Наталья Муравьева - Гюго

• Название: Гюго
• Автор: Наталья Муравьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1961

Эта книга — повесть о большой жизни большого человека.

Он появился на свет, когда XIX веку шел второй год, он кончил свой жизненный путь, когда век близился к закату.

Всю жизнь он находился в гуще борьбы своего века, мыслями, делами, книгами откликаясь на зов современности, постоянно шагая вперед.

«Из всех восхождений, ведущих из мрака к свету, самое благородное и самое трудное — родиться аристократом и монархистом и сделаться демократом», — писал Гюго, оглядываясь в середине пути на прожитые годы.

На несколько выдающихся жизней могло бы хватить того, что сделал Гюго за одну свою большую жизнь.

Он дал современникам и потомкам не только десятки томов прекрасных книг, он дал им личный пример неустанной борьбы за человечность, несгибаемого сопротивления силам мрака, врагам прогресса, высокий образец неиссякаемого жизнелюбия и веры в победу света.

«Трибун и поэт, он гремел над миром подобно урагану, возбуждая к жизни все, что есть прекрасного в душе человека», — сказал о Гюго Максим Горький.

Это первая развернутая биография Гюго, написанная советским автором.

---

Повесть «Последний день приговоренного к казни» создана за три недели. Гюго написал ее в форме дневника и решил издать без подписи, чтоб она прозвучала как документ, как крик, исходящий из уст самого осужденного.

Каждый вечер Гюго читал друзьям страницы, написанные за день. Восторженные отзывы о его новой повести дошли до издателя Госселена, и тот купил у автора право ее издания за такую же высокую цену, что и стихотворный сборник «Восточные мотивы». Обе книги вышли в свет в начале 1829 года.

Издатель предложил Гюго продолжить повесть, рассказать о самом преступлении, отыскав якобы «затерянные записи осужденного». Гюго решительно отверг это предложение, но заключил с Госселеном договор на новую книгу — роман о средневековом Париже, обязавшись написать его к осени того же года.

«Последний день приговоренного» — шаг к одному из крупнейших романов Гюго, «Отверженные». Писатель уже на подступах к главной теме своего творчества. Призыв к человечности, протест против жестокости социальных контрастов станут пафосом его жизни, душой всего лучшего, что создано им. Правда, протест писателя не получил пока определенного социального адреса. Но призыв, прозвучавший в повести, вызвал взволнованный отклик у современников.

Гюго не только поднял голос против смертной казни, он встал на защиту человека против бесчеловечного мира. Он вскрыл новые пласты жизни, еще не поднятые французской литературой того времени. Повесть «Последний день приговоренного» — одна из первых предвестниц целой череды социально-психологических романов и повестей, которые появятся во Франции в 30-е, 40-е годы XIX века. Парижское дно, мир каторги и тюрьмы, чудовищные социальные противоречия предстанут в них перед читателями. Авторы этих произведений пойдут дальше Гюго в своем обличении. Но Гюго одним из первых бросил луч света в мрачные подвалы города контрастов и поднял, как стяг, высокую тему человечности.

Реакционные газеты встретили повесть Гюго в штыки. «Мы никогда не простим ему упорного стремления запятнать человеческую душу, поколебать покой целой нации… Избавьте нас от такой обнаженной правды», — писала монархическая газета «Котидьен».

Виктор Гюго выдержит еще немало боев, защищая занятые им позиции писателя-гуманиста.

Битва за «Эрнани» (1829–1830)

В феврале 1829 года весь литературный и артистический Париж был на премьере романтической пьесы Александра Дюма «Генрих III». Успех был завоеван неожиданно, без боя. Дюма, еще молодой и малоизвестный писатель, застал, как говорится, врасплох ревнителей академического благочиния. Правда, они затем спохватились, приняли меры, и пьеса вскоре сошла со сцены. Но первое ее представление стало настоящим праздником для романтической молодежи. Пробный выпад к предстоящим боям в храме Мельпомены был совершен.

Когда опустился занавес и театр еще дрожал от аплодисментов, Гюго прошел за кулисы. Дюма весь сиял. Громадный, он как будто еще вырос за этот вечер, а буйная шапка его волос стала еще курчавее от радости,

С трудом пробившись сквозь толпу поклонников, поклонниц и восторженных поздравителей молодого автора, Гюго крепко пожал ему руку и сказал: «Теперь моя очередь!»

Замыслы двух пьес возникли у него почти одновременно. Всюду — и в часы прогулок по Парижу, и в пыльных лавках букинистов, и в беседах с друзьями — перед ним реяли, мелькали, роились образы его будущих героев.

Первым сложился замысел пьесы из истории Франции времен Ришелье.

Смутные тени прошлого постепенно оживают. Вот уже слышится биение гордого сердца Дидье. Звон шпаг. Страстный протест. Мольбы о справедливости и слова любви. Любовь ведет и к гибели и к подвигу. Терзает и бесконечно возвышает.

