Владимир Нарбут - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Владимир Нарбут
• Издательство: Современник
• Жанр: Поэзия
• Год: 1990
• ISBN: 5-270-00237-Х

Книга В. И. Нарбута (1888–1938) впервые широко и полно представляет его поэтическое наследие. В нее вошли стихотворения из сборников «Стихи», «Аллилуйя», «Плоть», «Советская земля», «В огненных столбах» и др., а также стихи, при жизни поэта не публиковавшиеся.

---

ВОРОЖБА

Смотри: стуча точеной палкой,
Кострикой по небу пыля,
Слепая ночь за синей прялкой
Разматывает тополя.
(От сырости) белесым жабы
Пришлепывают животом,
И стекла в коридоре слабо
Спросонок — комаром, потом
Позванивают осторожно:
Не разбудить, а спи… а спи…
От боли аспирина б можно,
Да пусто, ясно, как в степи…
Смотри, смотри: все туже, туже
За нитью шелковая нить,
От млеющей пуховой стужи
Ни рук, ни ног не сохранить.
Стеклянный муравей ужалит,
И рассечет секундомер
Глаза, и веки опечалит,
Отчалит в общество химер.
Смотри и — даже больше! — слушай.
Как оборвется вдруг, шутя,
Шальное счастье мягкой грушей,
Слепой судьбу укоротя.
Приплюснутую утром, возле
Корней, найдут живую грудь,—
И низенькая низкорослей
В термометре предстанет ртуть.
Как холодно и пыльно!
Молод Росой нерадужною сад.
Сон-секундант и тот размолот
Досадными камнями. Рад
Мой глаз оранжевый, великий,
Застывший кошкой у крыльца,
Пылящейся грехом кострике,
Глубокой пасти без лица…

НА УГЛУ

Грустная кровь прохрустела, коробя
Каждую жилу мою червяком.
Час ли такой на углу, что в хворобе,
В булочном хрипе бутылки, знаком
С долей, он булькает над кавалером,
Клонит большие Матрены глаза
(Полно, Полтава!)и в рваном и сером
Топчется, чтоб кто-нибудь приказал.
Проволока телеграфная густо,
Гудом подделываясь под басы,
Вторит воловьим, и оттиск капусты
Лиственный в ломте, — такие часы.
А при серебряных и при жилете
(Из-под жилета — рубашка), прошел
Некто бекренистый, чадо столетья,
В коем додумаются и до пчел,
Отлитых впрок, и стягнут до Сатурна,
И расколдуют гроба, — вповорот
Девке ротатой: «И даже недурно:
Взять с инструментом и — на огород!»
Дернулась по тротуару задрипа,
Пудрит какао себя воробей,
Печень печет. Не почет ли, что выпей,
Долю с чубатой пропей, Кочубей?
Голову требует темная плаха,
Краска облуплена, как у икон.
В смушковой, мреющей охай и ахай,
Что — беззаконье и что есть закон!
Что — от Мазепы и что — от Шевченка,
Тыквенная-то сама от кого?
Проволока — по хребту до коленка
Гулом, похожим на войлочный вой.
Свесился вялым мешком, и корявый,
Чует: репейник врывается в ус…
Угол фонарный, и столб ради славы
— Радужным светом! — я не отзовусь.
Рухну ли насмерть, все будет знакомо:
Стоптанный чобот и под руку лак,
Луком даренный, и лан чернозема…
В час вот такой на рогу и закляк.
В час вот такой волосатая дура
(Та, что в прыщах и ротата) рекла:
— Великолепная грустью бандура
(Барышни и кавалеры!) ушла…

БЕЛЬЕ

В эмалированном тазу
Полощет, мраморное ищет,
И мыло (синью — в стрекозу)
Затюпивает голенищи.
Выкручивает и — на стол,
И сохнет соль и сода пены,
Как и подтыканный подол
В рассыпанных цветах вербены.
Обрюзгший флигель, канитель
Гербов и фланги — панталоны;
И треугольник капитель
Подперла, навалясь колонной.
Проплешины не штукатур
Замазывает, — кистью плесень,
И селезень (он — самодур!) —
Глупей от перьев и от песен…
Взошло, взошло на небеса
Гремучее феодализма,
И в пузыре, что поднялся,
В той радуге, — мигает клизма.
Лишь тут — плечист и мускулист,
Поджарый, ловкий от сноровки,—
И вешает белье на лист,
Чуть взбалтываются веревки.
А ночью, на ветру, белье.
Как приведение, огромно…
Но селезень, болван, былье
(Такой же призрак) и не вспомнит!
И ставшая другой рука
На радугу стрекоз и мыла,
И селезня — из тупика
Под флигелем — жгутами взмыла.
И глянцевеет емкий таз,
И погребальный весел мрамор,
Чья сеть — мыслете выкрутас
Камаринских вождей — карамор.

