Яков Бромберг - Евреи и Евразия

• Название: Евреи и Евразия
• Автор: Яков Бромберг
• Издательство: Аграф
• Жанр: Культурология
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0194-9

Яков Бромберг (1898–1948) — один из ярких представителей движения евразийцев. Подход, примененный им к исследованию традиционно болезненного «еврейского вопроса», для многих окажется неожиданным. Его главный труд, аргументировано опровергающий тезисы как антисемитов, так и некритических юдофилов, в России публикуется впервые. Бромбергу удалось найти ключ для дешифровки скрытого смысла исторической судьбы еврейского народа.

---

Но, конечно, в дальнейших планах вся эта беззастенчивая и бездарная демагогия также восходит к старому, вынесенному из России наследию затхлой социалистической кружковщины. Попав на новую почву, освобожденческие идеалы с неожиданной легкостью приспособились к практике американского делячества. При всей своей прозаической трезвости, американизм, с его своеобразным пониманием социального идеала, с его наивной верой во всемогущество количественных мерок, нашел ответные струны в регистре периферийно-еврейского утопизма и с новой стороны показал его в истинном свете. Эти благоприобретенные черты идейного лика периферии вместе со многими давно знакомыми наиболее ярко выразились в американско-еврейской печати — ее основном создании на новой почве. В ней повышенная социальная возбудимость уживается с верой в оправданность погони за материальными благами; неустанное и беспокойное внимание к вопросам социальной организации и профессиональных интересов — со специфическими особенностями американской печати: нахальной гонкой за сенсациями, пренебрежением к уголовному уложению и систематическим выращиванием инстинктов погони и убийства в городской черни. Эти усилия уже сейчас дают осязаемый результат: для тех, кто помнит предмет всегдашней гордости еврейских идеологов и деятелей в России — трезвость и низкий процент преступности среди русских евреев — будет новостью, что в потрясающей картине американского бандитства и пьянства евреи занимают почетное и прочное место.

Наследие социалистического подполья и легенда о революционно-освободительном движении тщательно культивируются еще и в другом, более близком к ним смысле: они оказывают решающее влияние на взгляды американско-еврейской интеллигенции, буржуазии и рабочих на русский вопрос — вопрос вообще очень актуальный и волнующий в Америке. Человекоистребительные крайности русского коммунизма в умеренных органах еврейской печати осуждаются; но всякие попытки правительства стать на путь активной борьбы с красным интернационалом встречаются энергичным и непримиримым протестом. Тут же, конечно, ведется настойчивая агитация за «признание России», и никто из еврейских деятелей даже не считает нужным соблюдать при этом хоть малейшую осторожность и такт. Имена еврейских участников героической эпопеи большевизма выделяются с чувством законной национальной гордости; что же до текущих революционных дел, то борьба интернационалов, грызня между фракциями старой РСДРП и даже современные склоки между «уклонами» и «линиями» излагают в патриархальных тонах внутриеврейской семейной истории[32].

Рядом с культивированием ультраинтернационалистских начал идет фанатическая проповедь национального самосохранения, — конечно, не в смысле религиозно-культурного самоосознания — об этих пережитках прошлого никто не заикается — а в элементарнейшем, доступном для городской черни виде — безоговорочного расового обособления и слепой нетерпимости к христианству. На высоту безусловной, общенациональной ценности возводится путем беззастенчивой агитации сионистская утопия в ее последней, фашистоидной и насильнической формации. Явление это в стране, не знавшей правового ограничения евреев, и при, в общем, полной удовлетворенности еврейского населения в гражданско-правовом смысле, весьма наглядно опровергает исходную, убежищеискательную доктрину сионизма и с новой стороны изобличает самостоятельное и безотносительное к осуществимости значение утопии как орудия отрицания и разрушения живых тканей общественно-государственной реальности.

Этой стороной своей деятельности та еврейская интеллигенция в Америке, которая не без гордости относит себя к российской культурной традиции, наиболее сближается с экономически, наиболее крепкими кругами еврейской псевдоаристократии, которым эта традиция в лучшем случае ничего не говорит. Эти круги наиболее заражены безграмотными «евгеническими» теориями американских ученых о «высших» и «низших» расах, разделяющими общую участь подобных теорий — развращать и разлагать по-разному, но с одинаковой неизбежностью и «высших», и «низших». В этой среде культурно-житейские традиции американизма и этикетные нормы американского bon ton’a являются предметами слепого подражания, напоминания о свежем восточном происхождении отвергаются с ожесточением, мифы о генеалогических древах, восходящих ко временам войны за независимость или хотя бы гражданской, культивируются с заботливостью. Не брезгуя никакими усилиями, лишь бы получить доступ в касту промышленно-биржевой знати стопроцентно туземного происхождения, эти круги насаждают известного рода антисемитизм по отношению к презренной низшей братии, над которой тяготеет позор открыто признаваемого российско-восточного происхождения.

