М. Новоселов - Иван Васильевич Бабушкин

• Название: Иван Васильевич Бабушкин
• Автор: М. Новоселов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1954

Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.

---

Через несколько минут быстрой рыси лошади остановились. Ивана Васильевича вывели из кареты, и о» увидел здание екатеринославской тюрьмы.

— В общую! — коротко бросил надзиратель, вышедший встречать арестованного. Бабушкина провели по широким и высоким коридорам, пропитанным специфическим тюремным запахом.

Зазвенели ключи надзирателя, отворилась дверь большой общей камеры. Здесь помещалось немало арестованных. Бабушкин, немного прищурив глаза, зорко оглядывал свое новое помещение и вдруг радостно вздрогнул: у окна камеры сидел его старый знакомый по петербургскому «Союзу борьбы» — Василий Андреевич Шелгунов. Он был арестован в январе этого года, и пока его еще ни разу не допрашивали. Радостным шепотом расспрашивал Шелгунов своего друга о его работе, о товарищах по петербургскому «Союзу борьбы», с которыми они учились у В. И. Ленина, и передавал Бабушкину подробности работы Екатеринославского комитета РСДРП. По словам Шелгунова, после отъезда Бабушкина в Екатеринославе почти на каждом крупном предприятии были созданы небольшие группы социал-демократов. Главное же, о чем беседовали оба друга, были последние события в партии, подготовка «Искрой» II съезда РСДРП. Бабушкин и Шелгунов были твердыми искровцами, безусловно разделявшими все принципиальные положения, выдвинутые Лениным в «Искре» перед II съездом. Екатеринославские рабочие, с гордостью сообщил Шелгунов, аккуратно получали «Искру» и с большим интересом читали корреспонденции о жизни подмосковных, текстильщиков.

Беседы с другом помогали Бабушкину коротать тяжелые дни заключения. Екатеринославские власти по-прежнему держались тактики «охлаждения», — лишь в мае, то-есть почти через три месяца, Ивана Васильевна повезли из тюрьмы в губернское жандармское управление на первый допрос.

Допрашивал его ротмистр Кременецкий. Жандарм вначале хотел подействовать на Бабушкина обилием «улик». Он пустил в ход один из излюбленных приемов, стараясь внушить допрашиваемому, что отказываться отвечать на предлагаемые вопросы бесполезно, так как все равно в руках властей имеются точные, изобличающие арестованного материалы. Не торопясь, ротмистр доставал из ящиков большого письменного стола различные дела в разноцветных папках, на обложках которых издали можно было прочесть фамилию Бабушкина. Затем он велел адъютанту жандармского управления принести еще несколько «справок» и, наконец, многозначительно добавил: — Достаньте также сводный материал, составленный непосредственно для господина начальника губернского жандармского управления, — и стал перелистывать то одно, то другое «дело», задавая отрывистые вопросы:

— В торпедных кронштадтских мастерских работал? Сторожем на чугунолитейном заводе служил? В 1897 году из Петербурга выслан?

Как и петербургский следователь, он хотел создать впечатление, что полиции и жандармерии известен буквально каждый шаг арестованного.

Бабушкин держался все время начеку. На многие вопросы жандарма он лишь отрицательно качал головой или бросал очень коротко, но решительно:

— Не знаю. Не помню. Давно было.

Тогда ротмистр переменил тактику и стал читать Бабушкину показания, якобы написанные его товарищами по кружкам «Якорь», «Вперед», «Рассвет». В них повсюду упоминалась фамилия Бабушкина, приводились точные даты и даже часы прихода Бабушкина к Петровскому, Морозову и другим членам подпольных екатеринославских организаций.

— Не трудитесь, — перебил жандарма Бабушкин: — эти, как вы их называете, «откровенные показания» составлены на основании филерской слежки, и им грош цена. Кременецкий захлопнул «дело» и, вызвав жандармов, велел отвезти Бабушкина обратно в тюрьму.

Через два дня Ивана Васильевича снова вызвали на допрос. На этот раз допрашивал его уже «сам» начальник Екатеринославского жандармского управления полковник Делло в присутствии помощника прокурора. Кременецкий сидел в стороне, и лишь время от времени задавал уточняющие вопросы. Результат допроса — прежний: Бабушкин наотрез отказался отвечать на всяческие «уточнения» жандармов и не подписал протокола допроса.

— Н-да-а… характерец… — промычал Делло и отправил Бабушкина в камеру.

