Вячеслав Козляков - Борис Годунов. Трагедия о добром царе

• Название: Борис Годунов. Трагедия о добром царе
• Автор: Вячеслав Козляков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-235-03415-0

«…И мальчики кровавые в глазах…» Большинству из нас царь Борис Федорович Годунов (1552–1605) и ныне представляется таким, каким изобразил его в своей бессмертной трагедии А. С. Пушкин. Впервые в русской истории достигший высшей власти не в силу происхождения, не по праву принадлежности к правящей династии, но благодаря своему уму, способностям и умению управлять страной, Годунов много сделал для блага Отечества — но в памяти поколений все равно остался жестоким убийцей несчастного царевича Дмитрия, последнего отпрыска династии Рюриковичей. Тень невинно убиенного царевича преследовала его всю жизнь и в конечном итоге стала причиной краха всех его начинаний и гибели его собственной семьи. Но был ли он причастен к тем преступлениям, в которых его обвиняют? Чего больше было в его царствовании — гения или злодейства? И насколько уживаются эти качества в одном человеке? Обо всем этом, а также об истории России на рубеже XVI–XVII веков, в самый канун Великой Смуты, едва не погубившей Российское государство, рассуждает в своей новой книге известный историк, постоянный автор серии «Жизнь замечательных людей» Вячеслав Николаевич Козляков.

---

Спор о крепостном праве

Так вводил ли Борис Годунов крепостное право или нет? Это излюбленный вопрос историографии, особенно советской. Поискам ответа на него посвящено немало работ историков, сделаны интересные открытия архивных документов. Однако по-прежнему точно не известно, каким образом крестьяне оказались прикреплены к земле. Скорее всего процесс шел постепенно, и изначально «крепостной порядок» оказался выгоден всем сторонам: и владельцам, и самим крестьянам. Мысль еретическая, если следовать советским канонам о постоянном «усилении феодальной эксплуатации крестьянства». Еще Н. М. Карамзин писал, что склонен верить «отцу русской историографии» Василию Никитичу Татищеву, «что бояре не любили тогда Годунова: ибо он, запретив крестьянам переходить с места на место, отнял у сильных и богатых господ средство разорять бедных дворян, то есть переманивать их землевладельцев к себе. Татищев находит в сем законе причину гибели царя Бориса и несчастного семейства его»[406]. Исследуя историю уездного дворянства на рубеже XVI–XVII веков, мне пришлось не только убедиться в справедливости татищевско-карамзинских оценок, но и констатировать, что еще более последовательными «крепостниками» на деле оказывались даже не крупные, а мелкие землевладельцы, постоянно бившие челом о продлении «урочных лет». Они-то и добились окончательного утверждения крепостного порядка в Соборном уложении 1649 года[407]. Знакомство с писцовыми книгами хорошо объясняет этот кажущийся парадокс. В своих общих представлениях мы часто не учитываем, что за провинциальным «сынчишкой боярским» могло быть всего две-три крестьянские «души». Совсем нередко помещик оказывался без поместья или обходился в своем хозяйстве без крестьян. Напротив, бояре и московские дворяне, обладавшие более населенными и, следовательно, экономически развитыми и устойчивыми вотчинами и поместьями, думали об упрочении такого порядка (что подтверждали и Татищев, и Карамзин). Но для этого им как раз нужны были крестьянские переходы в Юрьев день, чтобы переманить работников крупными ссудами и другими преимуществами. С. Б. Веселовский иронично замечал: «Если бы закабаление крестьян было спортом, которым землевладельцы могли заниматься в свое удовольствие, то вероятно, что свободных крестьян не было бы совсем»[408]. Борис Годунов, как и в других делах своего правления, выступил в этом споре арбитром. Он установил свои правила и заставил им следовать всех — от первого боярина до последнего крестьянина. Повседневная действительность в итоге скорректировала жизненный уклад. Введенные при участии Годунова правила заповедных, или урочных, лет, указы о частичном запрещении крестьянского выхода, возможно, вывели совсем не туда, куда предполагал правитель царства.

Борис Годунов больше стремился демонстрировать милость подданным, чем страх и запреты. Он не был первым, кто задумался об отмене «Юрьева дня». «Благодарить» надо, как обычно, Ивана Грозного, загнавшего страну в чрезвычайные обстоятельства Ливонской войны и сопутствовавшие этому кризис и разорение. Начало движения к крепостничеству датируется, по всей вероятности, осенью 1581 года, когда впервые был запрещен вывоз крестьян до нового указа. Отменялась статья действовавшего Судебника 1550 года, регламентировавшего крестьянский выход в Юрьев день, порядок уплаты налогов и отработки барщинной повинности («боярского дела»)[409]. Запрет («заповедь») и, соответственно, «заповедные лета» удержались, по крайней мере, на пять лет до 7095 (1586/87) года. Следующие свидетельства о заповедных летах относятся к 7099 (1590/91) и 7100 (1591/92) годам. Вводились ли «заповедные лета» опять на время, неизвестно. Возможно, что запрет на крестьянские выходы продолжал действовать все это время после указа Ивана Грозного. Однако в проекте Судебника 1589 года определенно говорилось о крестьянском отказе как о само собой разумеющейся норме. Есть свидетельства в пользу того, что и в более поздних документах крепостнический порядок не рассматривался как постоянный[410].

