартизация и систематическое оглупление распыленных масс мировых городов посредством спорта, криминальных сенсаций, кинематографа и социализма вместе с неустанной проповедью доступности и желанности малых жизненных благ мира сего почти идеальным образом обеспечивают основные интересы имущих классов.

История американско-еврейского опыта завершается еще одной неудачей на длинном пути народа-неудачника. Миллионные цифры американских гетто и их мнимые количественные достижения в смысле общественной организации, самопомощи и того, что на демократическом языке именуется просвещением масс, не должны никого обманывать. Детальное описание действительности, скрывающейся под соблазнительной и хорошо оплачиваемой рекламой, завело бы нас слишком далеко. Удовольствуемся утверждением, что эта действительность во всем под стать общему для Америки жизненному стилю анархически-безобразной крупности, лишенной истинного величия.

Американско-еврейский замысел разделяет еще другую особенность этого стиля: его культурную провинциальность и несамостоятельность. Социально-бытовые формы жизни американского еврейства могут вызывать интерес своей курьезной уродливостью, но не в состоянии прибавить что-нибудь существенно новое к нашему культурно-историческому опыту.

Все пути, стоящие перед американским еврейством — бытовая американизация, религиозная протестантизация, окончательное порабощение магнатами биржи или окончательное подпадение под одержимость социальной утопией по-разному ведут в один и тот же тупик.

Основные вопросы будущности исторического еврейства будут решены в пределах его евразийского сосредоточения. Факт существования современного американского центра ничем не уменьшает важности этого основного культурного очага. Рассмотрение комплекса неблагополучных американско-еврейских проблем опять приводит к основному русско-еврейскому узлу. Тем не менее результаты американского опыта исполнены высокой поучительности. Его предостерегающий пример должны непрестанно иметь перед глазами те, кто хочет честно послужить в будущем родному народу, не впадая опять в рецидивы утопизма.

Да будет нам позволено заметить, что и чисто русская эмиграция в Америке, не исключая и ее последнего, наиболее патриотического наслоения — беженцев гражданской войны, с тревожной быстротой поддается соблазнам демократической стандартизации. Для дела грядущего возрождения России большинство этой массы можно считать безвозвратно потерянным.