Эра Сопина - Печаль Алконоста

• Название: Печаль Алконоста
• Автор: Эра Сопина
• Жанр: Ужасы и Мистика

От автора.

 Время вносит свои коррективы. И мы уже не ведём споры о БАКе - Большом Адронном Коллайдере, поскольку, хотим мы того или нет, он работает. Иногда успешно.

 Знания развиваются, и уже говорят о том, что найдена новая характеристика нейтрино, которая превысила скорость света.

 Что несёт это открытие?

 Пересмотр теории относительности? 

 Конец СВЕТУ?

 Ведь мерилом всем скоростям была скорость света. А теперь нейтрино "обогнал" эту главную цифру скорости и вместо него будет... что?

 Скорость ТЬМЫ?

 Как в нашей земной жизни можно это представить реально? И как соотнести физические величины с нашими, биологическими, то есть "жизненными" установками?

 Станет ли короче Река-Памяти-и-Забвения?

 И в какое русло повернёт наша Река Времени?

---

 Получается ли у вновь рождённых опять выбросить свой зелёный листочек на своём родовом дереве? Или нас прививают на ветви иных, незнакомых родов? Как сделать такую зарубку в памяти, чтобы она напомнила нам о наших корнях? Я пробую поставить «печать алконоста» на своём дереве...

 ...Вот тут и настало время вспомнить наше родовое дерево. В глубь веков теперь, к сожалению, не влезешь – к самым глубинным его корням, но по стволу его и по кроне можно вскарабкаться. Дерево, оно ведь тоже в земле такую же крону из корней имеет, как и на свету из живых зелёных ветвей. А корни-то должны быть тоже живыми, чтобы род – дерево – не усохло. И только наша память делает прошедшее живым, возвращает всё на круги своя.

 И был Абрам, сын Антона и Анастасии, с женой своей Верой, Иоанновой дщерью. А от них пошёл род Конона. Это уже мой прадед – Конон Абрамович Косенко.

 Никто не может сказать, когда же Конон, а может, ещё и Абрам, поставил в Ильинке этот дом и огородил этот двор, занял пустошь под сад и огород. Кто-то из них двоих посадил в огороде грушу... Просто, взял и закопал вяжущий, сводящий скулы, маленький лесной плод. А может, горе-садовник какой обманул нечаянно, подсунув саженец. А могла и птица алконост занести семечко в помёте...

 Дерево было престарелое, много старше хозяйки его родного сада, оставшейся теперь в одиночестве тётки моей, Антонины. Как эта грушка попала на клочок земли возле сливовых зарослей, не понятно. Но когда ещё отец отца Антонины Ивановны, дед Конон Абрамович, заметил грушевый росток, то огородил его жердочками, чтобы ненароком не наступить. А грушка росла себе и росла, дичилась и дичилась на чужом огороде. И никто на неё особо внимания не обращал. Только как-то стал росточек стройным деревцем. По весне вместе с нежными зелёными листиками появились белые миндально пахнущие звёздочки цветов.

 – Глянь, як наша невестушка принарядилась, – удивился старый Конон, и указал на стройное деревце жене своей, Наталье.

 А Наталья набрала в лохань воды и полила грушу.

 – Може ж, шо толковэ получиться з неи...

 И уже все признали саженец своим, и наш огород для него стал домом родным. Но как бы ни старались люди: поливали, унаваживали почву – дичок оставался дичком. В пору налива плоды были твёрдо-каменными, от одного их вида невольно сводило скулы. Но как всякое фруктовое дерево, груша вознаграждала хозяев сада-огорода щедрыми урожаями. К дару природы относились пренебрежительно: кому такие деревянные груши нужны? А они, подпорченные червем, опадали, укрывались в высокой траве, чернели, гнили, наполняя при этом крепким – с захмелевшей кислинкой – настоем воздух. К осени все плоды  были на земле, они вылёживались, дозревали, набирались сока, аромата и становились почти изысканным деликатесом. Их собирали, сушили в печи, замачивали в кадушке, заквашивали квас.

 И стояло дерево, обрастало всё новыми и новыми годовыми кольцами. Его кора матерела: потоки солнечных лучей обжигали, лютые морозы припечатывали к стволу намертво, многолетние ветра иссушали и обдували. Когда ветки старой груши засыхали, их обламывали шквальные приступы ненастья и природной мощи. Из толстых отсохших ветвей, уже новый отец собственного семейства, Иван, выдалбливал деревянные ложки, половники и даже миски, а мелочь отправляли в ненасытную утробу грубки, выстроенной здесь для летней стряпни. И не из любви к искусству занимался мой дед Иван Кононович резьбой из дерева, а из нужды: семья была многодетной, железных ложек было всего три, и те берегли для почётных гостей. Утварь была самодельной: простые глиняные горшки, купленные у гончара оптом за копейки, деревянные чашки, вырезанные из груши, плетённые из лозы  вербы корзинки, блюда для овощей, пирогов и хлеба.

 Поистине эта престарелая груша в саду была родовым деревом семьи. У Антонины теперь уже и правнуки двоюродные появились – мои внуки: Николай, Артемий, Елизавета и Анастасия, и крошка Ксения, а груша держит в себе тепло рук прапрадеда, Ивана Кононовича. Получается, что дерево соединило шесть поколений.

