Элизабет Хауэр - Полгода — и вся жизнь

• Название: Полгода — и вся жизнь
• Автор: Элизабет Хауэр
• Издательство: Библиополис
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-7435-0014-2

В центре внимания Элизабет Хауэр — выдающейся австрийской писательницы — судьба нашей современницы со всеми ее счастливыми и горькими моментами. Героине романа удается не ожесточиться в жизненной борьбе, сохранить уважение к себе, она умеет понять других людей, любить и прощать.

---

Перед палатой была маленькая прихожая. Между ней и палатой двери не было. Я знала, что мама лежит одна. Вдруг я услышала голоса. Я осталась стоять в прихожей. Не знаю, как долго это продолжалось, но уйти я не смогла.

Когда я вошла в палату, у кровати мамы сидел Юрген.

У ночей в интернате — собственные звуки. Когда спишь, не слышишь их. Но если лежишь, как Матиас теперь, без сна, то они начинают преследовать тебя.

В этой просторной спальне было восемь мальчиков. Кровать Матиаса стояла около окна. Это было хорошее место, он всячески отстаивал его с тех пор, как поселился здесь. Его соседом был Толстый. Это устраивало их, потому что перед сном можно было поболтать или обсудить какие-нибудь проблемы. Размышлять одному в темноте не очень-то приятно. Толстый спал очень беспокойно, постоянно ворочался, матрас под весом его тела тяжело вздыхал, кровать скрипела. Иногда было слышно, как другие мальчики сопели или глубоко дышали во сне, иногда кто-нибудь вскакивал, чтобы выйти или поднять упавшее одеяло. Перед окном было решетчатое жалюзи. Когда по дальней улице поселка проезжал грузовик, то через прутья решетки в комнату проникал слабый, бледный луч и на пол ложилась узкая полоска света, которая, казалось, приносила с собой шум, который невозможно было услышать. Матиасу очень хотелось, чтобы этой ночью шел дождь. Своим шумом он смягчил бы другие звуки, приглушил бы его беспокойство, внес ясность в его запутанные мысли. Возможно, он помог бы Матиасу уснуть и забыть о своих мыслях. Но дождя не было.

Матиас тихо встал и прокрался в комнату для занятий, что запрещалось делать ночью. Там можно было, вооружившись карманным фонариком и следуя отработанным за многие годы правилам, незаметно от других читать или заниматься чем-нибудь другим. На его месте за одним из длинных столов еще лежали несколько листков бумаги для записей. Он специально оставил их здесь после обеда. Он знал, что этой ночью будет писать письмо, текст которого обдумывал уже несколько дней. Это письмо заслонило от него все другие дела, и он хотел побыстрей освободиться от него, перенеся текст на бумагу. Прежде чем начать писать, он тщательно заточил карандаш, несколько раз проверив, насколько четко пишет стержень, и остался доволен проверкой.

«Дорогая мама!» — написал он и поставил восклицательный знак. Некоторое время он разглядывал оба слова. От пола поднимался холод, он был без носков, в тапках на тонкой подошве. Матиас вдруг вспомнил о шнапсе, которым его недавно угощал Толстый, и вдруг как наяву ощутил вкус и тепло непривычного для него напитка. Матиас пошарил рукой в ящике. Там, в глубине, лежала его любимая пластинка с записями певицы Шины Истон. Если бы он мог поставить ее, то услышал бы завораживающий ритм песни «Му baby takes the morning train». Но Матиас и без проигрывателя слышал эту мелодию, которую сотни раз прокручивал дома на дешевом проигрывателе, купленном еще Ренатой. Он слышал голос Шины, так подходивший к этой модной песенке, доносящейся до него из слишком маленьких, слабых колонок, которые, правда, для того крошечного закутка, который назывался его комнатой, выдавали даже слишком громкий звук. Брать в интернат пластинку не имело никакого смысла. Он знал это и все-таки взял ее. На конверте пластинки, захватанном и грязном, был изображен треугольник лица Шины с голой шеей и голыми плечами. Коротко подстриженные волосы блестели от геля, четко очерченный рот был полуоткрыт, огромные блестящие глаза смотрели прямо на тебя, во взгляде читалась уверенность в значительности своего творчества. Представление о том, как он сядет в утренний поезд, который отправлялся в Вену каждое утро с близлежащего вокзала, и навсегда покинет интернат, а потом из Вены полетит на самолете в далекую страну, производило на Матиаса завораживающее действие. Он был влюблен в эту пластинку не только из-за голоса Шины и картинки на конверте, но и из-за будущих впечатлений тоже.

Матиас с удовольствием обвел бы карандашом контуры лица и плеч Шины, но не хотел портить конверт. Он медленно положил пластинку обратно в ящик и опять склонился над бумагой. Он зачеркнул слова «дорогая мама» и написал «дорогая мать», опять поставил восклицательный знак, не в силах оторвать взгляда от этого слова. Так он еще никогда не называл Ренату. Когда она прочтет это, то удивится не меньше, чем он сейчас.