В. И. Корецкий и другие сторонники так называемой «указной» версии введения крепостного права обычно ссылаются на «закон» царя Федора Ивановича «о введении заповедных лет и запрещении крестьянского выхода в 1592/93 году в общегосударственном масштабе»[411]. Если бы такой указ существовал, то Борис Годунов действительно должен считаться по крайней мере одним из основателей крепостного права в России. Но текста документа 1592/93 года нет, есть только отсылки к нему в законах последующего времени, а эти свидетельства можно толковать по-разному. Казалось бы, еще одним бесспорным свидетельством «крепостнических устремлений» царя Федора Ивановича и его ближайшего советника Бориса Годунова было повсеместное проведение писцовых описаний в начале 1590-х годов. Потом на него стали ссылаться при спорных делах о владении крестьянами. Значит, крепостнический смысл в них был? Однако и на этот вопрос нет простого ответа. Исследовав «сошное письмо» (земельный кадастр) Московского государства, С. Б. Веселовский пришел к однозначному выводу, что писцовые книги конца XVI века составлялись с «финансовыми и земельно-правовыми целями», а не «для регистрации и закрепощения крестьян» (иными словами, для нужд фиска, а не крестьянской «прописки»)[412].

Новые указы о крестьянском выходе будут изданы Борисом Годуновым в 1601 и 1602 годах (о них еще пойдет речь на страницах книги). Пока же согласимся с утверждением того же С. Б. Веселовского, писавшего, что должно было пройти лет 75, прежде чем «сложилась и получила общее распространение поговорка „Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!“»[413]. И уж в любом случае не следует приписывать одному Борису Годунову сомнительную честь появления этой горькой для каждого крестьянина фразы.

Разряд и Казна

Верховное положение Бориса Годунова во власти отнюдь не нарушило рутину приказного учета. Имя каждого боярина заносили в начало боярских списков в соответствии с его происхождением. Служилые люди могли не согласиться даже с царским указом и подавать челобитную о «счете». Нередки бывали случаи, когда члены Государева двора предпочитали тюрьму или другое наказание тому, чтобы служить в подчиненном положении у человека, которого они считали менее родовитым. Более того, для доказательства своей правоты готовы были считать службы давно умерших людей. Сложности возникали там, где дело касалось царских родственников, всегда имевших больше предпочтения перед остальными. Однако не настолько, чтобы полностью отменить местнический порядок. В 1596 году разбиралось дело по челобитной о местах князя Федора Андреевича Ноготкова Оболенского с Федором Никитичем Романовым. Оболенский князь посчитал себя выше не только Федора Романова, но и его отца и дяди. Это вызвало отповедь царя Федора Ивановича, защитившего уже умерших шурьев царя Ивана Грозного: «…Данила и Никита были матери нашей братья, мне дяди; и дядь моих Данилы и Микиты давно не стало. И ты чево дядь моих Данилу и Микиту мертвых бесчестишь? А будет тебе боярина Федора Никитича меньши быть нельзе и ты на него нам бей челом и проси у нас милости»[414].

В боярском списке 1588/89 года имя боярина и конюшего Бориса Годунова написали вслед за именами бояр князя Федора Ивановича Мстиславского, князя Федора Михайловича Трубецкого и Дмитрия Ивановича Годунова[415]. Годунов встал выше боярина князя Василия Федоровича Скопина-Шуйского (имен других князей Шуйских, отправленных в опалу, в списке нет), Федора Никитича Романова, свояка князя Ивана Михайловича Глинского и других бояр из ярославских князей, с которыми царский шурин когда-то местничал. В перечне бояр ветречаем именно тех людей, кто вместе с Борисом Годуновым заседал в Думе. Соответственно, и в служебных назначениях на воеводства, царские или посольские приемы соблюдался такой же местнический порядок. Например, Борис Годунов никогда, во все время правления царя Федора Ивановича, не становился выше князя Федора Ивановича Мстиславского. Так было при отражении рати крымского царя Казы-Гирея, этот счет оставался неизменным и позже, до самого воцарения Годунова. 21 декабря 1591 года на день Петра митрополита в столовой палате у патриарха Иова были бояре князь Федор Иванович Мстиславский, Дмитрий Иванович Годунов, а также слуга, боярин и конюший Борис Федорович Годунов[416]. Бориса Годунова дважды назначали на службу в Большой полк в Серпухов при появлении угрозы крымского нашествия в 1596 и 1597 годах — и оба раза он был вторым воеводой при боярине князе Федоре Ивановиче Мстиславском[417]. Таковы были немногие, но все-таки ограничения власти Бориса Годунова. Хотя на это можно посмотреть и по-другому — как на следование определенным, сложившимся веками принципам московского служебного порядка. Важно ведь не только то, куда, условно говоря, встал сам Борис Годунов, но и как он сам влиял на расстановку людей в окружении царя Федора Ивановича.