Владимир Нарбут - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Владимир Нарбут
• Издательство: Современник
• Жанр: Поэзия
• Год: 1990
• ISBN: 5-270-00237-Х

Книга В. И. Нарбута (1888–1938) впервые широко и полно представляет его поэтическое наследие. В нее вошли стихотворения из сборников «Стихи», «Аллилуйя», «Плоть», «Советская земля», «В огненных столбах» и др., а также стихи, при жизни поэта не публиковавшиеся.

---

ОТЕЧЕСТВО

Вконец опротивели ямбы,
А ямами разве уйдешь?
И что — дифирамб? Я к херам бы
Хирама и хилый галдеж!
Херсону на пойме лимана
Чумак приказал и — стоит,
И светлый платок из кармана
Углом, ремесло Данаид.
И Глухову, скажем, ведь тоже
Послушливым быть бы, Ямщик!
Бутылку тащи из рогожи
На ящик: пусть пробка трещит!
Сверчком завивается волос,
Захочешь — завьешься юлой:
На быстренькую б напоролась,
На скользкую шея милой!..
Земляк! И на пойме Есмани
 (Поймешь ли меня?) не поймать
Зарезанную. А в тумане —
Руками гоняется мать,
А в небе — угольные ямы
(До ямбов ли, страшное тут?),
И прется, ломает упрямый
Бедняга на редкий редут.
Куда частокол — и бесцельней,
И реже в опасности: стой!
Не молния, — бритва — в цигельне,
И ветер над шеей простой!

СЕРАФИЧЕСКИЙ

Прыснул и волосы сдунул
Со лба моего на затылок:
Где уж тягаться с Фортуной,
С отчаянной сворой бутылок.
Тридцать четвертый, и можно
Мне быть бы профессором даже.

Вместо сего, лишь мороженое
Я кушаю в гуще сограждан
Пяточный сыр, и арбузной
Делянкой играет тигристой,
Одутловатый и грузный,
Вдруг выплеснувшийся на пристань.
Пушечки, как микроскопы,
И к ласкам внимательны очень:
Ластятся, чтобы похлопал
По телу, по флейте, кто точен.
Но шестикрылое крепко
Суровой пристегнуто ниткой,
И не уйти мне от слепка,
Из воздуха, глины, напитка.
Реет над пылью в игорной,
Над ломберной зеленью сукон.
А под обшлаг и — сдернул:
Довольно, кием ты застукан.
Кактусы, точно драгуны.
Стоят по обеим перилам…
Где уж тягаться с Фортуной,
И с этим… да вот… шестикрылым.

ПОСЛЕ ГИБЕЛИ

ВСТРЕЧА

Когда-либо и я стану старше,
закупорится тромбами кровь —
и лягут на моей комиссарше
косметика и твердая бровь.
За чайником в лиловых разводах
(фарфоровый Попов) помолчим,
о бывших венценосных погодах
взмурлычет паровой серафим.
Над лысинами нимбы парили,
и также над чубами — тогда,
как дом об одиноком периле
точила полевая вода.
На комья натыкались тачанки,
несла дробовики колея;
бесстрастные глаза англичанки
подсинивала в мыле шлея.
На лошадь поколупанный оспой
обрушивался через седло:
арканом захлестнуть удалось бы, —
жаль, армия пришла засветло.
Как в классе, в канцелярии планы:
на западе — уже западня:
деникинские аэропланы
отчаянее день ото дня.
Да стоит ли кобылячьих челок,
паршивенькой халявы, взята
огулом офицерская сволочь,
охотящаяся на кита.
Мужичьего не вылакать пота,
живые копошатся рубцы…
И-эх-и! На охоту — охота,
И кто тут — ястреба, горобцы?
Гуляй по Запорожью, ребята,
где саблей, где и пулей гони
Деникина!.. Луна не щербата,
глотает капитальные дни.
А батьковский, на самом припеке,
схилился заколоченный дом…
Каштановые льны-лежебоки,
сморчковое в лице молодом;
Распутина и (вдруг) англичанки
белесые, как горе, глаза.
И в грудень тарахтит на тачанке:
недаром ободрал образа…
Мохнатое ушло, но за чаем,
за чайником в лиловом цвету,
мы желчью печенега встречаем,
к нам падающего на лету!

