Татьяна Таирова-Яковлева - Мазепа

• Название: Мазепа
• Автор: Татьяна Таирова-Яковлева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-235-02966-8

В серии «ЖЗЛ» впервые выходит биография Ивана Мазепы (1639–1709), гетмана Украины, политического деятеля, дипломата и мецената. Автор рассказывает о культурной среде украинского возрождения конца XVII — начала XVIII века. Ярким ее представителем был Мазепа — поэт, покровитель архитектуры, книгоиздания, просвещения и богословия. Двадцать лет, на протяжении которых он возглавлял Украину, стали периодом экономического расцвета, укрепления государственного управления в рамках автономии и многочисленных военных походов, включая взятие Кизикирмена, Азова и Замостья.

Правление Мазепы — это период, когда нарастали противоречия между Гетманщиной и создававшейся Российской империей. Реформы Петра, усугубившиеся тяготами Северной войны, привели к трагическим для Украины и России событиям, в центре которых оказалась и судьба Мазепы.

---

Не порадовал Мазепу и полученный 1 сентября 1707 года от императора по рекомендации Петра титул князя Священной Римской империи[581]. Как раз в это время гетману пришло письмо от Дольской, которая описывала следующую сцену, имевшую место во Львове. Княгиня была там крестной вместе с Борисом Петровичем Шереметевым и, сидя за праздничным столом между Шереметевым и Реном, упомянула похвальным словом Мазепу. На это Рен тоже отозвался с похвалой о гетмане и добавил: «Смилуйся Бог над этим добрым и разумным Иваном! Он, бедный, не знает, что князь Александр Данилович яму под ним роет и хочет, его отставив, сам в Украине быть гетманом». На это якобы Дольская, удивившись, обратилась к Шереметеву. Но тот подтвердил сказанное Реном. Тогда Дольская спросила, почему же никто из «добрых приятелей» не предупредит Мазепу о таких замыслах Меншикова. Шереметев объяснил, что это невозможно, «мы и сами много терпим, но молчать принуждены».

Прочитав письмо Дольской, Иван Степанович сказал Орлику: «Знаю я сам очень хорошо, что они думают о вас (старшине. — Т.Я.) и о мне. Хотят меня удовлетворить княжеством римского государства, а гетманство взять, старшину всю убрать, города под свое управление отобрать и поставить в них воевод или губернаторов. А если будем сопротивляться, то перегнать за Волгу и своими людьми Украину осадить»[582].

В отличие от сдержанного Мазепы, полковники его были гораздо более эмоциональны. Орлик описывает, что после получения указа об устройстве «компаний» полковники и старшины были так напуганы и раздражены, что ни о чем ином не могли говорить. Они справедливо рассуждали, что выбор «пятаков» есть не что иное, как этап перед переустройством полков в «драгуны и солдаты», а соответственно — конец казацким вольностям. Недовольная старшина собиралась у генерального обозного Ломековского и миргородского полковника Апостола, где обсуждала, что делать и как защититься. Апостол принес из Печерской библиотеки текст старого Гадячского договора гетмана Выговского с Речью Посполитой[583]. Какие планы рождались на этих собраниях? Об этом мы можем только догадываться, хотя нетрудно предположить, в какую сторону обращались взгляды старшины.

Гетман даже написал Головкину, ссылаясь на мнение полковников, что быстро решить вопрос о «компаниях» вряд ли удастся. Предполагалось, что все лето и осень казаки будут задействованы на строительстве Печерской крепости, после чего, разумеется, захотят заняться своим «убогим господарством». Для проведения отбора, кто годен для компанейской службы, а кто нет, полковникам надо будет вывести весь свой полк в поле, пересмотреть казаков, лошадей, оружие. Сделать это в морозы и в снега — трудно и «не безбедно». Поэтому старшина предлагала хотя бы отложить реформу до весны[584].

Ситуация складывалась для Мазепы крайне тревожная. Открытое недовольство выражала как раз та старшина, на которую он опирался все последние годы, в союзе с которой он строил свою Гетманщину — с сильной властью и государственной структурой. Еще год назад в Киеве Апостол и Горленко требовали от Мазепы принять меры по защите «казацких вольностей», унаследованных от Хмельницкого. Теперь эти требования должны были звучать еще громче, угрожая в случае бездействия лишить Мазепу поддержки его единомышленников.

Кроме того, действовать побуждала и владевшая всеми всеобщая паника перед лицом шведского наступления. Было бы несправедливо считать, что гетман проявил малодушие, преувеличивал возможности Карла или грозившую Украине опасность. Таково было мнение о шведах и в России, и в Европе. По приказу Петра началась срочная подготовка к обороне Москвы. В частности, предполагались эвакуация ценностей в район Белоозера, создание запасов продовольствия, укомплектование гарнизона и т. д. В Кремле должны были выкопать колодец, починить стены, выкопать рвы. Чтобы освободить пространство для стрельбы, предполагалось даже снести Гостиный ряд, Литейный двор и храм Василия Блаженного[585]. Не меньше боялись Карла и в Англии, где готовы были поступиться интересами своих купцов, лишь бы не раздражать шведского короля. Английское правительство не сомневалось в безнадежности положения Петра, как только на него обрушится мощь шведской армии[586]. В такой обстановке было бы трудно ожидать от Ивана Степановича, чтобы он по-иному смотрел на расстановку сил на фронтах Северной войны.