Но именно это и было хорошо. Счастливая мысль. Что-то новое. Другое. Что-то, что создает дистанцию. Что-то, от чего ему будет легче написать письмо.

«Может быть, это письмо обидит тебя. Извини», — начал он.

Может быть? Оно наверняка обидит ее. Он часто обижал ее. Но все же не так, как сейчас. Однако эти рождественские каникулы, несмотря ни на что, должны пройти без нее. Даже если бы отец не пригласил его на Барбадос, все равно произошло бы что-нибудь другое. Правда, речь шла не только о каникулах, но и о рождественском вечере. Он считал, что уехать к отцу он должен сразу же, в начале каникул, до праздника. Иначе поездка будет слишком короткой. Все равно как-то ведь надо сказать ей об этом. Не может же он совсем не принимать во внимание отца. В таких случаях нужно быть беспощадным. Она должна это понимать. Пусть это придаст ей силы.

Однажды вскоре после развода, он тогда уже некоторое время жил в интернате, она расплакалась при встрече и он, в свои двенадцать лет, тоже почти рыдал. Наконец взяв себя в руки, она сказала, что, пока он с ней, она все преодолеет. С тех пор прошло пять лет, и теперь ему казалось, что развод с отцом больше ничего не значит для нее. Следовательно, ничего страшного, если он погостит у отца. Она, собственно говоря, должна быть рада, что они пытаются сблизиться и преодолеть отчуждение. Пусть Грегор останется и проведет с ней Рождество, ему же всегда удавалось утешить ее.

«Я не могу в этом году провести с тобой зимние каникулы», — написал он.

Со словом «зимние» хорошо вышло. Удачная замена для «рождественских» каникул.

* * *

Когда ему исполнилось тринадцать, она подарила ему электрическую железную дорогу, о которой он очень мечтал, но никогда не думал, что может получить ее в подарок. Увидев ее, он радостно закричал, но позже не смог скрыть своего разочарования. Это была совсем не та модель, которая ему нравилась. Его не интересовало, что она стоила гораздо дороже той, которую ему подарили. Поиграв некоторое время новой игрушкой, он сказал, что железная дорога — дрянь и лучше всего вернуть ее обратно в магазин. Он, как наяву, видел Ренату, склонившуюся над игрушкой, ничего не понимающую в технике, видел ее неловкие и несмелые попытки показать ему, как хорош этот подарок, как замечательно играть им. Они вместе сделали еще два или три круга. Маленькие светлые вагончики стремительно неслись по стальным рельсам. Он быстро, в отличие от Ренаты, понял правила перевода стрелок и переключения скоростей. Она беззаботно, от всего сердца смеялась. Впервые за долгое время они провели прекрасный рождественский вечер. Но железная дорога так и не стала для него любимой игрушкой. Его комната была слишком мала, чтобы разместить ее, другая же слишком заставлена мебелью. Он поиграл ею еще пару раз, а потом забросил ее пылиться на шкаф.

* * *

«Отец пригласил меня приехать к нему на Барбадос».

Это предложение казалось ему таким естественным, таким верным. Он нуждался в этой ясности и для себя и для матери.

В ящике стола вместе с пластинкой Шины Истон лежала тонкая книжка в яркой обложке. Она называлась «Карибские острова в цвете», ее когда-то притащил Толстый. В невообразимую голубизну далекого неба, сливавшуюся с бирюзой моря, стройная, высокая пальма выбрасывала свои перистые листья. Цвет воды с уменьшением глубины светлел, пока не становился совсем белесым. Мелкие волны, увенчанные нежными верхушками пены, достигали края пляжа, на бронзовом песке которого лежала девушка. Ее лицо было обращено к морю, поза была спокойной, расслабленной, черные волосы блестели на смуглой коже, цвет которой подчеркивали вишневые бикини.

Это была одна из многочисленных бухт Барбадоса, острова, который из-за выступающих над землей корней финиковых пальм прозвали «бородатым». Его называли еще швейцарскими Карибами. На острове в рамках Британской империи существовало самостоятельное государство с собственной валютой и суверенным правительством. Его население составляло двести пятьдесят тысяч жителей, площадь — четыреста тридцать один квадратный километр. Барбадос был самым плотно населенным из Карибских островов и вместе с тем самым ухоженным, процветающим, экономически развитым. «Бриджтаун, — прочитал Матиас, водя пальцем по строчкам, — это уютный торговый город, расположенный на юго-западном побережье. Многие из его ста тысяч жителей живут в великолепных виллах с садами». Его отец тоже жил в одной из таких вилл, рядом с побережьем, он знал об этом. «Бриджтаун, — читал Матиас дальше, — является своего рода примером приверженности англичан традиции. Памятник Нельсону в здешнем Трафальгар-сквере был установлен раньше, чем его копия в Лондоне». «Это наверняка понравилось папе, — думал Матиас, — такие вещи ему всегда нравились, ведь он был немного снобом. Во всяком случае, этот остров и жизнь там должны были прийтись ему по душе».