 При этом моя Река Памяти-и-Забвения охватывает гораздо больший временной пласт, чем тот, который требуется для жизни грушевого дерева. Теперь мои внуки будут знать имя своего пра-пра-пра-пра-прадеда! Пятьюпрародный дед! Антон, сподвижник графа Воронцова, ровесник великого поэта Александра Пушкина. (Кто спросит, при чём он тут, скажу, что это мой личный отсчёт, и в моей реке Времени «от Пушкина», как от пристани, расстояние от которой до наших дней я могу уложить в голове, особо не напрягаясь).

 Не барин прапрадед мой Абрам, простой селянин. Грамоте мало кто был из крестьян обучен, и письменных принадлежностей в доме не было. Одно слово – не графья. А если бы кто и вёл какую запись о роде, то хранить её негде было, и смысла не видели, и скорее не знали, что это надо делать. В доме деда Ивана, Абрамова внука, никогда никаких книжек не было. Хотя и странно: его дети все грамоте обучались в местной школе, а кто так, как мой отец, даже в институт пытался поступить, но не получилось, остался с техникумом железнодорожным за плечами. И пока ещё восьмидесятилетние живы, у них хотя бы что-то узнать надо. Но где там: ничего уже старичьё не помнит. Тихо уходят...

 Будто кто их тянет в эту речку под белыми горами, пока ещё в реку Забвения. Мне повелел Господь превратить её в реку Памяти. Собираю – по крохам, по словечкам и буковкам, по забытым уже именам – своих предков.

 Ах, сколько же упущено времени! Вот я уже крайняя в роду моей матушки: и надо бы спросить, а мало кто и расскажет. Остались тёти-дядья двоюродные, троюродные и в меньшей степени родства. А что им за дело до Дуни Горбули и её дочерей, что за дело до без вести пропавшего её мужа Александра Калистратовича Горбули, и сына Григория, тоже на войне сгинувшего? Это по материнской линии.  И начинаю выуживать детали из реки Памяти-и-Забвения моих немногочисленных оставшихся родственников.

 И вот, собранное о роде Косенко – отца моего. Итак, Абрам и его жена Вера родили в 1865 году Конона, который прожил ровно семьдесят лет и умер в 1925 году. Родили Абрам с женой его, моей прапрабабушкой, чьё одно только имя и смогли вспомнить неблагодарные и непамятливые их потомки, ещё и Данила, Варвару, и, кто-то сказал, что ещё Оксану с Марфой.

 Моя ветвь идёт от сына Абрамова – Конона и жены его, Натальи Семёновны Царегородской. Умерла моя прабабка Наталья в 1938 году.

 Два сына и две дочери были у прадеда Конона: мой дед Иван, Алексей, Наталья и Марина. Иван Кононович Косенко родился 14 января 1894 года, а умер 24 мая 1974 года. Его жена, моя бабушка, Татьяна Савельевна в девичестве Соловьёва, привнесла в нашу ветвь возможность рождения близнецов. Бабушка Таня родилась 1 января 1894 года, а умерла день в день через 86 лет – 1 января 1980 года – от гриппа. А если бы не грипп, то прожила бы ещё до ста лет.

 У бабушки много рождалось деток, много и умерло в младенчестве. Близнецами были две девочки: Антонина и Степанида – Стеха – кратко, рождённые 22 января 1931 года. Но родились они такими хилыми и нездоровыми, что шансов у них почти не было выжить. Тут кто-то посоветовал бабушке искупать их в отваре чабреца. При этом было сказано, что богородская трава сама укажет, кому жить, кому умереть. Выжила моя тётка Тоня, а маленькая Стешенька, царствие ей небесное, умерла.

 С той ли поры, или чуть раньше, но бабушка моя открыла в себе целительские способности. Знала она травы, умела наговаривать воду, помогала в самых неотложных случаях. Я даже помню один, как Микола маялся животом. Когда бабушка посмотрела больного, пощупала его, надавила на живот и убедилась, что он мягкий, тогда своё лекарство дала выпить. В печи помела метёлочкой, собрала золу, развела водой и дала выпить. Я, уже к тому времени просвещённая пятиклассница, была в ужасе от такой беспросветной отсталости моей бабушки. Я знала, что с животом не шутят, и надо вызывать врача. Но где бы его ещё найти было в Ильинке? Там всего одного-единственного фельдшера держали, который был и по коровам, и по людям специалист. И было его медучреждение в Хуторе, и добираться до него не на чём...

 Помогло ведь бабушкино пойло Миколе. И ничего удивительного. Зола в воде – это тот же уголь активированный. Как помогали и наговоренная вода, и отвары разных трав: зверобоя, мяты, материнки, медвежьего ушка. Но я, дурында, не интересовалась, не расспрашивала... А бабушка не распространялась. Закроется в большой комнате, под образами поставит банку с водой, шепчет, шепчет молитву, спичку зажжёт, пока не погаснет, снова шепчет...  И неприлично было мешать ей, входить в комнату, расспрашивать, что это она там делала. Пришлось постигать целительную травяную силу самостоятельно по умным книжкам да по заварке в чайничке...

 ...Про Илью, чьим именем называется дедовское село, я мало что знала. И даже не думала, что это ещё и человеческое, не только небесное – от Ильи-пророка, имя. Ассоциаций ни с кем не возникало, даже с любимым всеми детьми Советского Союза Ильичом. Каждый год, второго августа бабушка строго выговаривала нам, своим внукам: