Александр Архангельский - Стихотворная повесть А. С. Пушкина «Медный Всадник»

• Название: Стихотворная повесть А. С. Пушкина «Медный Всадник»
• Автор: Александр Архангельский
• Издательство: Высшая школа
• Жанр: Культурология
• Год: 1990
• ISBN: 5-06-000848-7

В пособии анализируется поэтика «Медного Всадника», одного из самых художественно совершенных произведений А.С. Пушкина последнего периода его творчества: неповторимые особенности жанра, стиля, сюжета. Художественный мир повести предстает в неразрывном единстве формы и содержания. Произведение включено в контекст пушкинского творчества 1830-х годов. Книга дополнена Приложением, содержащим выдержки из работ о «Медном Всаднике» В. Белинского, П. Анненкова, Д. Мережковского, В. Брюсова, Б. Энгельгардга, А. Белого, В. Ходасевича, Л. Пумпянского.

---

«Дрожащая тварь» еще более смирилась: теперь каждый раз, как ему случится проходить мимо «горделивого истукана», в лице несчастного изображается смятение…

Поэма кончается после ужаса привидения неменьшим ужасом обыкновенной жизни…

(…)

Так погиб верный любовник Параши, одна из невидимых жертв воли героя. Но вещий бред безумца, слабый шепот его возмущенной совести уже не умолкнет… Вся русская литература после Пушкина будет демократическим и галилейским восстанием на того гиганта, который «над бездной Россию вздернул на дыбы». Все великие русские писатели… будут звать Россию прочь от единственного русского героя, от забытого и неразгаданного любимца Пушкина, вёчно одинокого исполина на обледенелой глыбе финского гранита, — будут звать назад — к материнскому лону русской земли, согретой русским солнцем, к смирению в Боге, к простоте сердца великого народа-пахаря… — и все они, все до единого, быть может, сами того не зная, подхватят этот вызов малых великому, этот богохульный крик возмутившейся черни: «Добро, строитель чудотворный! Ужо тебе!»

(…)

Печатается по: Мережковский Д. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. Спб.; М., 1911. Т. 13: Вечные спутники. С. 341–346. В. Я. Брюсов

Брюсов В. Я Медный Всадник

Идея повести 1

Первое, что поражает в «Медном Всаднике», это — несоответствие между фабулой повести и ее содержанием.

В повести рассказывается о бедном, ничтожном петербургском чиновнике, каком-то Евгении, неумном, неоригинальном, ничем не отличающемся от своих собратий, который был влюблен в какую-то Парашу, дочь вдовы, живущей у взморья.

(…)

Но с этой несложной историей любви и горя бедного чиновника связаны подробности и целые эпизоды, казалось бы, вовсе ей не соответствующие. Прежде всего ей предпослано обширное «Вступление»…

(…)

Поэт очень неохотно и скупо говорит о Евгении и Параше, но много и с увлечением — о Петре и его подвиге.

(…)

…Отдельные сцены повести рассказаны тоном приподнятым и торжественным, дающим понять, что речь идет о чем-то исключительно важном.

Все это заставило критику, с ее первых шагов, искать в «Медном Всаднике» второго, внутреннего смысла, видеть в образах Евгения и Петра воплощения, символы двух начал. (…)

(…)

2

Если присмотреться к характеристике двух героев «Медного Всадника», станет явным, что Пушкин стремился всеми средствами сделать одного из них — Петра — сколько возможно более «великим», а другого — Евгения — сколько возможно более «малым», «ничтожным». «Великий Петр», по замыслу поэта, должен был стать олицетворением мощи самодержавия в ее крайнем проявлении; «бедный Евгений» — воплощением крайнего бессилия обособленной, незначительной личности.

(…)

(…) Герой повести — не тот Петр, который задумывал «грозить Шведу» и звать к себе «в гости все флаги», но «Медный Всадник», «горделивый истукан» и прежде всего «кумир». Именно «кумиром», т. е. чем-то обожествленным, всего охотнее и называет сам Пушкин памятник Петра.

(…)

Таков первый герой «петербургской повести»:: Петр, Медный Всадник, полубог. Пушкин позаботился, чтобы второй герой, «бедный, бедный мой Евгений», был истинною ему противоположностью.

(…)

В начале «Вступления» Пушкин не нашел нужным назвать по имени своего первого героя, так как достаточно о нем сказать «Он», чтобы стало ясно, о ком речь. Введя в действие своего второго героя, Пушкин также не назвал его, находя, что «прозванья нам его не нужно». Изо всего, что сказано в повести о Петре Великом, нельзя составить определенного облика: все расплывается во что-то громадное, безмерное, «ужасное». Нет облика и у «бедного» Евгения, который теряется в серой, безразличной массе ему подобных «граждан столичных». Приемы изображения того и другого — покорителя стихий и коломенского чиновника — сближаются между собою, потому что оба они — олицетворения двух крайностей: высшей человеческой мощи и предельного человеческого ничтожества.

3

(…)

Две части повести изображают два мятежа против самовластия: мятеж стихий и мятеж человека.

