Александр Городницкий - След в океане

• Название: След в океане
• Автор: Александр Городницкий
• Издательство: "Карелия"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-7545-0648-1

Имя Александра Городницкого хорошо известно не только любителям поэзии и авторской песни, но и ученым, связанным с океанологией. В своей новой книге, автор рассказывает о детстве и юности, о том, как рождались песни, о научных экспедициях в Арктику и различные районы Мирового океана, о своих друзьях — писателях, поэтах, геологах, ученых.

Это не просто мемуары — скорее, философско-лирический взгляд на мир и эпоху, попытка осмыслить недавнее прошлое, рассказать о людях, с которыми сталкивала судьба. А рассказчик Александр Городницкий великолепный, его неожиданный юмор, легкая ирония, умение подмечать детали, тонкое поэтическое восприятие окружающего делают «маленькое чудо»: мы как бы переносимся то на палубу «Крузенштерна», то на поляну Грушинского фестиваля авторской песни, оказываемся в одной компании с Юрием Визбором или Владимиром Высоцким, Натаном Эйдельманом или Давидом Самойловым.

Пересказать книгу нельзя — прочитайте ее сами, и перед вами совершенно по-новому откроется человек, чьи песни знакомы с детства.

Книга иллюстрирована фотографиями.

---

Женский контингент в Игарке и вообще на Крайнем Севере в те годы формировался по-разному. С одной стороны, за счет молодых специалистов: учительниц, метеорологов, врачей, попавших сюда по распределению, с другой — за счет нескольких тысяч женщин, ежегодно вербуемых на время навигации на сплав и разборку леса. Характерно, что эту тяжелую физически и далеко не безопасную работу выполняли здесь, как правило, женщины.

Весьма своеобразную группу составляли так называемые «тунеядки», девицы в возрасте от семнадцати до двадцати пяти, как правило, из весьма благополучных семей, которых на радость местному мужскому населению тогда высылали согласно хрущевским законам на Крайний Север для принудительного перевоспитания физическим трудом. Работали они по большей части официантками или посудомойками в столовых, так как никакой профессиональной работы выполнять не могли. Помню, в полярном порту Андерма я оказался свидетелем «товарищеского суда» над одной из таких «тунеядок» восемнадцатилетней красавицей Леночкой с ангельскими голубыми глазами, тихим голосом и скромными школьными косичками, казалось бы, сошедшей со страниц Чарской. Ее выслали из Москвы и определили посудомойкой в летную столовую, где она, совершенно ничего делать не умея, за месяц работы ухитрилась перебить почти все фарфоровые тарелки, заменить которые в условиях Арктики оказалось совсем непросто. В столовой возник кризис, и было решено устроить над виновницей показательный «товарищеский суд». В битком набитом зале аэродромного клуба на сцене за столом, накрытым по этому случаю красным сукном, расположились представители общественности — летчики и заслуженные полярники в парадных костюмах с лацканами, утяжеленными многочисленными орденами и значками. С обличительной длинной и скучной речью выступил секретарь местного партком, за ним еще несколько человек, в том числе директор столовой, справедливо сетовавший, что «не на чем людей кормить». В конце попросили высказаться обвиняемую, чтобы она объяснила всем «как она дошла до жизни такой». Скромница Леночка, потупив глаза, поднялась на сцену и тихо, но вполне внятно произнесла в микрофон: «А чего вы от меня хотите, если я за всю свою жизнь ничего кроме… в руках не держала?» Мертвая тишина воцарилась в зале, после чего общественность в полном молчании покинула свои места за кумачовым столом. Собрание закрылось, так и не приняв к обвиняемой никаких мер.

Что касается «любви», то она в Игарке была доступной и несложной. Как-то, прогуливаясь с приятелем метрах в двухстах от нашей базы, мы обратили внимание на странное движение и взмахи веток в кочкарнике. Приглядевшись, мы различили ритмичное мелькание взлетающего вверх голого зада и двух веников над ним. Выяснилось, что между кочками пара занимается любовью, а девушка в такт движениям парня обмахивает его веником от комаров…

Мое же первое знакомство с комарами состоялось на реке Горбиачин неподалеку от Игарки, на базе разведочной геофизической партии. Выданные нам накомарники помогали не очень, да к тому же выяснилось, что в жаркие и влажные июльские дни в них трудно дышать, когда идешь в тайге, по кочкарнику, таща на себе рюкзак с образцами, палатку, карабин и всякую прочую тяжелую дребедень. Была еще, правда, противокомариная жидкость — диметилфталат, которая, если ею густо намазаться, на какое-то время отпугивала комаров, но, во-первых, она быстро выдыхалась, а во-вторых, намазавшись ею, можно было только сидеть неподвижно, так как при движении она больно разъедала все потеющие участки кожи и вызывала долго не проходящее раздражение.