16 сентября 1707 года произошло событие, обозначившее перелом. Мазепа по-прежнему был в Киеве, наблюдая за строительством Печерской крепости. Орлик, находясь в доме гетмана, по его приказу писал длинное послание к Петру. Работа эта затянулась до ночи. Гетман проявлял нетерпение, несколько раз выходил из своей внутренней комнаты, спрашивая, скоро ли конец, и объясняя, что есть еще другое дело. Когда послание было завершено, Орлик запечатал его и положил перед Мазепой, а тот протянул для прочтения маленькое письмо. При этом он объяснил, что письмо это привез от Дольской некий Волошин, зашив его в шапку. Гетман ворчливо добавил: «Черт ее просит об этой корреспонденции. Когда-нибудь меня эта шальная баба погубит, не зря говорят — у девицы волос длинный, а разум короткий». Орлик вскрыл пакет, из которого извлек шифрованное цифрами послание Дольской и второе письмо с отдельной печатью. Полагая, что и второе от княгини, он взломал печать и увидел подпись короля Станислава. Не говоря ни слова, Орлик прочел про себя этот листок. Мазепа с удивлением спросил, почему он не читает вслух, ведь Орлик умел без перевода читать шифрованные письма, к которым имел ключ. На это генеральный писарь объяснил, что ключа вообще не надо, ибо письмо от Станислава Лещинского. «Не может быть!» — «Может, тут и подпись его, и печать». Мазепа взял письмо, прочитал, «ужаснулся и выпустил его из рук», произнеся: «О, проклятая баба, погубишь меня!»

Орлик описывал эти события по прошествии четырнадцати лет, но, видимо, все равно ясно помнил все детали той драматической ночи. Гетман долго сидел молча думая и наконец спросил, что делать с письмом — оставить или послать царю? Орлик отвечал: «Сам, ваша вельможность, изволишь рассудить высоким своим разумом, что нужно посылать. Этим самым и верность свою непоколебимую объявишь, и большую милость у царского величества получишь»[587].

В письме Дольской говорилось о возвращении ксендза, посланного ею в Саксонию. Станислав просил, чтобы Мазепа «намеренное дело начинал», когда шведские войска подойдут к украинским границам. Ксендз привез от короля Станислава и договор из 12 пунктов, который следовало как-нибудь переслать с надежным человеком. Пока Орлик читал письмо, он вспомнил о встрече Мазепы с этим ксендзом-иезуитом в Жолкве и сообразил, что речь шла о заранее продуманном плане.

Гетман между тем произнес: «С умом борюсь, посылать это письмо к царскому величеству или удержать?» В конечном счете он отложил решение до утра и отправил Орлика домой молиться Богу. На прощание Мазепа произнес весьма примечательную фразу: «Может, твоя молитва будет более привлекательная, чем моя, ибо ты по-христиански живешь. Бог знает, что я это не для себя делаю, но для вас всех, и жен и детей ваших». Потрясенный Орлик ушел и, взяв дома два рубля, отправился по богодельням раздавать милостыню.

Утром 17 сентября, придя к Мазепе, Орлик застал его сидящим за длинным столом. Перед ним лежал крест с животворящим древом. Гетман сказал, что не намеревался раньше времени открывать своего намерения и тайны. И не потому, что опасался, что Орлик отплатит предательством за проявленную к нему любовь, милость и благодеяния, но потому, что считал его человеком разумным и с чистой совестью, но молодым и в подобных вещах неопытным, а потому способным неосторожным словом выдать замысел старшине или россиянам, что погубило бы его, Мазепу. Затем, взяв крест, гетман присягнул на следующем: «…что я не для приватной моей пользы, не для высших гоноров, не для большего обогащения и не для иных каких-нибудь прихотей, но для вас всех, под властью и рейментом моим находящихся, для жен и детей ваших, для общего блага матери моей отчизны бедной Украины, всего Войска Запорожского и народа малороссийского, и для поднятия и расширения прав и вольностей войсковых хочу я это при помощи Божей сделать, чтобы вы, с женами и детьми, и отчизна с Войском Запорожским как от московской, так и от шведской стороны не погибли. А если бы я для каких-нибудь личных моих прихотей это дерзал делать, побей меня, Боже, в Троице святой единый, и невинная страсть Христова, на душе и на теле»[588].

После таких слов, поцеловав крест, гетман потребовал встречной клятвы от Орлика, что тот не выдаст его замысел. Зная религиозность Орлика, Мазепа правильно рассчитал, что такая присяга удержит его от любых необдуманных шагов — хотя, по собственным словам, надеялся, что «ни совесть твоя, ни честь, ни учтивость, ни врожденная кровь шляхетская не допустят, чтобы меня, пана и благодетеля своего, предал».