Допросы следовали один за другим. В конце июня Ивана Васильевича допрашивали целых полдня. Не добившись ничего и на этот раз, жандарм нажал кнопку электрического звонка и сделал знак вошедшим конвойным увести арестованного.

Вскоре Бабушкина перевели из губернской тюрьмы в новое арестантское помещение, находившееся при 4-м полицейском участке города Екатеринослава.

Камера, куда ввели Ивана Васильевича, была маленькая, всего на два человека. Здесь уже находился в заключении студент Горовиц, арестованный 17 февраля 1902 года на демонстрации, организованной Екатеринославсквм социал-демократическим комитетом. Бабушкин со свойственной ему предусмотрительностью начал «взвешивать обстановку с точки зрения перемены климата», — как он впоследствии говорил. С первого взгляда казалось, что бежать из этой камеры при полицейском участке было значительно легче, чем из владимирской одиночки или из общей камеры екатеринославской тюрьмы.

Иван Васильевич, не торопясь, знакомился с обстановкой: на каком этаже находится камера, куда выходит окно, прочна ли в нем решетка. Удобным оказалось то обстоятельство, что узника поместили в камеру первого этажа и окно выходило на обширный, запущенный двор. Но по этому двору расхаживал городовой, вооруженный шашкой и револьвером. Неподалеку от окна стоял большой мусорный ящик. Бабушкин измерял взглядом расстояние до него: можно ли будет прыгнуть из окна на этот ящик и в случае опасности спрятаться в нем, пока городовой не уйдет по своей дорожке дальше.

Затем Бабушкин начал внимательно изучать своего нового соседа по камере. Иван Васильевич знал, что жандармы иногда «подсаживают кукушку», то-есть помещают провокатора в камеру политического подследственного, и «кукушка» затем сообщает охранке все, что удалось услышать в долгие ночные часы, когда даже у самых закаленных людей является искушение поделиться затаенными мыслями со своим однокамерником…

Прошло около двух недель. Бабушкин ни словом не обмолвился с Горовицем о планах побега. Лишь убедившись в том, что студент действительно тот, за кого себя выдает, он приступил к осуществлению своих намерений «переменить климат». Этому способствовало то, что Горовиц в разговоре о своих родных упомянул, о сестре, которая, узнав об аресте брата, приехала из Петербурга в Екатеринослав и стала посылать Горовицу через подкупленного надзирателя еду. Студент был арестован за участие в простой демонстрации, и надзиратель согласился передавать Горовицу провизию и записочки от сестры. К тому же несколько довольно крупных кредиток оказали свое действие.

Бабушкин вспомнил, что сестру Горовица встречал на первомайской сходке рабочих в Екатеринославе. Это рассеяло все сомнения, и он исподволь начал посвящать студента в свой план побега.

Главное препятствие — толстые, прочные прутья решетки в окне. Их надо перепилить, и притом бесшумно, чтобы не привлечь внимания надзирателей. Где достать отлично закаленную, прочную пилку? Бабушкин надеялся на помощь друзей с воли — членов Екатеринославского комитета социал-демократов. В одну из записок, написанных Горовицем сестре, Иван Васильевич вложил кусочек бумаги, на котором только изощренный в тайной тюремной переписке глаз мог бы что-либо разобрать.

Надзиратель произнес обычное:

— Не извольте сумлеваться!.. — и ловко спрятал записку в обшлаг рукава мундира: он знал, что сестра студента щедро отблагодарит за весточку от брата.

Очередную передачу продуктов Бабушкин и Горовиц, дождавшись сумерек, исследовали очень тщательно. И в руках Бабушкина оказалась маленькая, узкая, но прочная пилка, искусно спрятанная в кружке соблазнительно пахнувшей краковской колбасы.

Иван Васильевич молча пожал руку Горовицу. В ту же ночь с большими предосторожностями он принялся за работу. Чтобы пилка не визжала при перепиливании прутьев, их смазали жиром все той же спасительницы — краковской колбасы, и петербургский слесарь-металлист с большим искусством приступил к выполнению первой части своего плана.

Бабушкин надеялся подпилить два средних железных прута решетки в окне до такой степени, чтобы можно было в ту ночь, которую комитет назначит для побега, отогнуть эти прутья и вылезти в окно. Вторая часть плана — получить от друзей с воли точное указание числа и времени подготовленного ими побега. Вскоре надзиратель передал сестре Горовица, казалось, самую невинную записочку о состоянии здоровья брата. Бабушкин с радостью разобрал в ответной записке шифрованное сообщение о том, что побег назначается 29 июля в 12 часов ночи.