Вячеслав Козляков - Борис Годунов. Трагедия о добром царе

• Название: Борис Годунов. Трагедия о добром царе
• Автор: Вячеслав Козляков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-235-03415-0

«…И мальчики кровавые в глазах…» Большинству из нас царь Борис Федорович Годунов (1552–1605) и ныне представляется таким, каким изобразил его в своей бессмертной трагедии А. С. Пушкин. Впервые в русской истории достигший высшей власти не в силу происхождения, не по праву принадлежности к правящей династии, но благодаря своему уму, способностям и умению управлять страной, Годунов много сделал для блага Отечества — но в памяти поколений все равно остался жестоким убийцей несчастного царевича Дмитрия, последнего отпрыска династии Рюриковичей. Тень невинно убиенного царевича преследовала его всю жизнь и в конечном итоге стала причиной краха всех его начинаний и гибели его собственной семьи. Но был ли он причастен к тем преступлениям, в которых его обвиняют? Чего больше было в его царствовании — гения или злодейства? И насколько уживаются эти качества в одном человеке? Обо всем этом, а также об истории России на рубеже XVI–XVII веков, в самый канун Великой Смуты, едва не погубившей Российское государство, рассуждает в своей новой книге известный историк, постоянный автор серии «Жизнь замечательных людей» Вячеслав Николаевич Козляков.

---

Царь не оставлял мыслей о реванше в Ливонской войне. Еще в декабре 1578 года он принял решение о новом походе «на Немецкую и на Литовскую земли». Спустя полгода Иван Грозный сам выступил в поход по дороге на Новгород и Псков. В росписи царского полка упомянуты те, кто входил в ближайшее окружение в «особом дворе» Ивана Грозного, в том числе Годуновы: боярин Дмитрий Иванович, окольничий Степан Васильевич, а также царский кравчий Борис Федорович. Однако царю пришлось пережить в этом походе еще одно сокрушительное поражение — потерю Полоцка, отвоеванного Стефаном Баторием 1 сентября 1579 года[174]. Несмотря на сделанные Грозным шаги к примирению, война продолжилась. В польских источниках остались сведения о каких-то разногласиях, якобы возникших у царя с сыновьями по поводу продолжения войны и положения в стране. Папский нунций Андреа Калигари писал об отдалении царевича Федора от отца, однако все это плохо соответствует известным обстоятельствам правления Ивана Грозного, крепко державшего в кулаке как страну, так и свой царский дом[175]. Очевидно, что неудачные войны рождают недовольство, однако волны этого недовольства затихали на самых дальних подступах к Кремлю, где легко «усекали» язык противникам царя. Даже церковь вынуждена была беспрекословно подчиниться соборному приговору 15 января 1580 года, ограничивавшему монастырское землевладение в интересах продолжения войны. Приблизительно к началу 1581 года относятся первые известия о «заповедных летах», запрещавших крестьянский выход. Тогда же было начато составление общего поземельного описания, растянувшееся на 1580–1590-е годы. Со временем это стало отправной точкой формирования в России крепостного права. И Борис Годунов окажется одним из тех, кто повлияет на его становление.

Видя поражения воевод, служивших в «земщине», и связывая это, по своему обыкновению, с «изменами», царь Иван, естественно, пытался опереться на тех, в чьей личной преданности был уверен больше всего, — на свой «особый двор». Проявлением этого стала новая свадьба Ивана Грозного осенью 1580 года — с Марией Нагой (все ее родственники, происходившие из тверского боярского рода, служили во «дворе», а не в земщине). Борис Годунов к этому времени был уже боярином, однако свадебный разряд показывает, что царь мог отдавать предпочтение и другим фаворитам. Вперед выдвигались Нагие, новые царские родственники. Как писал еще Н. И. Костомаров о соперниках Бориса Годунова, «Нагие стали ему на дороге, и он тоже стал на дороге Нагим»[176]. Кроме них Иван Грозный впервые приблизил князя Василия Ивановича Шуйского (будущего царя). Он занял на свадьбе место царского дружки — то самое, которое до этого, на предыдущей царской свадьбе с Анной Васильчиковой в 1575 году, занимал Борис Годунов. На этот раз Борису досталось только место дружки у царицы (как когда-то на свадьбе с Марфой Собакиной). Возможно, что в этом увидели знак охлаждения царя. Борису Годунову пришлось пережить еще одну неприятность: на него подал челобитную о местах Панкратий Яковлевич Салтыков (из старомосковского боярского рода Морозовых). Впрочем, в начале 1580-х годов Салтыковы часто сталкивались не только с Годуновыми, но и со старшими в роду — Сабуровыми, поэтому речь могла идти об обычном местническом споре. Выручил Бориса Годунова его вечный спутник Богдан Бельский, с радостью сменивший строптивого челобитчика, отказавшегося от царской милости быть вторым дружкой на свадьбе царя. Сама эта шестая или седьмая свадьба Ивана Грозного все-таки была больше семейным делом. В ней на главных местах были царевичи Федор и Иван. Кроме боярина Бориса Годунова в свадебном разряде упомянуты боярин Дмитрий Иванович Годунов и его троюродные братья — окольничие Степан и Иван Васильевичи Годуновы. Жена Бориса Годунова, Мария Григорьевна, была царицыной свахой. Словом, вместе с князьями Шуйскими, Трубецкими, Нагими, их свойственниками Олферьевыми, а также Бельскими на царской свадьбе были одни и те же лица, приближенные в годы опричнины (или принадлежавшие к родам опричников)[177].

