Теодор Поуис - Притчи

• Название: Притчи
• Автор: Теодор Поуис
• Издательство: Коровакниги
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-902945-07-9

Аллегория, морализаторство, свифтовская сатира, попытка ответить на вечный вопрос, кто — Бог или сам человек — отвечает за причиненное миру зло, вписывание сверхъестественного в повседневную жизнь — все это присутствует в новеллах Поуиса в полной мере. «Притчи» считаются самым известным сборником его новелл. Герои — среди которых, кроме человека, животные и даже неодушевленные предметы — ведут нравоучительные и не лишенные юмора беседы о вере, природе греха, человеке, приходя подчас к совсем неутешительным для последнего выводам.

Девятнадцать рассказов сборника — девятнадцать маленьких моралите — преподают урок колкого, ироничного гуманизма: оказывается, можно учиться и у самого малого создания Божьего там, где человечности учит не человек, а самая обыкновенная блоха.

Перевод и вступительная статья Валерия Вотрина

---

— Я не был рожден на свет и похоронен, — сердито возразил череп, — лишь в угоду вам. Мне приходилось бывать и в лучшем обществе. Одна мысль, что меня может оскорбить какой-то камень, поставленный отмечать место моего последнего упокоения, так же мало меня волнует, как и мои брачные свидетельства в мэддерских церковных книгах.

— Прошу прощения, достопочтенный мистер Томас, — съязвило надгробие, — за то, что не соглашаюсь с вами, но я полагаю, что вы забыли про себя. Ваш конец наступил быстро, тогда как я, более долговечное, являюсь поэтому и более значительным. Вы, мистер Томас, сформировались в утробе своей матери ради меня; вы прожили и скончали свою короткую жизнь, только чтобы мне было дано последнее, особенное, долговременное существование. Это благодаря мне и моей воле к жизни — которая значит много больше, чем простое желание какого-то грубияна жить много дней — ваша краткая и глупая жизнь была дарована вам. И, несмотря на свое невежество, ваш опыт и разум помогут вам убедиться, что слова мои — правда. Возможно, вам известно, что на это кладбище заходит не так много людей, но те, кто заходит, всегда с удовольствием разглядывают меня и читают мою эпитафию, которая недавно была приведена в порядок котом, захотевшим полюбоваться буквами. Будьте уверены, хоть это говорю я, что надпись выполнена в лучшем вкусе. Время — надеюсь, что вы все еще слушаете (ибо череп, похоже, затосковал), лучше всех обнажает правду; ведь только оно, разрушающее все на свете, может разрушить фальшь и поэтому должно считаться единственным рассказчиком, говорящим подлинную правду. Время склоняется над своим жнивьем, заносит косу и широким жестом скашивает добрую часть глупости. Оно — хороший работник и, конечно, не хочет, чтобы его коса нашла на надгробный камень. Кто бы ни пришел в это чудесное место, всегда замечает меня, однако кто озаботиться или захочет озаботиться памятью о похороненном человеке? Нет ничего более жалкого, чем смертный, каким однажды были вы. Заносчивость его не имеет пределов; он уверен, что это Бог сотворил его, тогда как Бог сотворил землю, чтобы та стала кладбищем для человека. Когда-то вы были погребены, а теперь торчите на верхушке мусорной кучи, но произошло это только по счастливой случайности. Я говорю вам чистую правду, и если вы находите ее неприятной, вам не стоит меня винить. Заметьте, однако, что за всего-то пятьдесят лет время немного состарило меня, тогда как вы, умерший пятьдесят лет назад, растеряли все свои кости и стали одним пустым черепком, в котором нечем поживиться и самому голодному червю.

— Нечего так кричать, — недовольно отозвался череп, — ибо я вас прекрасно слышу, хотя я должен сдерживаться изо всех сил, чтобы не перебить вас. Но вот вы остановились, и мне, может, тоже удастся вставить словечко. Должен ли мертвый камень, извлеченный из обычной каменоломни, вступать в пререкание с человеком, который когда-то был венцом творения? Неужто все мои былые радости и печали будут отброшены в сторону, чтобы вместо них воздвигся ничтожный треснутый камень, словно он представляет большую значимость, чем я? Возможно ли то, что все мои деяния, когда-то такие реальные для меня, превратились в ничто? Где те мирные дни, когда я отправлялся в лодочную прогулку под белыми скалами? Неужели и они прешли так рано? Помню темно-синий цвет моря, густой и богатый оттенками, и пылающее наверху страстное солнце, осыпающее всех своей любовью. Разве не запечатлелась во мне красота тех летних дней, когда водоросли далеко внизу в темной воде покачивались в стороны с такой дивной грацией, что душа человеческая растворялась в той красе, что представала очам? Неужели красота той чудесной, редкой весны, какую можно узреть лишь однажды в жизни и чей свет проносишь сквозь все прожитые годы, может быть утрачена навеки? Святое истечение чистейшей прелести, когда двери лета раскрыты настежь, и веселые птахи зовут тебя войти. Еще ветерки, мягкие и нежные, ласкают тебя и дарят тебе подарки — веселие благословенных дум, счастье, неомраченное тучами, жужжание пчел вокруг, скачущий крольчонок, зеленые поля в дрожании прозрачного эфира, смеющиеся ребятишки, собирающие на поляне цветы. Я помню, как однажды отдыхал на каких-то каменных ступенях, что приводили к усыпанной цветами тропинке через луг. Было раннее лето; ребенок играл с котенком на аллее, двери домика были закрыты, запах майских цветов разливался в воздухе…

— Веселые черви, — перебило, усмехаясь, надгробие, — нашли вашу счастливую и глупую жизнь не слишком целомудренной и не слишком счастливой, вгрызаясь в вас после смерти. Природа немного порадовала вас и здорово огорчила, и с тех пор множество других людей точно так же радовались и огорчались. И лишь одна вещь венчает все это безумие — я, единственный долгоживущий и ощутимый итог.