Культурные и общественные интересы этих кругов обслуживает особая печать (конечно, на английском языке оксфордской чистоты), проводящая начала социально-политической благонамеренности и патриотизма и, в более или менее умеренных формах, известную дозу хвастливого возвеличения иудаизма, главным образом в форме перечисления еврейских достижений и рекордов на разных поприщах культурной деятельности, т. е. в форме количественных определений, наиболее доступных американскому восприятию. Тут же, в благопристойных и литературно-изысканных формах, попытки религиозно-догматической самозащиты, наивность и беспомощность которых еще раз напоминает о жалкой скудости религиозной мысли в современном еврействе; у этих незадачливых апологетов образ иудаизма по привычке драпируется в убогую мантию рационалистического скептицизма, из-под складок которой невзначай и некстати высовывает свой знакомый лик банальнейшее безбожие. Именно из колчана воинствующего атеизма извлекаются злейшие и ядовитейшие стрелы для вящего уязвления христианских противников — зачастую в весьма нетолерантной и неджентльменской форме.

За последние годы наблюдается тревожный феномен протестантизации иудаизма, уподобления его одной из бесчисленных сект, столь своеобразно окрашивающих картину американской духовно-религиозной жизни крикливой пестротой эксцентричного провинциализма. Мистико-догматическая сущность и глубокий метаисторизм иудейства подменяется нравоучительным пустословием и ханжеской мертвечиной. Даже и во внешнем облике, и в душевном стиле «реформированного» еврейского духовенства начинают проглядывать небывалые и отвратные черты. Вместо истовой скромности и ясной тишины наших старых «равви» — знака сосредоточенности внутреннего слуха на голосе высого призвания — плебейская говорливость модных проповедников и корыстное внимание к малым и темным делам биржевых и политических торжищ. На ординарных, бритых физиономиях реформатских раввинов — ненужный и дерзкий вызов тысячелетней традиции народов азийского круга культур, тупое нечувствие литургического и эстетического смысла староотеческих канонов, возвеличивающих благообразие брадатого лика.

В стране, вознесшей экономию усилий на высоту национального идеала, естественна была эта встреча на линии наименьшего сопротивления обездушенного и урбанизованного иудаизма биржевых дельцов с запоздалой и нетворческой рецепцией ветхозаветных начал у протестантства в его наименее соборной и вселенской формации. Но метаисторические пути разрешения иудео-христианской трагедии пролегают в героическом направлении наибольшего сопротивления, и потому протестантские уклоны в иудаизме таят в себе, может быть, не меньшие опасности, чем проникновение его социально-утопическими и авторитарными началами европейско-католического происхождения. При всей количественной незначительности и творческой ничтожности этих уклонов, они зато с большой ясностью выказывают типические симптомы утопической одержимости — корыстные соблазны могущества и власти и прельщение кажущейся легкостью осуществлений.

Указанные выше формы утопического засилья в американско-еврейской жизни развиваются в среде материально благополучествующей, держащейся или тянущейся к некоторой высоте культурных притязаний. Но, конечно, наряду со всем этим в безликих стотысячных массах, куда стекается вся муть первобытной классовой зависти, вся горечь разочарования неудачников и неприспособленных в осуществимости принесенных из-за океана мечтаний о легкой и богатой жизни, утопическая одержимость облекается в более Доступные и элементарные формы. Коммунистические и анархические учения пышным цветом распустились в урбанизованном, опролетарившемся еврействе. В сущности, почти все наличные кадры американского коммунизма состоят из выходцев из нью-йоркских гетто. В коммунистической пропаганде находят себе выход мстительные инстинкты ущемленного самолюбия еврейской полуинтеллигентщины; в ее неспокойных водах находят убежище и разрешение все личные драмы разбитых счастий, преждевременно увяданий и непризнанных притязаний. Потертые еврейские юноши из рабочих кварталов и всюду снующие девицы не первой молодости с фанатическим рвением штурмуют твердыни капитализма в многочисленных забастовках и демонстрациях, стоически вынося удары дубинок атлетических полисменов. Пусть, на взгляд классового врага, эти твердыни неприступны, ресурсы правительства неисчислимы, шансы на успех для небольшой кучки восточных евреев и «сознательных» негров и китайцев ничтожны. В минуту слабости закрадывается мысль, что только чудо, утопическое чудо творимой безбожной легенды, может сокрушить главу капиталистического змия. Но чудеса сделались возможными в наше безумное время: не в наши ли дни оно явлено было миру в далекой, таинственной и могущественной стране? Были полуистертые в памяти имена городов и местечек среди безграничных степей — места первых детских игр с забытыми товарищами, куда еще возвращались только старческие воспоминания отцов и матерей. И вдруг эти имена заиграли яркими огнями в газетных реляциях о гигантской гражданской войне, о небывалой победе, одержанной в стране их детских снов такими же, как они сами, рабочими и невиданными, суровыми, добрыми и страшными крестьянами над вековыми угнетателями, хозяевами и капиталистами. И создалась, и с тех пор все крепнет и ширится небывалая легенда о невозможном, разгораются огни небывалого патриотического рецидива в старых не по возрасту еврейских глазах.