Георгий Адамович - «Жаль, что Вы далеко»: Письма Г.В. Адамовича И.В. Чиннову (1952-1972)

• Название: «Жаль, что Вы далеко»: Письма Г.В. Адамовича И.В. Чиннову (1952-1972)
• Автор: Георгий Адамович
• Издательство: Библиотека-фонд "Русское зарубежье", Русский путь
• Жанр: Филология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-85887-309-X

Внушительный корпус писем Адамовича к Чиннову (1909–1996) является еще одним весьма ценным источником для истории «парижской ноты» и эмигрантской литературы в целом.

Письма Адамовича Чиннову — это, в сущности, письма отца-основателя «парижской ноты» ее племяннику. Чиннов был адептом «ноты» лишь в самый ранний, парижский период. Перебравшись в Германию, на радиостанцию «Освобождение» (позже — «Свобода»), а затем уехав в США, он все чаще уходил от поэтики «ноты» в рискованные эксперименты.

Со второй половины 1960-х гг. в письмах Адамовича появляются нотки несогласия с устремлениями Чиннова, и он деликатно, но настойчиво пишет о своем устойчивом неприятии новаторства ради новаторства. Чиннов же чем дальше, тем больше продолжает экспериментировать, все отдаляясь от поэтики «парижской ноты». Адамович, продолжая высоко оценивать его как поэта и «мэтра», все чаще хвалит его «вообще», все реже отмечает у него целые понравившиеся стихотворения, предпочитая говорить об отдельных строчках.

Для Чиннова годы переписки — начало нового периода в жизни и творчестве, а для Адамовича — своего рода подведение итогов, завершающая глава недолгой истории «парижской ноты».

Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950 гг. в переписке русских литераторов-эмигрантов. М., 2008. С. 11–96.

---

P. S. Почему-то мне кажется, что Вы — лютеранин и, значит, Пасха уже была у Вас! Оттого не пишу — «Христос Воскресе». У православных сегодня — страстная Пятница.

27

30, Denison Road Victoria Park Manchester

13 мая 1961

Дорогой Игорь Владимирович

Спасибо за книгу, спасибо за карточку из Пизы — и простите, что пишу с большим опозданием. Причины на это разные, для Вас не интересные.

Но главная причина та, что я читал «Линии», хотел написать, уже прочитав их, а стихи Ваши нельзя читать быстро, одно за другим.

Меня в них изумляет и наполняет завистью их тончайшая выделка. Именно ее-то и не оценишь при быстром чтении! Но и помимо того, что принято называть «мастерством» — а рядом с Вашим всякое другое кажется грубым, топорным! — в этих стихах столько шепота и намеков, что тоже уловить их надо и можно лишь при чтении повторном. Я читаю 2–3 Ваших стихотворения — а потом книгу откладываю. И невольно спрашиваю себя: можно ли дальше продолжать subtilite или Вы дошли до предела, где надолго придется остановиться? По этой линии Вы, например, относитесь к Блоку, как Анненский к Пушкину: то, что у одного — в одном слове, у другого раздроблено (или рассмотрено под микроскопом). Да, это не для «двадцатого века», но Вы сами себя в этом как будто упрекаете, а упрекать не в чем, вопреки тому, что повторяют болваны-критики. Кстати, я не люблю «Пророка», — неужели Вы его любите? Много от него пошло фальши и декламации, с речью Достоевского включительно.

Не хочу, впрочем, превращать письмо в статью. Статью я напишу сегодня или завтра, в понедельник пошлю в «Н<овое> р<усское> слово». Конечно, я с радостью и охотой написал бы о Вас и в «Н<овом> журнале», где можно бы продолжить серию «Наши поэты», но это потом — и это было бы не о последней книжке, а вообще, «взгляд и нечто». Я не хотел продолжать этой серии, не хотел вообще писать ее, но сначала пристал Г. Иванов, а потом Одоевцева[186], — будто ему и ей это было крайне нужно! Ну, посмотрим. Обид и претензий все равно не оберешься, и если я из-за статьи об Иванове поссорился с Оцупом (почти), то из-за Вас будет то же самое с другими.

До свидания, дорогой Игорь Владимирович. Спасибо за книжку двойное: т. е. и за то, что прислали, и за нее саму, за самые стихи. Если бы мы с Вами встретились — но qui sait[187], где и когда? — я хотел бы с Вами побродить в разговорах о ней, как бывало со Штейгером. По-моему, у Штейгера есть непосредственность, которой Вы опасаетесь или стыдитесь, но у Вас есть многое, что ему и не снилось.

Ваш Г. Адамович

Я в Манчестере еще месяц. Потом — в Париже.

28

4, avenue Emilia с/о Heyligers Nice

21 авг<уста> 1961

Дорогой Игорь Владимирович

Я очень польщен, что Вы, по-видимому, считаете меня за мудреца и дельца, способного давать советы, — но в данном случае какой же я совет могу Вам дать?

«От добра добра не ищут», а я считал, что в Мюнхене Вы «добро» нашли. Для меня лично Мюнхен был бы неприемлем из-за отсутствия свободного времени. Но Вы, насколько помню, с этим мирились.

Lund? Вы, наверно, встречали Ржевского[188], который там лектор — или был лектором (не из-за его ли ухода и освободилось это место?). Он Вам все об этом Лунде и рассказал бы. По письмам это милый и умный человек, а писатель — едва ли не лучший в эмиграции.

Я ушел из Манчестера без причины: «так», «надоело» — и, несмотря на неизвестность в будущем (финансовую), очень этому рад. За все мои годы там не помню ничего плохого, но не помню и хорошего, — а на хорошее я до сих пор падок, хотя пора бы и угомониться. Смущает меня в Лунде число часов: 340 (в Канзасе мин<имум> 390–400 часов) в год! У меня было 150, и то я вздыхал. Если считать в среднем 25 недель в учебном году, то у Вас будет 12–14 часов в неделю, очень много. Но, конечно, долгий отпуск соблазнителен. Особенно летом.