Свадьба Ивана Грозного с Марией Нагой пришлась на тяжелое время. Царь терпел поражение в Ливонской войне, в итоге ему пришлось навсегда забыть о реванше. Единственное его стремление состояло в заключении мира с Речью Посполитой. Однако королю Стефану Баторию этого казалось мало, он развивал свой успех и во время новой войны 1580–1581 годов не только очистил свои города от русских гарнизонов, но и перешел на территорию соседнего государства. Так им были разграблены Великие Луки; король нацелился еще и на Псков и Смоленск. Решающей стала героическая оборона Пскова, где прославился один из воевод «особого двора» боярин князь Иван Петрович Шуйский. Он и его войско, вместе с псковичами, спасли Ивана Грозного от позора. Побуждаемый своими советниками, король Стефан Баторий рассчитывал решить исторический спор с Московским государством в свою пользу. И был близок к этому, забыв про одно обстоятельство, с подобающим патриотическим чувством указанное А. А. Зиминым, — «силу сопротивления иноплеменным захватчикам, которую в тяжелые годины всегда проявлял русский народ»[178].

В самое тяжелое время осады Пскова и Псково-Печерского монастыря, когда начались переговоры о перемирии, 19 ноября 1581 года и случилось всем известное трагическое происшествие в доме Ивана Грозного, о котором большинство помнит по картине Ильи Ефимовича Репина. Оно изменит судьбу царства и глубоко повлияет на царя, ставшего убийцей не только сына, но еще и не рожденного внука. Автор «Псковского летописца» даже связал убийство царевича Ивана с его заступничеством за судьбу осажденного Пскова, которому сам Иван Грозный мало помогал. Царь решил проучить своего сына, чтобы тот не вмешивался не в свое дело, и ударил его «осном» — посохом с острым наконечником. Однако сохранились другие известия, идущие от иезуита Антонио Поссевино, объяснявшего все житейскими делами. Поссевино, как папский посол, в это время участвовал в качестве посредника в заключении перемирия с Речью Посполитой и был принят в Александровой слободе, где у него имелись свои информаторы. Он выяснил, что Иван Грозный, нечаянно встретив во дворце небрежно одетую невестку, царевну Елену (третью жену царевича Ивана — Елену Шереметеву), страшно разгневался и начал избивать ее. Сын вступился за жену, отец ударил острием посоха и его. От полученной раны царевич и умер, проболев перед этим несколько дней: «По достоверным сведениям, сын Иван был убит великим князем московским в крепости Александровская слобода. Те, кто разузнавал правду (а при нем в это время находился один из оставленных мною переводчиков), передают как наиболее достоверную причину смерти следующее. Все знатные и богатые женщины по здешнему обычаю должны быть одеты в три платья, плотные или легкие в зависимости от времени года. Если же надевают одно, о них идет дурная слава. Третья жена сына Ивана как-то лежала на скамье, одетая в нижнее платье, так как была беременна, и не думала, что к ней кто-нибудь войдет. Неожиданно ее посетил великий князь московский. Она тотчас поднялась ему навстречу, но его уже невозможно было успокоить. Князь ударил ее по лицу, а затем так избил своим посохом, бывшим при нем, что на следующую ночь она выкинула мальчика. В это время к отцу вбежал сын Иван и стал просить не избивать его супруги, но этим только обратил на себя гнев и удары отца. Он был очень тяжело ранен в голову, почти в висок, этим же самым посохом. Перед этим в гневе на отца сын горячо укорял его в следующих словах: „Ты мою первую жену без всякой причины заточил в монастырь, то же самое сделал со второй женой и вот теперь избиваешь третью, чтобы погубить сына, которого она носит во чреве“»[179].

Рассказ этот полностью соответствует тому, что известно о крутом нраве Грозного царя, заслуженно получившего свое прозвище. Посол Даниил Принц писал о нем: «Он так склонен к гневу, что, находясь в нем, испускает пену, словно конь, и приходит как бы в безумие; в таком состоянии он бесится также и на встречных»[180]. Джером Горсей видел причину ссоры в неудачном заступничестве царевича Ивана за живших в Москве несчастных ливонцев, которых царь приказал казнить в отместку за свои поражения. Однако, как и в случае с «Псковским летописцем», современники пытались связать это частное происшествие в царском дворце с событиями, интересовавшими их самих. Повод для гнева, конечно, мог быть и меньшим. Сам Джером Горсей в продолжение своего известия писал о том, что царевич самостоятельно распорядился выдать кому-то несколько подвод, без ведома царя. Мнительный Иван Грозный усмотрел в этом намек на стремление царевича к власти: «Царь испытывал ревность, что его сын возвеличится, ибо его подданные, как он думал, больше него любили царевича. В порыве гнева он дал ему пощечину (метнул в него копьем), царевич болезненно воспринял это, заболел горячкой и умер через три дня»[181]. Пожалуй, прав был С. Б. Веселовский, писавший, что «едва ли… этот эпизод имел столь драматично-эффективный вид, в каком изобразил его Репин в своей известной картине. В действительно дело было прозаичнее»[182].