ТО — ТЫ

Мелькает молоко: то облака,
То молодость — по небу голышом.
А ты, солдат, линейная тоска,—
На облучке не слышим, а грызем.
До одури и пользы, не глуха,
Гнилая грудь, коринкою коря,
Оправдываясь, держит жениха:
Налив расцеживает янтаря
По волосам, запальчивым, как нрав
Мальчишки-ветрогона, от гусей
По коже вдруг заимствованной. Прав,
Тысячекратно прав ты жизнью всей,
Мой собутыльник, Аристотель мой!
Не женщину искать, а разграфим
Календари, и пусть течет бельмо.
Но как же — несравненный Серафим?
Но как же опахала-веера,
И розовые узелки в глазах,
И срам (а мушка наверху), — теряй,
Горе, животное, и бди, монах?
И как же грудь торчащая, и как
Ситро, замлевшее в моей ноге?
От ладанок, иконок и собак
Отбою нет, — ватажлив апогей.
Лишь примелькавшееся не страшит,
И семечек рассыпана лузга.
Компот — до пота! Жилками спешит
Ситро, и, в сите, не моя нога.
Вздохнет, нырнет в таинственный енот,
Такая серая — молчи, молчи;
В полнеба козерогом козырнет,
И на куличках будут куличи!

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Горчичной пылью поперхнулся запад;
Параболы нетопырей легки;
По косогору на паучьих лапах —
Чахоточные ветряки.
Настороженной саранчою колос
Качается, затылком шевеля…
Меж тем на когти крыльев накололось
Молчание. — распухнувшая тля.
Ты огорчаешься, воображаю,
Что в балке сырь, как в погребе, стоит,
Слегка косишься по неурожаю,
Аршином топот меряешь копыт.
Гремит полуоторванной подковой
Твоя кобыла, дрожки дребезжат;
Приказчик твой, лукавый, но толковый,
Посадкой подхалимствующей сжат.
Попахивает ветерком, который,
Быть может, из-под дергача подул
Сейчас, а дома: желтый свет сквозь шторы
И проступает контуром твой стул…
Продавлено отцовское сиденье,
И спорыньей обуглены поля;
Под пошатнувшейся, прозрачной тенью —
Играют в шахматы без короля.
Не все благополучно! Как Везувий,
В дыму, в огне за балкой рвется столб:
Там черногуз птенца уносит в клюве,
Мерцают вилы, слышен грохот толп…
Не все, не все благополучно!
В сером (Татарином) приказчик соскочил.
Что ж, щегольнул последним офицером —
И в Сочи кораблю судьбу вручил…
Прищелкнул, на крыльцо и — «Злаки чахнут
(Подумал), — одолела спорынья…»
Напрасно суетится тень у шахмат
И жалуется на коня…

1918 (1920)

ОТЕЧЕСТВО

Вконец опротивели ямбы,
А ямами разве уйдешь?
И что — дифирамб? Я к херам бы
Хирама и хилый галдеж!
Херсону на пойме лимана
Чумак приказал и — стоит,
И светлый платок из кармана
Углом, ремесло Данаид.
И Глухову, скажем, ведь тоже
Послушливым быть бы, Ямщик!
Бутылку тащи из рогожи
На ящик: пусть пробка трещит!
Сверчком завивается волос,
Захочешь — завьешься юлой:
На быстренькую б напоролась,
На скользкую шея милой!..
Земляк! И на пойме Есмани
 (Поймешь ли меня?) не поймать
Зарезанную. А в тумане —
Руками гоняется мать,
А в небе — угольные ямы
(До ямбов ли, страшное тут?),
И прется, ломает упрямый
Бедняга на редкий редут.
Куда частокол — и бесцельней,
И реже в опасности: стой!
Не молния, — бритва — в цигельне,
И ветер над шеей простой!

СЕРАФИЧЕСКИЙ

Прыснул и волосы сдунул
Со лба моего на затылок:
Где уж тягаться с Фортуной,
С отчаянной сворой бутылок.
Тридцать четвертый, и можно
Мне быть бы профессором даже.

Вместо сего, лишь мороженое
Я кушаю в гуще сограждан
Пяточный сыр, и арбузной
Делянкой играет тигристой,
Одутловатый и грузный,
Вдруг выплеснувшийся на пристань.
Пушечки, как микроскопы,
И к ласкам внимательны очень:
Ластятся, чтобы похлопал
По телу, по флейте, кто точен.
Но шестикрылое крепко
Суровой пристегнуто ниткой,
И не уйти мне от слепка,
Из воздуха, глины, напитка.
Реет над пылью в игорной,
Над ломберной зеленью сукон.
А под обшлаг и — сдернул:
Довольно, кием ты застукан.
Кактусы, точно драгуны.
Стоят по обеим перилам…
Где уж тягаться с Фортуной,
И с этим… да вот… шестикрылым.

ПОСЛЕ ГИБЕЛИ