Збигнев Сафьян - Ничейная земля

• Название: Ничейная земля
• Автор: Збигнев Сафьян
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Политический детектив
• Год: 1991
• ISBN: 5-289-00950-7

Збигнев Сафьян в романе «Ничейная земля» изобразил один из трудных периодов в новейшей истории Польши — бесславное правление преемников Пилсудского в канун сентябрьской катастрофы 1939 года. В центре событий — расследование дела об убийстве отставного капитана Юрыся, бывшего аса военной разведки и в то же время осведомителя-провокатора, который знал слишком много и о немцах, и о своих.

---

«Кто из вас слышал о Болеславе Круделе?.. Нет, я не возмущаюсь, я только спрашиваю».

— Что ты, собственно говоря, хочешь? — спросила Тереса.

Эдвард свет не зажигал; был серый полумрак, ранние, послеобеденные часы, они остались одни в квартире, пани Фидзинская в тот день занималась своими дамскими чаепитиями. Он рассказал Тересе о Завише, Юрысе и Круделе. И зря. Это было после первого визита к Круделю, он еще ничего не знал о Березе. Эдвард немного приукрашивал, ему хотелось в более выгодном свете представить свою роль в этом деле. И конечно же, ни словом не обмолвился о Наперале.

Тереса слушала, полулежа в кресле; он видел ее черные волосы, рассыпавшиеся на светлом подлокотнике, и стройные ноги в тонких шелковых чулках.

— Что ты, собственно говоря, хочешь?

Как это что? У него уже было приготовлено несколько ответов, но ни один из них не был настоящим. Все они были банальны или просто смешны. Ему пришло в голову, что следовало сказать: «Не знаю». Но он молчал.

— Влез ты в это дело случайно. — До сих пор Эдвард никогда не слышал, чтобы Тереса разговаривала с ним таким резким тоном. — И даже не задумываешься зачем?

В полумраке ее глаза сверкали, как у кошки.

— Ты и вправду веришь Завише, что его интересуют не интриги полковника, а что-то другое?

— Он думает о справедливости. — Почему-то, произнося это слово, он чувствовал, что выглядит смешным.

Тереса рассмеялась.

— Справедливость! А Круделю ты веришь?

Эдвард подумал и сказал:

— Не знаю.

— И ты серьезно считаешь, что тут можно чем-то помочь?

Эдвард молчал. Чувство было такое, словно он сидел на допросе.

— Но ты собираешься хоть что-то написать?

Ответа она не получила.

— А каково твое, лично твое, отношение к этому делу? Ты много говорил, но ни разу я от тебя не слышала: «по моему мнению», «я считаю», «я хочу сделать так и так».

— Я думал, — наконец сказал Эдвард, — что ты меня поймешь. Крудель и Зденек должны тебе нравиться.

— Почему ты так думаешь? — тихо спросила Тереса.

Почему? Неужели она не понимает?

— Я тебе сама отвечу, дорогой. — Ее голос был снова мягким. — Только не сердись. Ты так думал потому, что я еврейка. То есть ты считаешь меня еврейкой. Отсюда симпатии к коммунистам, соответствующие знакомства… Такой уж стереотип.

— Перестань.

— Подожди. Мы никогда с тобой не говорили серьезно, может быть, сейчас самое время. Я не еврейка, я полька, но только не для тебя, не для таких, как ты. Ты этого не понимаешь: тебе без труда достается все то, за что я должна дорого платить и чего никогда не получу.

— Тереса!

— Подожди, раз я начала говорить… Я всегда молчала, правда? А ты никогда меня ни о чем не спрашивал. Что сказала твоя мать в тот день, когда она увидела меня в первый раз?

— Ничего особенного, что ты красивая.

— Но как она это сказала? Красивая евреечка? Жаль, что еврейка? Твоя мать — человек воспитанный, претензий к тебе у нее нет, но ей немного неприятно. А возможно, где-то ей было неловко? Хотя ты можешь себе позволить пофлиртовать с еврейкой… Не прерывай меня. Я люблю тебя. Ты взял меня под руку и вывел из аудитории: я тебя любила уже тогда. Нет, я не хочу, чтобы ты сейчас что-то говорил: я знаю — у нас нет будущего. Ты уйдешь от меня. Ведь ты никогда не думал о нас серьезно.

— Это неправда!..

— Правда. Тебе не нужно отпираться и не нужно ничего мне обещать. Просто я рядом, и на какое-то время этого тебе достаточно… Нет, нет, подожди… И не возражай, — повторила она строго. — Я тебя уже знаю. И честное слово, удивляюсь тебе. Ты еще ни о чем не думал серьезно. Даже о себе. Идешь по земле и ничего не замечаешь. Как будто бы совершенно уверен в собственной безопасности. Я, Эдвард Фидзинский, иду по земле. Нужно ли мне о ней думать? Нет. Должны ли у меня быть собственные взгляды? Нет. Случай бросает меня то туда, то сюда.

— Не знал я, что ты так плохо ко мне относишься.

— Ничего ты не понял, — прошептала Тереса. — Дело не в том, как я к тебе отношусь, просто я за тебя боюсь, ведь я еврейка, и это у меня в крови. Я боюсь всего: каждый день начинается со страха, что ты больше не придешь, что забудешь, что может случиться…

— Что может случиться?

