Александр Хренков - Ленинградские тетради Алексея Дубравина

• Название: Ленинградские тетради Алексея Дубравина
• Автор: Александр Хренков
• Издательство: Горьковское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

---

Но солнце с его поднебесной песней на время заслонили тучи. Оркестр монотонно отбивал какие-то темные удары. Один, настойчивый и раздражающий, напомнил удары молотка, сердито забивающего гвозди. Несказанно долго ворчала тяжелая тема. Зато с каким блеском выбилась из-под нее и рассыпалась затем на звонкие осколки мелодия утра и утренней свежести. Впрочем, на секунду она удалилась, уступила место неприятной теме, но потом возвратилась снова и снова разлетелась в цветы и колокольчики. И так повторилось не однажды, пока она не победила.

Но это случилось уже в конце симфонии. Несколько раз она отступала, замирала, гасла, возвращалась откуда-то издалека, ширилась, полнилась, звенела, наконец возликовала безраздельно, утвердив себя всей торжествующей мощью оркестра.

Это было прекрасно. Теперь мне не хотелось ни видеть Кайновского, ни думать о нем. Я пережил незабываемый вечер.

И все же, полагаю, не будь передо мной Кайновского, я, очень возможно, не понял бы симфонии, во всяком случае едва ли ощутил бы ее напряженный драматизм.

А может, и нет. Быть может, Кайновский совсем ни при чем. Говорила музыка. Она, я убедился, умела говорить не только посвященным.

Все идет правильно

Давно не вспоминал я Виктора, несправедливо не вспоминал. Он продолжает жить и трудиться, по-прежнему служит в полку и слывет хорошим мотористом. Еще весной он изучил автомобиль, дерзко изучил, но шофером полковника Тарабрина, как предполагалось раньше, стать не успел: полковник к тому времени выбыл. По совету Коршунова, Виктору доверили лебедочный автомобиль на одной из точек у Средней Рогатки, потом присвоили звание младшего сержанта.

Ветреным днем в ноябре мы встретились. Расчет — два пожилых солдата, остальные девушки — возился на биваке; Виктор сидел в автомобиле, прогревал мотор.

Когда поздоровались, я его спросил:

— Ну, доволен судьбой?

— Судьба в наших руках, Алеша.

Мне понравился этот ответ. И вообще в этот раз Виктор чем-то меня чрезвычайно тронул. Он был спокоен, серьезен, рассудителен, прежней раздражительности и следов не было.

Заглушив мотор, он сказал:

— Кажется, теперь понимаю войну. И все понимаю. Поздненько прозрел, не правда ли, но вот — ишь ты, поди ж ты, как говорила тетушка, — все-таки вроде прозрел. Очень жить хочу, понимаешь? И не как-нибудь, а по-хорошему, по-человечески. Волжская твердыня до волнения радует. Замечательно развернулись, правда? В сущности, так и должно было быть. Где-то должна же обозначиться победа. А она непременно будет. Все русские силы положим, но победим. Я иногда размышляю: если есть на свете этот самый бог, то он, велемудрый, должен держать единственно нашу сторону. Потому что святее нашего дела нет ничего в истории от самого сотворения мира. Немцы — варвары, мы, по счастью, принадлежим к доброму племени человечества. Оттого и жить вот хочется. Хотя бы до первого часа победы. Я недавно додумался до этого. Удивляюсь, почему не додумался раньше. Все ведь так просто, если прикинуть без горячки.

— Ты изменился, Виктор.

Он улыбнулся, потрогал мои лейтенантские погоны.

— Закон. Мировой закон, Алеша. Все течет, все изменяется. Гераклит?

— Гераклит.

— А знаешь, — Виктор помедлил. — Я ведь женился. Не веришь? Подожди минутку.

Он вылез из кабины и пошел к биваку.

Мгновение я думал: «Разыгрывает!» Но, вспомнив его прежнего, не удивился. «От него, конечно, можно ожидать». И все же мне не верилось. Женитьба в дни войны — затея несерьезная.

Виктор вернулся с девушкой, держа ее под руку. Она была в ватнике, серой ушанке и неуклюжих, слишком больших для ее миниатюрного роста валенках.

— Знакомься. Жена, — представил ее Виктор.

— Женя, — застенчиво молвила девушка, протянув мне тонкую руку.

Я заглянул ей в глаза — темные, робкие, счастливые. Она почему-то смутилась. На бледных щеках проступил горячий яблочный румянец.

— Свадьбы еще не было, — выручил Виктор. — Тебя пригласим обязательно. Попробуй откажись.

— Когда же?

— Наметили в день Нового года. Выпросим у начальства двухсуточный отпуск, возьмем свой солдатский паек — четыре сутодачи — и отпразднуем без происшествий на ее квартире.

— Если к тому времени не разбомбят квартиру, — прибавила Женя.

