Айно Куусинен - Господь низвергает своих ангелов (воспоминания 1919–1965)

• Название: Господь низвергает своих ангелов (воспоминания 1919–1965)
• Автор: Айно Куусинен
• Издательство: Карелия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991
• ISBN: 5-7545-0446-2

Автор воспоминаний Айно Куусинен приехала в нашу страну в начале 20-х годов и смогла покинуть её лишь в 1965 году после смерти своего мужа О.В. Куусинена. Очень остро живописует она жизнь «советской элиты» в трудные 20-е годы, внутреннюю жизнь аппарата Коминтерна. В 30-е годы Айно работала по заданию Коминтерна в США, затем была направлена советской военной разведкой в Японию. Полной мерой были отпущены ей и испытания в сталинских тюрьмах и лагерях.

Рассказать миру об увиденном и пережитом, вынести свой «приговор» сталинскому режиму — эту задачу Айно Куусинен выполнила в своих воспоминаниях.

---

Я была в трудном положении. Прямых контактов с друзьями в СССР я не имела, но из газет знала о массовых репрессиях в стране. Не стану ли и я их жертвой, если подчинюсь приказу? Но что будет, если я откажусь вернуться? Удастся ли мне избежать мести советского правительства? Где мне жить? Или, может, раскрыть японским властям тайну Элизабет Ханссон? Опасаться мне в этом случае нечего, ничего противозаконного я не совершила, наоборот, всячески выражала дружелюбие к японскому народу. Но мысль эту пришлось отбросить, из-за меня подверглись бы опасности Зорге и другие агенты, знавшие мою тайну. Или бежать в Америку? Паспорт в порядке, деньги есть. Но как объяснить, что приехала на этот раз под другим именем, с чужим паспортом? Пришлось бы доказывать, что теперь я против коммунистов, и я подвергла бы опасности людей, которые раньше меня так хорошо принимали.

Выхода не было. В моём случае хорошо подходила финская поговорка: «Там болото — здесь топь». И не у кого спросить совета! Я должна была решать одна и в конце концов подчинилась приказу. Я понадеялась на то, что обвинить меня не в чем, совесть моя чиста.

Как тяжело было расставаться с японскими друзьями! На этот раз я не обещала, что вернусь. Снова у поезда, отходящего на Шимоносеки, собралась толпа провожающих. В последний раз я поблагодарила за тёплое ко мне отношение, особенно горячо распрощалась с бароном Накано, который с первого дня моего пребывания в Японии был мне верным помощником и советчиком и так тактично справился с задачей «наблюдателя». Поезд тронулся. Элизабет Ханссон умерла и унесла с собой частицу сердца Айно Куусинен.

Во Владивостоке на пароход поднялся представитель четвёртого управления. Он забронировал мне номер в гостинице и купил билет на транссибирский экспресс. Он же сообщил, что в Москве для меня готов номер в гостинице «Метрополь».

В середине декабря я была уже там; ко мне сразу пришёл Сироткин. То, что он рассказал, было удручающе и предвещало страшное будущее. Урицкий арестован и, видимо, расстрелян. Исчезло много офицеров четвёртого управления. Сироткин удивлялся, что сам он всё ещё на свободе. Но скоро опасения его стали реальностью, я ещё несколько раз встречала этого доброго человека, когда мы с ним шли дорогой тюрем и лагерей.

Я получила последнее задание. Незадолго до Рождества ко мне пришла женщина из четвёртого управления. На следующее утро она должна была встречать мужа и жену, прибывающих транссибирским экспрессом, и просила меня пойти вместе с нею, так как я с ними знакома. Кто это, она не сказала. Когда поезд остановился, я услышала радостно-удивлённый женский голос: «Госпожа Ханссон, как мы рады вас видеть!» Это была блондинка, которая однажды приходила ко мне с поручением от Зорге. Они с мужем тоже подчинились приказу! Их провели в машину, и оба они исчезли навсегда. Скоро наступила и моя очередь исчезнуть на девять лет…

ГЛАВА ПЯТАЯ. В московских тюрьмах

Оставалось только ждать. Спрятаться негде. После нескольких звонков и визитов к старым друзьям я узнала, что многие бесследно исчезли, другие же оцепенело ждут. Значит, японские газеты писали правду, а я наивно приняла их сообщения за буржуазную пропаганду. Но ведь совесть моя чиста — я с надеждой ухватилась за эту хрупкую соломинку.

Однажды я была в гостях у моей приятельницы Александры, финки, которая была замужем за болгарином Станко Сапуновым[158]. Они жили неподалеку от гостиницы «Метрополь», на Кузнецком мосту. Станко я знала со времён Коминтерна, он работал старшим референтом по делам болгарской компартии, вместе с Коларовым. В частности, помогал устраиваться болгарским коммунистам, переехавшим в СССР.

