Збигнев Сафьян - Ничейная земля

• Название: Ничейная земля
• Автор: Збигнев Сафьян
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Политический детектив
• Год: 1991
• ISBN: 5-289-00950-7

Збигнев Сафьян в романе «Ничейная земля» изобразил один из трудных периодов в новейшей истории Польши — бесславное правление преемников Пилсудского в канун сентябрьской катастрофы 1939 года. В центре событий — расследование дела об убийстве отставного капитана Юрыся, бывшего аса военной разведки и в то же время осведомителя-провокатора, который знал слишком много и о немцах, и о своих.

---

Ничейная земля

1

Рапорты капитана запаса Станислава Юрыся, касающиеся полковника Вацлава Яна, найдены не были, — а ведь именно Юрысь знал его планы и намерения и какое-то время считался единственным их исполнителем. (Разумеется, здесь речь идет только о тридцать восьмом годе и только о личности Вацлава Яна, ибо донесения, доносы, доклады и отчеты, которые Юрысь писал во время исполнения своих прямых служебных обязанностей, то есть значительно раньше, по-видимому, можно было бы отыскать.) Впрочем, следует сразу же отметить, что существование этих рапортов является лишь весьма вероятной гипотезой, которую мы принимаем не без оговорок, основываясь на некоторых источниках (единственный, да и то неполный текст неизвестного назначения), а также на знании или, если угодно, интуитивном понимании характера Юрыся и его привычек, сформировавшихся во время многолетней службы в «двойке»[1] и в различных адъютантурах и секретариатах. Польза этой службы не подлежит сомнению, взять хотя бы миссию Юрыся в Берлине, о которой, правда, говорят по-разному, но, пожалуй, Вацлав Ян поступил неосторожно, не учитывая того факта, что он имел дело не с Юрысем — сержантом легионов[2], в течение нескольких лет бывшим его ординарцем, а с Юрысем — капитаном «двойки», а точнее, с совершенно другим человеком, и не очень-то понятным. Полковника могло ввести в заблуждение увольнение Юрыся в запас, в какой-то степени отодвинувшее на второй план будущего наперсника и осведомителя, но он должен был знать, что для людей типа Юрыся формально-юридический статус — дело временное и не играющее большой роли. Ибо совершенно ясно, что Юрысь всегда кого-то о чем-то информировал. После майского переворота 1926 года это был Вацлав Ян, позже другие, те, кто без видимой причины не расстается с хорошими работниками. Юрысь — безукоризненно точный, с прекрасной памятью — являлся, без сомнения, человеком чрезвычайно ценным. Поэтому отстраненный, или постепенно отстраняемый, от дел Вацлав Ян (что будет предметом отдельного разговора) извлекает из толпы своих клиентов именно Станислава Юрыся, непреклонно веря в его абсолютную и в какой-то степени высшую по отношению ко всем другим обязательствам легионерскую солидарность. Сам ли Юрысь появился у Вацлава Яна в подходящий момент или же только промелькнуло его плоское (говорили, что по его физиономии прошлись рубанком), услужливо улыбающееся лицо именно тогда, когда полковнику был нужен кто-то из таких, как он, ребят? Юрысь бегал по Варшаве в сером пальтишке и берете в качестве репортера газетенки «Завтра Речи Посполитой», к которой за ее мягкую антиОЗОНовскую[3] линию Вацлав Ян был расположен. Была ли эта репортерская работа единственным занятием Юрыся? Он утверждал, что именно этим и зарабатывал себе на жизнь, а Юрысь всегда жил убого и бесцветно, ютился в снимаемых где попало меблированных комнатах, никогда не был женат, и это также сближало его с Вацлавом Яном. С весны 1938 года до конца октября, точнее до 28 октября, Юрысь каждый день проводил не менее двух часов в квартире Вацлава Яна на аллее Шуха и еще посвящал много времени, наверняка больше, чем газете «Завтра Речи Посполитой», выполнению поручений полковника. Он погиб именно 28 октября в 22 часа 30 минут, возможно чуть раньше, в подворотне дома номер 7 по Беднарской улице. Удар ножом был точным, смерть наступила мгновенно, полиция не обнаружила следов борьбы. Юрысь был человеком опытным, таким, которого нелегко было захватить врасплох, поэтому трудно себе представить, что в подворотню он вошел с кем-то ему незнакомым. Можно строить различные догадки — смысл тут есть, этим займутся в свое время, но займутся уже другие, не старший сержант полиции, который первым осмотрел тело, и даже не комиссар, который приехал позже, для того чтобы убедиться, что репортеришку тюкнули не из-за денег, поскольку при нем были обнаружены двадцать злотых, а по «неизвестным» причинам; быть может, он кому-то здорово насолил. Только на следующий день обнаружится, что у репортеришки был Крест Независимости и с ним соприкасались люди, к которым комиссар полиции вообще не имел доступа. Но это уже другой вопрос. Если предположить, оставив пока комиссара с его хлопотами в покое, что между убийством Юрыся и его службой (сотрудничеством, совместной заговорщицкой деятельностью?) у полковника Вацлава Яна существует безусловная связь (слова «безусловная» и «связь» подчеркивают некоторую половинчатость и предположительность догадки), то возможны две версии: первая — Юрысь по отношению к полковнику сохранил легионерскую солидарность и не только не доносил на него, но и решительно уклонялся от писания каких-либо рапортов. Вторая — Юрысь информировал кого-то о действиях Вацлава Яна, и именно благодаря этому было установлено, что он слишком много знает. Легко догадаться, что могло быть и так: доносил, но не все или только время от времени, и к тому же неточно. Вполне понятно, что здесь не рассматривается вопрос, кому именно он доносил, ибо, во-первых, тому, кому следовало, а во-вторых, есть причины относиться к ответу на этот вопрос с особой осторожностью.