Но есть еще что-то другое, то, что может быть сильнее любви, — чувство человеческого достоинства, несгибаемая гордость плебея, страстный порыв к правде, к защите попранной тиранами справедливости…

Рождаются, звучат первые стихотворные строфы. Но Гюго не берется за перо. Он вынашивает свое творение. Как всегда, лучше всего работается на ходу, во время прогулок среди гудящей толпы. Быстрый диалог прохожих. Обрывки слов, споров, признаний. Гримасы гаменов, ругань торговок, уличные сценки. Но все это не мешает ему. Наоборот. Он видит, он запоминает и в то же время думает о своем.

Около бульвара Монпарнас, что в двух шагах от дома, выстроен дощатый барак. Кругом теснятся любопытные. Хохот, озорные шутки. Здесь выступают фокусники и фигляры. А рядом с балаганом старое кладбище. Как эффектны должны быть такие контрасты в драме!

Смутные тени прошлого оживают… Может быть, они и не станут совсем живыми и реальными, но все же в них трепещут большие чувства. И они принадлежат не только прошлому. Многое роднит их с тем, что бурлит, назревает в Париже 1829 года.

И во время своих длинных прогулок по городу и в кафе Грациано, куда он любит теперь заглядывать с друзьями и где готовят такие вкусные макароны по-неаполитански, и в мастерской Девериа и Буланже, где собираются молодые художники, журналисты, начинающие поэты, — всюду он видит, слышит, всем существом своим ощущает назревание чего-то нового.

В Париже, да и во всей Франции растет недовольство режимом Карла X. Глухой ропот переходит в открытый протест. Студенты ходят на собрания тайных обществ, они увлечены идеями Сен-Симона и Фурье. Кипение мысли. Брожение умов. Это должно привести к чему-то решительному…

Песенки Беранже звучат и на улицах, и в кафе, и в салонах, их иногда поют на мотив «Карманьолы» или «Марсельезы». Эти песенки передают растущий ропот масс:

Все те же бедствия в народе,
И все командует Бурбон…

А сам Беранже снова в тюрьме. Политический заключенный.

Гюго пришел к Беранже в тюрьму познакомиться и потом не раз навещал его. Окно его камеры выходит во двор отделения уголовников.

— Вчера у меня был банкир Лаффит, — рассказывал Беранже, — и это произвело на него такое впечатление, что он не мог прийти в себя и уверен, что не выдержал бы здесь и одного часа. А я ему ответил: «Милый мой Лаффит, захватите с собой сотню человек с этого тюремного двора, а я по выходе из тюрьмы приду на первый ваш званый вечер, и захвачу сотню гостей из вашего салона. Потом мы с вами взвесим, которая из сотен перетянет».

И в тюрьме Беранже не меняется. Тот же взгляд, живой, проницательный, лукавый. Та же сатирическая хватка под внешним добродушием. И неизменный длиннополый сюртук и клетчатый жилет.

Камера узника завалена пирогами, дичью, бутылками вина. Толпы теснятся у входа в тюрьму. В часы посещений образуется громадная очередь. Здесь все больше простые люди с гостинцами в свертках и корзинках. Хотят поддержать его, выразить свою любовь народному певцу.

У всех на устах этой весной песенка, которую Беранже сочинил за решеткой: «Моя масленица в 1829 году». Он обращается в ней к королю Карлу X:

Пускай не гнется, не сдается
Решетка частая в окне.
Лук наведен, стрела взовьется.
За все отплатите вы мне.

Да, лук наведен. Атмосфера грозы сгущается. Низвергаются прежние кумиры, блекнут, линяют старые иллюзии.

Гюго и сам уже не тот юноша, который негодовал по поводу убийства герцога Беррийского, славил Бурбонов, преклонялся перед королевскими серебряными лилиями. На смену детским верованиям пришло открытие героизма и блеска наполеоновской эпохи. Признав и восславив «тень императора», подвиги ветеранов его армии, он по-иному стал смотреть и на революцию конца XVIII века, увидел в ней истоки подъема нации, пробуждения скрытых сил и величия французского народа.

Он мучительно пытался примирить старые и новые свои верования, объединить их под знаменем «Слава Франции», «путь прогресса». Но и эта новая платформа оказалась шаткой. Франция, настоящая Франция изнемогала от кровавых войн начала века, она задыхается теперь в оковах реставрированной монархии. И где она, эта настоящая Франция? Разве славу ее создают только великие люди? Только властители, полководцы, полубоги? А простые смертные? Те, что толпятся у входа в темницу Беранже? Те, что изучают в тайных обществах азбуку революции? Безвестные воины, трупами которых усеяны поля исторических битв? Армии бедняков, которые трудятся, любят, мечтают, создают песни и которых унижают, бросают в тюрьмы, убивают?

Все новые вопросы теснились перед ним. Он не мог еще дать на них сколько-нибудь ясный ответ. Он еще даже не мог решить, что лучше для народа — республика или монархия. Представления его о народе были зыбки и расплывчаты., собственная позиция в социальной схватке не определилась, но он уже сбросил с себя оковы прежних верований и приветствовал грядущие перемены.

* * *

Замысел пьесы в стихах созрел. 1 июня 1829 года Гюго взялся за перо, а 24 июня он закончил последний акт.