Сапуновы пригласили меня на Новый год. Я обрадовалась — в Москве мне было грустно и одиноко, особенно когда я вспоминала весёлые времена, проведённые с друзьями в Японии. В то время было трудно с продовольствием, и я вызвалась принести что-нибудь к праздничному столу. Александра прекрасно готовила. Она уверяла, что у них есть всё необходимое, но я всё же считала своим долгом тоже внести вклад. Вспомнила, что когда-то на Арбатском рынке продавали из-под полы мясо. Поехала туда. Я сразу заметила деревенскую женщину с прикрытой платком корзиной. Спросила, где можно купить мясо. Женщина осторожно огляделась, потом забормотала какую-то чушь, видимо проверяла меня. Наконец осмелилась приподнять край платка — в корзине был прекрасный мороженый гусь. Будет у нас жаркое на праздник! Немного поторговавшись, я купила гуся и сразу отнесла его Александре. «Вы слишком долго были за границей!» — сказала она, отругав меня за такую дорогую покупку.

31 декабря я надела своё любимое платье. Настроение было ужасное, но 1938 год я хотела встретить как подобает. Александра и Станко были мне рады, стол был прекрасный. Мне представили ещё одну гостью, молодую балерину, их приятельницу. Она очень стеснялась, была грустна и лишь немного оживилась, когда выяснилось, что у нас есть общий знакомый. Вилли Миленц из Германии.

Несмотря на торжественную обстановку, настроение было совсем не праздничное. Сначала мы старались ободрить друг друга, разговаривая о всяких безобидных вещах, но из этого ничего не вышло: последние события были ужасны, они камнем лежали на душе. В последний вечер этого кошмарного года мы то и дело вспоминали арестованных или бесследно исчезнувших родственников и друзей. Говорили тихо, вполголоса, разговор невольно крутился вокруг страшных драм, мы были подавлены. Такой тоски я ещё не испытывала никогда.

К жареному гусю почти не притронулись. По щекам Станко медленно текли слёзы. Маленькая балерина вдруг горько, безутешно заплакала, а Александра и Станко молча склонились над своими тарелками. Когда балерина успокоилась, я узнала, что Миленц, близкий ей человек, тоже недавно арестован.

Станко включил радиоприёмник, встал, натянуто улыбнулся, сказал:

— Дорогие друзья, давайте закончим этот год ужасов с надеждой и верой в то, что следующий год будет счастливей, а страшные события 1937 года канут в небытие.

Мы молча смотрели, как он откупоривал бутылку и наливал шампанское в бокалы. Под удары кремлёвских курантов мы чокнулись и пожелали друг другу счастья и успехов в 1938 году. Я чувствовала себя усталой, поэтому скоро попрощалась, и Станко проводил меня в «Метрополь». Я ещё немного посидела у себя, пытаясь прогнать тоску, вспоминая, как встречала Новый год в Японии и Америке. Потом разделась и легла. Но страшные рассказы об арестах не давали мне уснуть.

Так я и не сомкнула глаз. А в пять утра первого дня 1938 года в дверь постучались.

— Кто там?

— Горничная. Откройте. Срочная телеграмма.

Я чуть приоткрыла дверь, её кто-то резко распахнул  снаружи. В комнату вошли двое в форме. Заперли дверь. Один рявкнул:

— Где оружие?

— У меня в жизни не было оружия, — ответила я.

Один схватил мою сумочку, второй велел быстро одеваться. Я сказала, что не могу одеваться при них, но выйти они отказались. Молча смотрели, как я одеваюсь. Вот, значит, какие они, чекисты, и вот как происходит арест! Через две минуты мы спустились по лестнице и сели в грязный старый «форд». Всё произошло так быстро, я и опомниться не успела. Лишь когда машина тронулась, я с ужасом поняла, что настал и мой черёд — я в руках сталинской полиции.

«Форд» остановился, меня грубо втолкнули в какую-то дверь. Я оказалась в маленькой тёмной комнате. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела, что вокруг меня на полу сидит, спина к спине, много женщин. Мне пришлось встать у стены, сесть места не было. Все молчали, боялись, казалось, даже дышать. Я не раз пыталась себе представить, как выглядит тюремная камера, но реальность превосходила всякие фантазии — даже сесть негде, не то что лечь!

Забрезжил серый день, и я от сокамерниц узнала, что нахожусь в Бутырской тюрьме, нагонявшей страх на людей ещё при царе.

Я всегда старалась сохранить какую-то надежду, поэтому и сейчас попыталась себя успокоить: чекисты, конечно, ошиблись — меня скоро выпустят, ничего плохого я не сделала, закон не нарушала. «Наверняка, — думала я, — меня скоро освободят». Я пыталась заговорить с моими товарками по несчастью, но в ответ слышала только всхлипывания. У многих, конечно, остались маленькие дети, одни, всеми брошенные, никто о них не позаботится, отцы тоже в тюрьмах. Я старалась думать о чём-нибудь постороннем, вспоминала вчерашний роскошный новогодний стол, к сожалению, разговоры об ужасах помешали нам им насладиться. Меня мучила жажда, хотелось есть. Целый день нам ничего не приносили.

Так прошли первые сутки нового, 1938 года!

Наступила ночь. Мы так и сидели на полу, а если ложились, то чуть ли не друг на друга. Почти все женщины беспрерывно всхлипывали, я же была настолько подавлена, что как-то странно оцепенела.

В камере оказалась семнадцатилетняя дочь моего бывшего начальника генерала Урицкого. Она рассказала, что отец её арестован ещё в ноябре тридцать седьмого, больше она о нём ничего не знала. Мать находилась в соседней камере. Обеих приговорили к долгому сроку заключения, расстрела они избежали.