— Ты оскорбляешь меня, презренный булыжник! — воскликнуло то, что осталось от мистера Томаса. — А! Какая жалость, что те, кому довелось знать меня как тихого и порядочного человека, нанесли мое имя на безобразный камень. Теперь я знаю, что все попытки любящих спасти человека от забвения приводят лишь к возвышению чего-то, что начинает думать о себе больше, чем сам человек. Наши великие и славные дела, превознесенные до небес; громадные планы, затеянные и претворенные нами в жизнь; всякое грандиозное устремление, отличающееся от простых каждодневных дел; каждое слово, написанное нами, каждое движение, превышающее наше смирение, может вдохнуть жизнь во что-то, что не является нами, и тем ускоряет наше забвение. Если бы мои родственники знали о твоем бахвальстве, они…

— Скорее бы забыли вас, — засмеялось надгробие, — и тем спасли бы свои кошельки. Но не отвечайте мне так сварливо, или я прекращу вашу праздную болтовню. Ибо хотелось бы обратить ваше внимание, что мистер Поттен прислонил меня к стене немного небрежно, и только моя доброта мешает мне свалиться на вас.

В это мгновение крот, продвигавшийся под мусорной кучей, пошевелил ее, и череп скатился вниз и зацепился за выглядывающую из кучи берцовую кость, что принадлежала когда-то бедному батраку.

Череп немного помолчал, забыв про гнев, ибо воспоминания о былых днях снова нахлынули на него.

— Неужели ласковые зимние дни совсем ушли? — вопросил он. — Те мягкие дни, когда серые небеса цветом напоминают бедняцкий плащ, и жизнь видится человеку смутным сном. Бывало, я стоял в аллее и взирал на зеленые листья плюща под голой оградой; мой разум был утихомирен и упокоен холодным воздухом, и я превращался в простое создание, которому неведом страх, и потихоньку шел домой. И снова выходил из дому в том же настроении, и зимние поля приобретали тот же цвет, что мой разум; не пестрящий алчным распутством лета, но окрашенный в серый цвет мирных удовольствий. Тишина вокруг меня становилась добрее, нежнее, — падали большие снежинки. Покой, царящий окрест, нисходил на меня, благодарное смирение переполняло меня, ибо теперь все мои дерзкие летние дни нашли свое безопасное зимнее гнездо и улеглись, утихомирились в нем. Земля бережно несла меня, наступил мир, что парализует грубость и выпускает на волю златые легионы мягкой музыки — возможно ли, что после всего этого я оказался забыт, я, помнящий все так хорошо?

— Да, забыт, со всеми своими высокими речами, — отвечало надгробие насмешливо, — ибо думают обо мне. Потому что добрый каменотес, выбивший на мне эту эпитафию, еще жив. Он всегда считал меня самой лучшей своей работой, и, несмотря на свои восемьдесят лет, он все еще крепок и здоров и только в прошлое воскресенье навещал меня. Я прекрасно помню одно его движение, хотя вы могли его не заметить. Завидев треснутую макушку старого гнилого черепа, он плюнул на нее!

— А ведь я принес ему славу, — задумчиво промолвил череп.

— И такой простой причины достаточно, чтобы заставить помнить о человеке? — осведомилось надгробие. — Умоляю вас, обратите внимание на расстояние, разделяющее нас. Вы, мистер Томас, лежите в куче этого кладбищенского мусора, сырой, оплеванный, забрызганный грязью, никому не известный и забвенный всеми; меня же все замечают, изучают и читают, — позвольте же еще раз напомнить эти слова: «А ты иди к твоему концу, и упокоишься и восстанешь для получения твоего жребия в конце дней».

Череп мистера Томаса вобрался глубже в землю…

— Кажется, вы, мистер Томас, чем-то удручены, — заметило надгробие спустя какое-то времени, — как будто я расстроило вас чем-то, хотя я не имело ни малейшего намерения приводить вас в уныние. Я бы хотело даже сказать пару слов от вашего имени, хоть мне никто и не поверит, однако должно признаться, что дорогой надписи на мне и гладкой моей поверхности никогда бы не существовало без такой обреченной на корм червям вещи, как вы. Позвольте немного прояснить ваше невежество. Людской обычай задумываться над смыслом жизни я считаю глупым и абсолютно необоснованным. В старые времена фараоны, будучи мудрее, знали это лучше вашего. Но в нынешнее пошлое время нигде не сыщешь мудрости тех благородных царей. Манеры и привычки большинства людей сходят на нет и не оставляют ничего после себя. Очень немногие, как вот вы, оставляют за собой след, и это потому, что от них остается нечто более крепкое и надежное — хорошее надгробие. Говорю вам, что Господь Всемогущий — величайший хранитель древностей, ибо Он сотворил этот мир для надгробий.