— Не знаю. Кто из нас в состоянии предвидеть несчастье? Сейчас ты влез в это дело, и все выглядит так, словно ты идешь по улице среди машин, не видя их и не слыша сигналов, не думая даже, в каком направлении тебе идти… Пойми, Эдек, они тебе не позволят играть с такими вещами.

— Кто они, Тереса? Ведь это все: мы.

— Ты прав, — прошептала она. — Мы.

Потом посмотрела на часы, встала и начала торопливо раздеваться, быстро, с какой-то страстью, словно уже ничего, кроме этого, для нее не существовало. Ничего и никого. Даже Эдварда.

— Тебе скучно? — спросила Иола.

Эдвард не заметил, как она подошла. Сейчас Иола казалась ему очень красивой в своем бледно-голубом строгом платье, девушка, о которой он мечтал всю жизнь. Эдвард подумал, что Иола прекрасна везде — в салоне, на корте и что они, наверно, хорошо понимали бы друг друга. Она взяла его под руку, не переставая говорить: «Знаешь, уже кое-кто из молодежи пришел, потом мы куда-нибудь сбежим, но нужно еще покрутиться среди стариков, о, посмотри, как раз пришел Барозуб, он всегда приходит последним».

И действительно, писателем уже занялась хозяйка дома, подскочил редактор Ястшембец, однако приход автора «Дома полковников» не произвел на окружающих особого впечатления. Вице-министр Чепек подошел к нему не спеша, энергично пожал руку, но почти сразу же, обменявшись с писателем несколькими фразами, ретировался и занял место на диване рядом с панной Кристиной. И лишь восторженный взгляд подпоручика Тадеуша Виснича сопровождал создателя «Гусарских песен».

Иола смеялась: «Тадек обожает Барозуба, а ты, Эдвард?» Честно говоря, она не в состоянии его читать. Несовременно, да еще такой язык! Ромек считает, что Барозуб — анахроничен, и, пожалуй, он в чем-то прав; Барозуб весь в прошлом, когда боролись за независимость, кровь, пот, грязь, он забывает, что мы живем в нормальном европейском государстве. У нас другие проблемы. Правда? Вот именно: другие проблемы… Добрый вечер, пан полковник… Вы не знакомы? Эдвард Фидзинский, журналист…

Эдвард смотрел на Барозуба. Он его помнил по тем временам, когда писатель дружил с отцом и бывал у них дома. «Барозуб читал», — сказал Вацлав Ян в свой тот последний визит к старику Фидзинскому, разговор тогда шел о мемуарах отца. Так что же Барозуб о них думает, что думал тогда? А может, он знает, у кого хранится та рукопись, которой интересовались и Наперала, и Вацлав Ян? Сейчас Эдварду казалось очень важным узнать, о чем говорил в своем сочинении отец и стоила ли чего-нибудь его писанина.

Горничная подала рюмки. А что Эдвард скажет, спрашивала Иола, если она ему предложит поехать в Закопане? Она собирается туда со своей приятельницей. В пансионате пани Оликовской — он, возможно, слышал об Оликовской — наверняка найдется свободная комната.

Значит, лыжи, снег, катание на санках, туристская база на Гонсеницовой горе и Иола… Ему хотелось крикнуть: «Да!», но он подумал о «Завтра Речи Посполитой», о матери, о Тересе и о деньгах… Откуда взять деньги на поездку, да еще к Оликовской? Его охватила тоска, а потом он разозлился. Разве кто-то виноват, что Эдвард не может беззаботно, приятно провести время…

— Я хочу тебе показать мою комнату, — сказала Иола. — Подожди, мне надо маме сказать несколько слов.

Барозуб стоял у окна. Эдвард поставил рюмку и подошел к нему. В этот момент у него сильно билось сердце.

— Вы, наверно, меня не узнаете. Я — Эдвард Фидзинский.

На лице писателя появилась добродушная улыбка; Барозуб умел быть милым, особенно с молодыми. На какое-то мгновение, но только на одно мгновение, Эдварду показалось, что писатель немного смущен.

— Как же, как же… помню. Вы так похожи на отца! Как будто я смотрю на него самого, когда мы вместе были в Щипёрно… Но вам, молодым, уже скучно становится от нашей истории.

— Наоборот, — сказал Эдвард. — Я хотел бы как можно больше узнать о моем отце. И собственно говоря, поэтому… Видите ли, отец когда-то писал мемуары…

— Как себя чувствует ваша уважаемая матушка? — прервал его Барозуб. — Я ее очень хорошо помню… Прошу передать ей мой сердечный привет, и, если только смогу, я сам, лично…

— Мы будем рады. Так вот, — продолжал Эдвард, — что касается этих мемуаров, то они куда-то пропали. Я не нашел их в бумагах отца, да и никто из его друзей не мог мне сказать… А я знаю, что вы их когда-то читали…

Какое-то время они оба молчали.

— Читал, — пробормотал наконец Барозуб.

— А вы не знаете, что могло случиться с мемуарами?

Писатель ответил не сразу.

— Не знаю, — сказал он. — Я говорил с вашим отцом, он ведь был моим другом, о его сочинении, действительно он давал мне читать. И я сказал ему, что думаю…