— Разбомбят — найдем другую. Мало ли пустующих квартир в Ленинграде.

— В своей, конечно, лучше.

Виктор взял ее за руки, нежно улыбнулся, шепотом сказал:

— А теперь иди, курносая. Иди. Мы потолкуем с другом.

Женя пошла к биваку.

Глядя ей вслед, Виктор говорил:

— Вот такая… Она у меня такая. Милая, чуткая, даже немного красивая. Правда, красивая? Пригожая. Валенки безобразны и ватник не по росту. А так она тоненькая, хрупкая — того и гляди переломится от ветра.

— Ленинградка?

— Да. Родители погибли: мать — в голодовку, отец — на передней, из поиска не вернулся. Скажешь, ослеплен? Если и ослеплен, то ее душой, не одними глазками. Она… Ты помнишь мою мать, конечно? В общем-то добрая, правильная женщина, но очень уж приторная, извини за слово. Все подавала карамельки в розовых бумажках. И мне эти карамельки с детства опротивели. Женя понимает… Нет, я не брошу ее, нипочем не брошу.

— Живете в землянке?

— Живем нескладно, Алексей, — Виктор посерьезнел. — Она отдыхает с расчетом, я живу в машине. Вдвоем бываем редко. Когда останемся вдвоем, нас стараются не беспокоить. Но мы понимаем: страшно неудобно. На днях подал рапорт: пусть переведут на другую точку. Женя останется здесь, а я переведусь. Встречаться будем изредка. Хочется по-хорошему.

Я от души поздравил Виктора с женитьбой, хотя, добавил при этом, можно было и не торопиться.

— Нет, мы не могли откладывать. Счастье пришло к нам в войну, что поделаешь, Алеша.

Из землянки, стоявшей метрах в двадцати, вышел командир расчета. Оглядевшись, крикнул в нашу сторону:

— Приклонский!

Заметив меня, решил подойти.

— Можешь собираться. Звонил командир отряда, разрешил поменяться с мотористом сорок третьей. Доволен? — Мне сказал: — Жалко расставаться, товарищ лейтенант. Сработались — водой не разольешь. А Женю… — перевел глаза на Виктора, — Женю мы в обиду не дадим. Ты не беспокойся.

— Когда отправляться?

— Можешь — хоть сегодня, можешь завтра утром.

— Ну вот, — ни весело, ни грустно улыбнулся Виктор. — Все идет правильно, Алеша. Все совершенно правильно.

Нечто о диалектике

Утром, после тревожной и холодной ночи, я возвращался с отдаленных точек в штаб. В районе Старо-Невского шел ураганный обстрел. Трамваи остановились. Я укрылся в воротах Александро-Невской лавры и стал не спеша обдумывать новую лекцию.

Был конец ноября, в эти дни с языка людей не сходило слово Волга. Там разгоралась великая битва. Я вспомнил Царицын, восемнадцатый год. И думал: история, трезво говоря, не повторяется. То, что было в восемнадцатом, не будет в сорок втором. Опыт каждой эпохи индивидуален.

Посмотрел на облака — серебристо-белые — и вспомнил почему-то Пашку. «Чепуха! — сказал бы. Не-Добролюбов. — История, как и человек, имеет свою душу. Загляни человеку в душу — поймешь его эпоху».

Эти его слова я когда-то слышал. Вспомнив их теперь, подумал об Антипе. У Клокова — конечно же, холодная душа. Вдобавок, в ней нередко копошится волосатый червь. И когда он копошится, Антипа всегда злится. Стоишь перед ним и удивляешься: несчастный, да прищеми его зубами, раздави немедленно. Антипа не может с ним расправиться. Мохнатый червяк ему зачем-то нужен. А если бы люди имели прозрачную душу и умели по-доброму уважать других, как было бы просто, красиво, интересно. Осталось бы самое важное, общее для всех — это, вероятно, честность. И развитое чувство общественного долга. Такое поведение, что согласуется с интересами других и в то же время отвечает нормам твоей индивидуальности. В самом деле, спрашивал я, что составляет ценность твоего существования? И отвечал: духовная близость к другим, к своему народу, участие в общих делах. Ведь, говоря по совести, тогда и приходит настоящее удовлетворение, когда твое частное дело сливается с общим интересом — оно необходимо и полезно всем…

Кажется, набрел на что-то любопытное. Даже сознание того, что рядом с тобой ходит Антипа с его темным червяком, не омрачало моего приподнятого настроения. Антипа — исключение, досадное пятно на светлом горизонте. Этакие пятна погоды не делают…

В таком настроении я возвратился в штаб. Там, оказалось, меня ожидал инструктор политотдела армии — очень серьезный седоватый человек средних лет в погонах капитана. Он сидел за моим столом, перелистывал «Сводки настроений» и что-то выписывал из них в черную тетрадь.