1921

КОСОЙ ДОЖДЬ

КРИНИЦА

Пупами вздуваясь, большая-большая
Утробная лопается вода:
Сквозь сутолоку, лишаев не лишая
Жабьих жабо, поспешает туда!
На дереве, треснувшем вдруг от натуги
(Не выдержала, дубовая грудь?),
На коже — горбатые секторы — дуги,
Радиусы: осмотрительней будь!
Прислышался запах (на глаз иль на ощупь),
Попробуй: махровый и есть лишай!
Куда же ведешь ты, портретная роща:
Сам я — Сусанин: за мной поспешай.
Поправил заботливо заспанный галстук,
С кривою улыбкой трость прихвачу.
«Да что ты: не сыро…» — «Подумай, пожалуйста,
Палкою рот раздеру я ключу?»
Приятель под куст закадычную шляпу
(Затрясся пером деревянным куст)
И гриб, уподобленный скользкому кляпу,
Из затененной — залуписто шустр.
Широкими всходят пионами речи,
Вздуваются, лопаются потом
И машут ромашкой, главой человечьей
Мозг и желудок пугая судом.
Пионы — на губы, и губы — пионы,
Приятель — пугающий попугай.
Черви копошатся во чреве Ионы.
Тень чешуится, но тинистый гай,
Но тинистый, выслепший и сумасшедший
Бормочет: «А где же ее губа?»
И по позвонку торопливые встречи
Вьются, — спиралью уходит труба.
Она заревет. Уж долбится, как дятел,
Теряясь в промежностях, каплей — ключ.
И шляпу насупил на брови приятель.
И захлебнулся в испарине луч.

ЧЕХОВ

А Ялта, а Ялта ночью:
                                          Зажженная елка,
Неприбранная шкатулка,
                                        Эмалевый приз!..
Побудьте со мной,
                              Упрямый мальчишка —
                                                                      Креолка:
По линиям звезд гадает
                                          О нас кипарис.
Он Чехова помнит.
                                В срубленной наголо бурке
Обхаживает его особняк —
                                                    На столбах.
Чуть к ордену ленту
                                (…Спектром…),
                                                               Запустят в окурки
Азот, водород,—
                            Клевать начинает колпак.
Ланцетом наносят оспу москиты
                                                             В предплечье,
Чтоб, яд отряхая,
                               Высыпал просом нарзан,
В то время,
                      Как птица колоратурой овечьей
(…Сопрано…)
(Кулик?)
             — Усните!—
                                По нашим глазам…
Побудьте со мной,
                                 Явившаяся на раскопки
Затерянных вилл,
                               Ворот,
                                          Городищ
                                                            И сердец:
Не варвары — мы,
                                 Тем более мы в гороскопе,
Сквозь щель,
                      Обнаружим
                                             Темной Тавриды багрец.
…Горел кипарис в горах.
                                           Кипарисово пламя,
Кося,
            Залупил свистящий белок жеребца.
Когда,
                Сторонясь погони,
                                                Повисла над Вами
С раздвоенною губой человеко-овца.
В спектральном аду
                                   Старуха-служанка кричала,
Сверкала горгоной, билась:
                                             — На помощь! На по…—
Не я ли тут, Ялта
                                (Стража у свай, у причала),
К моей госпоже — стремглав
                                                    (…В тартарары…)
                                                                                     Тропой!
Оружие! Полночь…
                                Обморок, бледный и гулкий,—
И Ваша улыбка…
                            Где он, овечий храбрец?
Алмазы, рубины
                              В грохнувшей наземь шкатулке,
Копытами въехав,
                                Раненый рыл жеребец…
Вы склонны не верить,—
                                           Выдумка!—
                                                                 Мой археолог,
Что был гороскоп:
                                Тавриде и варварам — смерть…
А Крым? Кипарис?
                                 А звезды? А клятва креолки,
Грозящей в конце
                              Пучком фиолетовых черт?
Среди ювелиров, знаю,
                                         Не буду и сотым,
Но первым согну хребет:
                                             К просяному зерну.
Здесь каждый булыжник пахнет
                                                      Смолой, креозотом:
Его особняк, пойдемте,
                                          И я озирну.
Кидается с лаем в ноги
                                           И ластится цуцка.
Столбы, телескоп.
                               И нет никого, ни души.
Лишь небо в алмазах
                                    (…Компас…)
                                                           Над нашей Аутской:
Корабль, за стеклом —
                                          Чернильница, карандаши…
Не та это, нет
                          (Что с дерева щелкает), шишка:
К зиме отвердеет,
                               Елочным став, колобок.
Другою и Вы,
                          Креолка, опасный мальчишка,
В страницы уткнетесь:
                                        С вымыслом жить бок о бок.
Когда ж в перегаре
                                 Фраунгоферовых линий
(Сквозь щель меж хрящами)
                                                Тонко зальется двойник,—
Вы самой приятной,
                                   Умной
                                                  Его героиней
Проникните в сердце:
                                       Лирик к поэту проник.
Зима. Маскарад.
                             И в цирке, копытами въехав
В эстраду,
                   Кивает женским эспри буцефал…
Алмазная точка,
                        Ус недокрученный:
                                                          Чехов…
Над Ялтой один
                            (…Как памятник…)
                                                              Заночевал!
Зимой и в трамвае
                                 Обледенеет креолка:
Домой,—
                Не довольно ль ветреных, радужных клятв?..
По компасу вводит
                                 Нас —
                                          В тридесятое!—
                                                                     Елка:
Светло от морщин,
                                  И в зеркале —
                                                             Докторский взгляд…

«Ты что же камешком бросаешься…»