Владимир Листов - Чекисты рассказывают. Книга 4-я

• Название: Чекисты рассказывают. Книга 4-я
• Автор: Владимир Листов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1979

Первые три книги «Чекисты рассказывают» были тепло встречены читателями. Новый сборник тематически как бы продолжает этот рассказ. На страницах книги рассказывается о борьбе с контрреволюцией в первые годы Советской власти, разоблачаются происки империалистических разведок, правдиво и ярко пишется об отваге и патриотическом мужестве советских людей.

Книга воспитывает у советских людей высокую политическую бдительность.

---

Гюнтер двинулся к ней, нехорошо улыбаясь.

— Ну, я слушаю, а ты все молчишь…

У нее перед глазами пошли круги. Выхватив револьвер и направив его в грудь надвигавшейся туше, она сказала:

— Руки вверх! Ни с места!

Гюнтер рывком выдернул из кобуры на животе большой вороненый пистолет.

Она нажала на спусковой крючок и одновременно увидела яркую вспышку. Она даже удивилась, что эта маленькая красивая штучка, которая даже ничуть не оттягивала руку, способна производить такой немыслимый блеск и грохот.

Но сильнейший толчок, поваливший ее навзничь, через мгновение подсказал ей, что произошло на самом деле: Гюнтер тоже выстрелил, это его пистолет ослепил и оглушил ее, а пуля ударила в грудь, в правый бок.

Ей стало трудно и больно дышать, но все же она приподнялась, чтобы посмотреть, куда девался Гюнтер, за секунду до того громоздившийся над нею черной глыбой. Он лежал на полу лицом вниз, широко раскинув руки.

Тут вошла матушка Луиза. Грета успела сказать ей телефон Гая и потеряла сознание.

Доктор Пауль сказал, что пуля прошла очень удачно — не повредила крупных сосудов легкого, входное и выходное отверстия пришлись между ребер. Все могло бы окончиться гораздо хуже, попади пуля спереди в ребро: осколки кости разорвали бы плевру и легочную ткань на обширном участке, и никакое хирургическое искусство не спасло бы ее.

Гай слушал Грету, смотрел на нее, и у него было очень хорошо на душе. Страшной и нелепой представлялась сама мысль, что он едва не потерял такого человека. Вернее — они…

Доктор Пауль последний раз приезжал на прошлой неделе. Он возил ее в Кенигсберг, там в клинике смотрел ее легкие на рентгене. Он твердо надеется, что ранение пройдет без последствий, но ей необходимо в скором времени отправиться на курорт в Швейцарию или Францию и полечиться месяца два — тогда можно иметь стопроцентную уверенность в полном выздоровлении.

Гай сказал, чтобы она на этот счет не беспокоилась. Его товарищи помогут Грете во всем. И деньги у нее будут, сколько бы лечение ни стоило; пусть она не стесняет себя ни в выборе курорта, ни в прочих расходах.

А потом Гай кратко и ясно, называя вещи своими именами, рассказал ей, кто он такой и ради чего работает. Она слушала, глядя ему в глаза. И, против ожиданий, совсем не удивлялась. И он был очень рад этому — значит, догадывалась, значит, все, что ей пришлось делать, она делала сознательно.

— Ну вот, теперь моя совесть спокойна, ты знаешь все, — закончил он свой рассказ.

Грета вздохнула коротко, по-детски, как умела только она, и сказала лишь одно слово:

— Спасибо.

Она хотела проводить его, но Гай воспротивился. Они простилась внизу, на веранде. Грета сама обняла его и поцеловала в губы.

— Когда я увижу тебя теперь? — спросила она, отодвинувшись от него на шаг.

— Я уезжаю из Германии.

— Далеко?

— Не очень.

— Но ты вернешься?

— Не знаю. Может быть, нет, Но я буду знать, где ты. И обязательно тебя найду.

— Пожалуйста!

— Мы еще покатаемся с тобой на лодке. Только поправляйся скорее!

Дорис довольно долго выдерживала характер. Когда Ганри объявил, что намерен заняться делами, она поначалу не приняла этого всерьез. А неожиданные отлучки графа расценивала, как признак его охлаждения к ней. Но когда выяснилось, что Ганри в самом деле устроился на высокооплачиваемую — так он ей сказал — должность в Дрезденском коммерческом банке, все ее страхи прошли, и она с облегчением сменила гнев на милость. То, что из-за его командировок и занятости они стали реже видеться, больше не пугало ее. Тем более что он был нежнее и предупредительнее прежнего.

За два минувших месяца Дорис несколько раз виделась с Путиловым, игра на бирже шла с неизменным успехом, и ее зеленый кожаный портфельчик заметно распухал после каждого нового визита удачливого биржевого дельца. Зима кончилась, все чаще выпадали солнечные дни при синем небе, и это тоже способствовало хорошему настроению.