Однако нельзя исключить и других, совершенно иных мотивировок убийства: месть обиженного, а таких людей за долгие годы накопилось достаточно; сведение старых шпионских счетов — Юрысь добывал настоящие или фальшивые стенограммы заседаний из канцелярии рейха — и, наконец, случайность или просто ошибка. У одного только Вацлава Яна по этому поводу не было сомнений: Юрысь погиб, потому что был верен. А ведь именно Вацлав Ян получил доказательство измены (подходит ли здесь это слово?) Юрыся — единственный существующий, а может быть только единственный найденный рапорт (донесение? донос? записка?), касающийся, без всякого сомнения, его, полковника Яна, разговора с капитаном запаса. Неизвестно, с какой целью была сделана эта запись и для кого предназначена. Вацлав Ян счел, ибо полковнику хотелось так считать, что ему просто-напросто принесли записку Юрыся, которую тот написал для своих будущих мемуаров, хотя само предположение о том, что капитан запаса ведет дневник, может показаться совершенно фантастическим. Эти записки принес полковнику молодой Эдвард Фидзинский, который, благодаря протекции Вацлава Яна, уже месяц работал вместе с Юрысем в «Завтра Речи Посполитой». В редакции у них был общий письменный стол в маленькой комнатке на улице Пенкной, как раз напротив заведения, формально уже не существующего, Рыфки де Кий, о котором Юрысь знал все. В столе были два ящика, закрывающиеся общим ключом. Зачем Эдвард открыл ящик Юрыся, после того как Видеркевич, то есть Мацей, или попросту Крупа, еще на лестнице прижал его животом к стене и сказал о смерти журналиста-капитана? Эдвард нашел в ящике только эти записки, сунул их в карман, дома прочел, а вечером отнес полковнику. Он заплатил долг, если действительно существовал какой-то долг, который нужно было оплатить, и мог посидеть минутку рядом с Вацлавом Яном, посмотреть на его неподвижное, обрамленное темной бородкой лицо, повернутое, как всегда, к собеседнику профилем.

— Ты читал? — спросил Вацлав Ян.

Эдвард хотел сказать правду, но солгал:

— Только первое предложение.

— Спасибо, — сказал полковник и сунул бумагу в ящик стола.

Комиссар полиции, который явился в редакцию на следующий день, ничего в ящике Юрыся не обнаружил и не выказал удивления. Он знал о Юрысе слишком мало, а возможно, уже слишком много для того, чтобы надеяться найти в его редакционном столе что-нибудь интересное. Такие люди, как Юрысь, ничего нигде случайно не оставляют. Поэтому среди множества вопросов вопрос о том, почему Юрысь так поступил, почему оставил свою рукопись в столь доступном месте, тоже ждет своего ответа.

Видимо, он писал в редакции, потом бросил листки в ящик стола и поехал на Повонзковскую улицу. По крайней мере это было известно. Конечно, никто не знал всех запутанных и разнообразных контактов Юрыся: он бывал в «Адрии» и у Ёсека на Гнойной улице, но больше всего любил трактир Морица по прозвищу Чокнутый, на Повонзковской улице. Там он встречался с людьми, с которыми, как он говорил, «мы делали эту Польшу», а делали ее ведь по-разному, в салонах и в приемных, в глине и в грязи, ведь кто-то должен был как следует замарать лапы, чтобы из этого что-нибудь вышло. «Я, паныч, — втолковывал Юрысь Эдварду, выпив у стойки рюмку, — знаю такие вещи, которые тебе и не снились. Кто людям заглядывает в души? Кто их выворачивает наизнанку? Кто потрошит и потом обратно засовывает внутренности в живот? Юрысь. Кто видел подоплеку власти, как втаскивали разных типов наверх, а потом они падали вниз, в дерьмо? Юрысь».

У Морица Чокнутого обычно бывал Альфред, по кличке Грустный или Понятовский. Он теперь жил, получая свое на Керцеляке[4] и в кабаках на Желязной улице, а с Юрысем его связывали славные годы, служба в боевых отрядах (хотя Юрысь никогда не был в боевых дружинах ППС[5], у «Локтя» или у «Тасемки», он просто всех знал, вертелся среди людей, подзуживал) и что-то еще, о чем они никогда не говорили, но что существовало и крепко их связывало. У Альфреда появилось брюшко. Он всегда ходил в светлом пиджаке и пестром галстуке, физиономию имел круглую, с расплывшимися чертами и глубоко посаженные неподвижные глаза. Альфред хорошо работал ножом. Летом восемнадцатого вместе с Юрысем он убрал немецкого шпиона и провокатора, некоего Толстяка. Ловкий был этот Толстяк: знал людей и умел ускользать; почти всегда ходил с охраной, дома кому попало дверей не открывал. Юрысь попробовал было дважды, и неудачно, Альфреду в конце концов повезло. Он подловил Толстяка вечером. Стрелять не стал, хотя в кармане был пистолет. Пырнул ножом. Один из охранников увидел только падающего хозяина и тень, которая тут же растаяла в подворотне, в закоулках Желязной, там Альфред чувствовал себя увереннее, чем кто-либо в Варшаве.