(…) «Побежденная стихия» пытается сокрушить свои гранитные оковы и идет приступом на «стройные громады дворцов и башен», возникающих по манию самодержавного Петра.

(…)

Однако среди всеобщего смятения есть Один, кто остается спокоен и неколебим. Это Медный Всадник… (…)

(…) Но мятеж стихий вызывает другой мятеж: человеческой души.

(…)

(…) Евгений в «кумире» внезапно признает виновника своих несчастий…

(…) Тогда в душе безумца рождается мятеж против насилия чужой воли над судьбой его жизни. (…)

(…)…это соперник «грозного царя», о котором должно говорить тем же языком, как и о Петре.

(…)

Медный Всадник достигает своей цели: Евгений смиряется. Второй мятеж побежден, как и первый. Как после буйства Невы, «в порядок прежний все вошло». Евгений снова стал ничтожнейшим из ничтожных, и весною его труп, как труп бродяги, рыбаки похоронили на пустынном острову, «ради бога».

(…)

«Медный Всадник», действительно, ответ Пушкина на упреки Мицкевича в измене «вольнолюбивым» идеалам юности. «Да, — как бы говорит Пушкин, — я не верю больше в борьбу с деспотизмом силами стихийного мятежа; я вижу всю его бесплодность. Но я не изменил высоким идеалам свободы. Я по-прежнему уверен, что не вечен «кумир с медною главой», как ни ужасен он в окрестной мгле, как ни вознесен он «в неколебимой вышине». Свобода возникает в глубинах человеческого духа, и «огражденная скала» должна будет опустеть.

(…)

Печатается по: Брюсов В. Я. Собр. соч.: В 7 т. М., 1975.-Т. 7. С. 30–31, 34–35, 37–41,43-49.

Ходасевич В. Ф Петербургские повести Пушкина

Для тех, кто умеет читать и любить Пушкина, «петербургские» его повести сами собой слагаются в замкнутый, неразрывный цикл. «Домик в Коломне», «Медный Всадник» и «Пиковая Дама» составляют этот магический круг… (…)

(…) Все просто и обыденно в «Домике в Коломне», все призрачно но и опасно в «Медном Всаднике», все напряженно и страстно в «Пиковой Даме». Но что-то есть общее между ними. (…)

И не личность Петра, не проблема «петербургского периода» русской истории составляет эту связь. (…)

До очень недавних дней нельзя было надеяться, что тайна может получить разрешение, сколько-нибудь прочно обоснованное. (…) Лишь в самом конце 1912 года сделано было открытие, может быть, не до конца оцененное даже теми, кто его сделал.

В газете «День»… П. Е. Щеголевым, а также в январской книжке журнала «Северные записки»… Н. О. Лернером была напечатана повесть…

Она называется «Уединенный домик на Васильевском»[84]. (…)

(…)

Вмешательство темных, невидимо, но близко окружающих нас сил, то, как это вмешательство протекает и чем кончается, — вот основной мотив «Домика в Коломне», «Медного Всадника» и «Пиковой Дамы».

(…)

…«Уединенный домик на Васильевском» — «Домик в Коломне»(…) И в самой повести внимательный взгляд находит такие же параллельные места.

(…)

…И там, и здесь обстановка и место действия весьма схожи: маленький бедный домик на петербургской окраине. Действующих лиц Пушкин просто оставил тех же, назвав лишь Веру Парашей. (…) Жизнь одинаково мирно течет и в домике на Васильевском, и в домике, стоящем в Коломне.

Но вот — в эту жизнь вторгается посторонняя, темная сила… (…)

(…) Новая кухарка вдовы — вряд ли даже самый мелкий бес. (…) Во всяком же случае, это — темная личность… решившая переступить мирный порог вдовы, свить гнездо в доме жертвы. В пушкинской пародии она занимает то же место, какое в сугубо романтической повести Титова занимает демонический Варфоломей. (…)

(…)

Итак, конфликт, возникающий из вторжения темных сил в человеческую жизнь, первоначально был разрешен Пушкиным комически. Но уже в ту пору, когда впервые представились ему образы «Уединенного домика…», поэту, как видно из самой повести, известны были другие возможности, возникающие из того же столкновения: возможности разрешения трагического. (…) «Домик в Коломне» начат 5 октября 1830 года. 6-м октября 1833-го помечен один из первых набросков «Медного Всадника».

(…)

(…) События «Медного Всадника» разыгрываются не только в сходной обстановке места действия, не только в той же среде, но и между теми же лицами, как и события «Домика в Коломне» и «Уединенного домика…».

Все эти лица — маленькие, обыкновенные люди, ничем не выделяющиеся из своего «среднего» класса, и уж отнюдь не герои. В личности их нет ничего, что бы должно особенно притягивать к себе темные силы. (…)

Силы неведомые, нежданные и враждебные не дают жизни простых и смирных людей течь беспрепятственно. (…) Таков внутренний, основной параллелизм всех этих повестей, теперь уже не двух, а трех. Борьба человека с неведомыми и враждебными силами, лежащими вне доступного ему поля действия, и составляет фабулу как «Уединенного домика…», так и «Домика в Коломне» и «Медного Всадника».