Майор Цорн еще дважды приглашал ее на беседу, и она дважды вела с Ганри разговор о возможной поездке в Лондон, но Ганри, в принципе ничего не имевший против этого, выдвигал со своей стороны одно соображение, с которым Дорис не могла не соглашаться: он считал, что в Лондон они должны отправиться уже как муж и жена, иначе у них обоих будет весьма ложное положение. Оформить же законным образом их брак пока мешала неясность с имением в Гвинее и с наследственными делами, которые зависели от американских родственников графа. Ганри мог себе позволить легкомыслие в чем угодно, но только не в матримониальных вопросах.

Дорис чем дальше, тем все больше ценила умение Ганри быть внимательным без навязчивости и ласковым без сантиментов. Она терпеть не могла сюсюкающих парочек, которые приходилось иногда наблюдать. Сравнивая себя с другими, Дорис удовлетворенно отмечала, что их с Ганри любовь отличается той ровностью, которая возможна только при полной ясности отношений и уверенности в будущем.

Исследуя наедине с собой оттенки своего чувства к Ганри, она должна была признаться, что любовь ее в теперешнем виде — вовсе не дар небес, не благоволение божье. В истоках ее любви лежало довольно прозаическое начало — неудовлетворенное тщеславие. Но когда предмет любви является орудием удовлетворения тщеславных замыслов — любовь поистине не знает границ. Дорис испытывала временами острое желание доказать людям и самому Ганри силу своей любви, она разыгрывала в воображении целые драмы, в которых Ганри подвергался бесчисленным опасностям, а она, его жена и подруга, приходила ему на выручку. И она была твердо уверена, что в случае настоящей, а не выдуманной беды станет защищать Ганри яростно, как орлица защищает своих птенцов. Его трогательная неприспособленность к грубости и жестокости бытия будила в ней материнские инстинкты…

Дорис почти совсем перебралась жить в квартиру Ганри, благо и перебираться-то особенно было нечего — гардероб ее умещался в чемодане средних размеров, а солдатскую кровать тащить с собою не было нужды. Она давно уже забыла, когда в последний раз вытирала пыль с портрета фюрера, висевшего у нее в комнате. И в этом факте выражалась вся суть тех больших перемен, которые произошли в ее жизни с появлением графа ван Гойена. Нет, она оставалась фанатичным членом партии и солдатом, но постепенно сложилось так, что для Дорис стало более приятным сдувать пылинки с Ганри.

В последнее время он был чем-то озабочен, часто задумывался. Он стал даже просыпаться по ночам, выкуривал сигарету или две и подолгу лежал в темноте без сна. Дорис это беспокоило, но Ганри все только отшучивался: вот, мол, съезжу в свое имение, наведу там порядок, отдохну от берлинской суеты — и вся эта неврастения пройдет. И вот он наконец решился ехать. Дорис проводила его на вокзал, посадила в поезд. Прощание было без печали, так как Ганри собирался вернуться через месяц. Дорис осталась жить в его квартире.

На пятый день от Ганри пришла открытка из Милана — у него было все в порядке. А еще через три дня, когда Дорис после ванны укладывала волосы, сидя в спальне перед зеркалом, в квартиру кто-то позвонил. Запахнув длинный, до пола, халат, она спокойно пошла в прихожую. Не снимая дверной цепочки, щелкнула замком, в щель увидела стоящего на площадке Путилова с газетой в руке, и сердце у нее упало.

Откинув цепочку, Дорис раскрыла дверь.

— Входите, прошу вас.

Путилов, даже не поздоровавшись, ступил в прихожую. Он как будто постарел сразу на десять лет.

— Что с вами? — невольно поразилась Дорис. — Вы больны?

Он отрицательно покачал головой.

— Разрешите мне сесть?

— Простите, держу вас в дверях. — Дорис пригласила его в гостиную. Он пошел за нею, не сняв пальто и шляпы. Так и сел за стол, молча поглядел на Дорис долгим взглядом.

— Может, вы все-таки скажете, что случилось? — с нескрываемой тревогой попросила она, уже вполне уверенная, что Путилов принес дурную весть.

Он положил на стол вчетверо сложенную газету. В глаза бросалась широкая черная рамка. Дорис прочла набранное жирным шрифтом сообщение:

«Вчера, в 18 часов 12 минут, на шоссе Милан — Рим, в результате автомобильной катастрофы погиб подданный США голландский граф Ганри ван Гойен. Тело усопшего отправляется родственникам в Америку».

Дорис прочла раз, другой, третий. Ударила кулаком по столу и в бессильной злобе крикнула:

— Ну почему, почему?!

Путилов сидел со скорбно опущенными плечами. Дорис не плакала, только горестно покачала головой.

— Что делать? Значит — судьба, — нарушил молчание Путилов и встал: — Чем я могу служить вам, Дорис?

Она посмотрела на него рассеянно:

— Чем же тут служить? Надеюсь, мы останемся друзьями…