Вечером, перед тем как устроиться на ночлег в палатке, каждый долго натягивал кисейный полог над своим спальником, потом надо было осторожно забраться туда, законопатить все дырки и тщательно и методично перебить всех комаров, оказавшихся внутри. После этого можно было на какое-то время уснуть под непрерывное гудение крутящихся снаружи комаров. Ободряя нас — салаг, начальник партии говорил с усмешкой: «Разве это комары? Вот будут комары — в три слоя будут комары! Когда «большой комар» стоит, — продолжал он дальше, увлеченный собственной неуемной фантазией и нашим испуганным вниманием, — приходится кинуть палку в воздух, чтобы определить, где солнце». Мы в страхе ждали прихода «большого комара» и не заметили, как комар понемногу сошел. На самом деле, как я понял тогда, к жизни «в комарах» надо было относиться спокойно, не в пример одному молодому геологу, впервые сюда попавшему, который с криком «жрите, сволочи» срывал с себя накомарник или вдруг начинал стрелять по комарам из пистолета. Пришлось отправить его в психбольницу.

Кстати, огнестрельное оружие, столь щедро нам тогда выдававшееся, все было немецкое, трофейное. Техники и работяги таскались с длинными и неудобными винтовками системы «маузер», обладавшими, однако, как говорили, большой дальнобойностью, а начальники партий щеголяли с внушительными и безотказными «парабеллумами» или маленькими изящными «вальтерами». Перед каждым общим «сабантуем», по раз и навсегда заведенному закону, все оружие сдавалось завхозу и пряталось под замок до окончательной опохмелки.

Не лучше комаров оказалась и мошка, приходившая во второй половине лета вслед за комарами. Если от комаров помогали хотя бы отчасти накомарники и диметилфталат, то от мошки не помогало решительно ничего. Она спокойно проходила через накомарники и сетки пологов, а забираясь под одежду, всегда выедала кожу в самых тесных местах, чаще всего на ногах в сапогах, на запястьях рук, туго стянутых резинкой «энцефалитного костюма», и на линии обруча от накомарника на лбу. Все мы поэтому быстро приобрели облик мучеников с постоянными кровавыми ранами на ногах, руках и надо лбом, как от тернового венца. В вечернее время мошка обычно тучами собиралась в палатке на внутренней стороне тента, под самым ее коньком, и полагалось осторожно, чтобы не поджечь палатку, быстро выжечь ее свечой или обрывком подожженной газеты.

В жаркие августовские дни мошка иногда перемещается по тайге крутящимся черным столбом, напоминающим смерч. Не дай вам Бог ненароком попасть в него! Я хорошо запомнил, как один молодой работяга из Ленинграда, прорубая в тайге просеку для геофизиков, нечаянно оказался на пути такого смерча. Мошка объела его за десять минут так, что пришлось срочно вызывать санрсйс самолета из Игарки.

Поскольку попутные поиски урана там, где его не было (да и не могло быть), практически ничего не давали, а план геологической съемки «горел», меня помимо моих геофизических обязанностей начальство подключило и к геологической съемке, благо подготовка Горного института это вполне позволяла. Мне выдали молоток, геологический компас и карту и бросили вместе со всеми геологами в съемочные маршруты. Вот где я всерьез пожалел о уже привычной мне Средней Азии с ее пусть опасными, но уж во всяком случае хорошо видными отовсюду горами и скалами, среди которых заблудиться практически невозможно. А здесь… Ты делаешь буквально несколько шагов от лагеря, и ветки елей и лиственниц смыкаются над тобой, а пологий исчезающий склон не дает никакой возможности хотя бы примерно ориентироваться по рельефу. Солнце обычно затянуто облаками, и определить, где север, без компаса и карты невозможно. А уж карты! Они хоть и были секретными, составленными под эгидой славной системы НКВД в незапамятные годы лагерей, но уж точностью, даже стотысячные, не отличались. Изображенные на них ручьи на месте, как правило, отсутствовали или же текли не туда. Больше всего надежд возлагалось обычно на аэрофотоснимки, на которых можно было разобрать и лесные массивы, и сеть рек и ручьев. Приходилось поэтому часто во время маршрута останавливаться и определять свое место, хотя и удавалось это далеко не всегда. Помню, и в пятьдесят седьмом, и в пятьдесят восьмом году то и дело пропадали в тайге люди. Так, в пятьдесят восьмом году заблудился где-то в бассейне реки Горбиачин и погиб в тайге гидрогеолог Сиденко. У меня же с того времени надолго остался синдром «определения своего места» в лесу, даже в пригородном.

Начало работы на Крайнем Севере ознаменовалось для меня первым общением с авиацией…

Перед путешествием в Игарку мне ни разу не довелось ни на чем летать, поэтому первый мой в жизни воздушный полет состоялся в июне 1957 года, когда нас перевозили на биплане АН-2, который летчики ласково называли «Аннушкой», на базу партии на реке Горбиачин. Помню, когда в игарском аэропорту «Полярный», расположенном на острове посреди Енисея, самолет оторвался от земли и накренился на правое крыло, делая разворот, и мне больно придавили ногу поехавшие по металлическому полу вьючные ящики и какие-то седла, а в маленьком круглом иллюминаторе стремительно понеслись подо мной бревенчатые дома, штабели леса, вспыхнувшая ослепительным солнцем серая енисейская протока с дымящими посреди нее пароходами, и, наконец, зеленые полосы тайги вперемежку с зеркальными осколками болот, я испытал острое чувство настоящего счастья и обретения своего главного места в жизни. Мне казалось — сбылась моя главная мальчишеская мечта о превращении в «настоящего мужчину», обживающего тайгу и обряженного в штормовку и резиновые сапоги с длинными голенищами. До этого, однако, было еще далековато.