Как видите, все это — рассуждения, а не советы. Да и кто советы исполняет?

Напишите, что Вы решили. Если бы Лунд был вполне верен надолго, а не только на один сезон, я бы все-таки выбрал Лунд. К тому же — шведы. Хотя хорошо и немцы.

До свидания, cher ami. Крепко жму руку. С большим удовольствием читал Вейдле о Вас[189] (т. е. я читал Вейдле). Верно и хорошо.

Ваш Г. Адамович

29

Paris 8

7, rue Fred<eric> Bastiat 4/III-1962

Дорогой Игорь Владимирович

Спасибо за письмо. Отвечаю сегодня коротко, только о деле. Об остальном — после.

Я получил третьего дня «конфиденциальный» запрос от проф<ессора> Стаммлера[190] из Канзаса и вчера ответил ему, что Вы — звезда, каких на свете мало, и что в качестве лектора или профессора будете наверно «the right man»[191] на нужном месте.

Так что если бы это зависело от меня, Ваше дело было бы в архи-шляпе. Но Стаммлер что-то пишет об отзыве Глеба Струве, и я не уверен, что этот «дурак и негодяй» — по формуле Бунина — Вам будет полезен, а не постарается повредить. Надо бы, чтобы Иваск по мере сил его обезвредил.

Пожалуйста, держите меня au courant[192] и сообщите, как все кончится.

О том, что Вы правы, желая променять лишние деньги на несколько месяцев отпуска, нечего и говорить. (Кстати, фраза получилась такая, что автора ее я в качестве кандидата на лекторство забраковал бы.)

Крепко жму руку.

Ваш Г. Адамович

P. S. Я написал Стаммлеру (именно чтобы объяснить возможную оппозицию Струве), что Вы — м. б. не scholar[193] в обычном смысле слова, но что Ваше понимание литературы в занятиях со старшими студентами (т. е. кандидатов на degrees[194], о кот<орых> он пишет) будет полезно, как ни у какого scholar'a.

30

Paris 8е

7, rue Fred<eric> Bastiat

7 дек<абря> 1962

Дорогой Игорь Владимирович

Спасибо за память, т. е. за то, что написали. И простите за ответ с большим опозданием. Причин этому много, хотя ни одной вполне основательной. Я все время не совсем здоров, не знаю, — старость ли это? Вернее всего, нечто вроде старости при отказе это признать и вести себя соответствующим преклонному возрасту образом.

Очень рад, что Вы всем довольны и что Вам по душе Ваше американское житье-бытье. Я советовал Вам принять это предложение потому, что у Вас останется время писать, «тихо жить и тихо думать»[195], как где — то сказано у Блока. Но опасался, что помимо этого все другое окажется скучным и тяжким. Хорошо, что оказалось не так. Мюнхен был не для Вас (за исключением кабачков, куда Вы меня водили). Ваша «станция», по-моему, — полусумасшедший дом, и притом заведение требовательное. Даже Бахрах, кажется, изведен, а он выносливее Вас и, думаю, равнодушнее.

До свидания, дорогой Игорь Владимирович. Искренне желаю Вам всего, что можно, — и «творческих достижений». Очень жаль только, что в Европу Вы, по-видимому, попадете не скоро. Крепко жму руку.

Ваш Г. Адамович

Гингер спрашивает, получили ли Вы его письмо о чемоданах? Никаких бумаг там нет.

31

Paris, 26/XII-1963

Дорогой Игорь Владимирович

Спасибо за поздравление, пожелания и все прочее. Очень был рад получить от Вас карточку с Дедом Морозом и «признак жизни». Шлю Вам тоже пожелания от всего сердца: «стихов и денег», как мне написал Цвибак[196]. Надеюсь, Вы по-прежнему всем довольны и Вами все довольны. Приезжайте летом во Францию, т. е. в Ниццу, вместе с Юрием Павловичем[197]. Погуляем, поговорим «обо всем и ни о чем», а заодно обозреем местные достопримечательности.

До свидания. Спасибо за память.

Ваш Г. Адамович

32

7, rue Fred<eric> Bastiat Paris 8е

19/XI-1964

Дорогой Игорь Владимирович

Спасибо большое — и даже очень большое — за Ваши два письма[198]. Мне было трудно писать, оттого я Вам и не ответил. Теперь, вот уже два дня, я дома и понемногу «прихожу в себя»[199]. Надеюсь через неделю или больше поехать в Ниццу и там пробыть до конца января. А дальше — видно будет.

Спасибо за вашу дружбу, за все, что Вы мне пишете. Если Вы летом приедете в Европу, буду чрезвычайно рад Вас видеть, поговорить «обо всем и ни о чем», — если только будут для этого силы. Как Вы живете, много ли пишете? Весной в Мюнхене я видел проф<ессора> Штамлера (кажется так?), и мы много о Вас говорили. Я рад, что не ошибся, поддерживая Ваше решение ехать в Америку.

До свидания, дорогой Игорь Владимирович. Мой парижский адрес всегда действителен, где бы я ни был.

Ваш Г. Адамович

P. S. Не совсем с Вами согласен насчет просветления и всяческих духовных благ в результате долгой болезни. М. б., это и так, хотя бы отчасти. Но я привязан к жизни и в другом. Помните у Мандельштама:

Он исповедоваться хочет,
Но согрешить сперва[200].

И вообще, если «просветление» возникает только от неспособности больше «грешить», то ему невелика цена. Надо бы, чтобы оно возникло не на одре болезни, а в полном расцвете сил и развлечений.