Александр Хренков - Ленинградские тетради Алексея Дубравина

• Название: Ленинградские тетради Алексея Дубравина
• Автор: Александр Хренков
• Издательство: Горьковское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

---

В начале учения в десятом классе нас выбрали в состав редколлегии школьной стенгазеты. Как-то зимой готовили новогодний номер. Мне поручили написать передовую, она в качестве корректора и «метранпажа» должна была прочитать ее и примерить на самое видное место.

— Все правильно. Сочиняешь ты гладко. Но заметку придется обрезать, — сказала она, прочитав статью.

— Почему обрезать? В ней, думаю, нет ни слова лишнего.

— Лишнего нет, но и обязательного тоже ничего не видно. Передовые же никто не читает. Знаешь, — предложила она, перестав смеяться, — давай вырежем вот этот абзац, и тогда твоя заметка как раз уместится в первой колонке.

Я не хотел с ней ссориться, махнул рукой и уступчиво сказал:

— Делай, как знаешь.

— Вот и чудесно! — опять засмеялась Валентина. — Автор не желает защищать статью. Значит, вырежем.

Она в самом деле разрезала заметку на три почти равные части и средний ее кусок положила мне на парту.

— Пожалуйста, не обижайся.

И если бы она не улыбнулась своей обезоруживающей улыбкой, я, может быть, сказал бы в ответ что-нибудь резкое и твердое. Но глаза ее блестели тепло и безобидно, и столько в них было горячего света и девичьего озорства, что я не решился вымолвить ни слова, возможно, даже растерялся.

На следующий день она заботливо спросила:

— Ну как, пережил вчерашнее?

Рядом был Виктор. Он тут же поймал пристыженный мой взгляд и громко всему классу объявил:

— Ясно!

— Что тебе ясно? — спокойно спросила Валентина.

— Что Лешка Дубравин в кого-то безнадежно влюблен.

— Вот уж неправда! Он же у нас секретарь. А разве примерные секретари в кого-нибудь влюбляются?

С этого дня я не мог смотреть ей в глаза. И не смотрел до тех пор, пока она однажды — 17 марта — не сказала:

— Нам же с тобой по пути. Почему ты ни разу не придумал меня проводить?

Действительно, почему я не придумал? Мы пошли с ней вместе. Шли рядом, не спеша. Шли и молчали.

«Юность» № 12

Два раза в неделю на дверях десятого класса появлялась табличка:

«ЖУРНАЛ «ЮНОСТЬ».

Прием материалов до 20-го,

Выход в свет 25-го».

В эти часы за дверями, в углу просторного классного кабинета, разбросав по партам бумаги, священнодействовала троица утомленных членов редколлегии, а за столом преподавателя с видом человека, понимающего толк в премудростях издательского дела, восседал уважаемый главный редактор. К нему то и дело подходили члены редколлегии — редакторы отделов поэзии, прозы и критики, — коротко излагали свое мнение о рукописях и, выслушав его компетентное суждение, возвращались на свои места продолжать работу.

В дверь беспрерывно входили посетители, тут же раскрывали потертые портфели и выгружали из них перед редактором стихи и рассказы, частушки и басни, статьи и фельетоны, — выгружали и облегченные уходили. Стопка рукописей росла и росла. Главный редактор бегло прочитывал поступивший материал, затем хладнокровно сортировал его на две части влево от себя складывал листки и тетради, удостоившиеся чести быть принятыми, вправо швырял отвергнутые рукописи, бесстрашно заклейменные его приговором: «Воздержаться».

Члены редколлегии трудились добросовестно — каждый в своем профиле: один бился над тем, чтобы половчее закруглить последний, самый важный, по его мнению, абзац великолепного рассказа; второй, притопывая ногой, проверял ритмичную стройность обступивших его ямбов и хореев, затем подстригал и причесывал вихрастые рифмы; третий с жестокой настойчивостью ювелира выскребал из какой-нибудь критической статьи опостылевшие всем обороты со словами «который», «мы должны», «необходимо» и так далее.

Особенно напряженные бдения наступали в последние, предвыпускные дни, когда, бывало, Митя Орехов, лучший рисовальщик школы, уже сделает захватывающе красивую обложку для очередного номера, а Лиза Лучинина, сестра нашего Юрия, машинистка «Заготзерно», по телефону передаст: «Месячный отчет закончили. Освободилась. Тащите вашу рукопись». Тогда неутомимые издатели самоотверженно отказывались от пищи и отдыха, снимали с себя яркие галстуки, расстегивали воротнички и допоздна — до вежливого предупреждения школьного сторожа: «Спать, верно, пора. Закрываю ворота» — спешили округлить не округленные еще абзацы, согласовать несогласованные рифмы и расставить по правилам русской грамматики непослушные знаки препинания.

Заканчивали собирать двенадцатый номер. Все шло вполне благополучно, и легкокрылая «Юность», если не задержи ее Лиза, через несколько дней будет у своих читателей. Главный редактор, просмотрев поступивший материал, с удовольствием откинулся на спинку стула и мысленно представил себе новую книжку.

«Двенадцатая, юбилейная. Самая, пожалуй, удачная книжка… Начали год тому назад, и вот ежемесячно, без перерыва (даже в летние каникулы выпускали), каждого двадцать пятого числа «Юность» отправляется по классам. И сколько же пишущих оказалось в школе! Большинство, конечно, поэты. Пятилетка, соревнование, отличная успеваемость, международная политика… Лирики мало. Стесняются говорить о чувствах. Юрка — тот пишет: и о цветах, и о любви, и о зеленых долах. Но все почему-то прячет, в журнал предлагает только политическое… Хорошо, что с восьмого номера стали печатать на машинке, в трех экземплярах. Два экземпляра пускаем по рукам, один оставляем директору — для выставок, отчетов и для истории вообще…

Раз в эту журнальную историю вмешался райком комсомола и учинил жесточайший разнос. «О чем же вы пишете? Вы посмотрите. Разве в вашем журнале есть что-нибудь о юности, о школе, о Сосновке? Да ничего же такого там нет, — одна мировая революция». Что правда, то правда. Первые три номера сплошь были набиты стихами и рассказами, разоблачавшими шпионов, диверсантов, фашистов и в целом — весь мировой капитализм. Пришлось поворачивать журнал к интересам юности. Пятый номер секретарю райкома уже понравился, и с тех пор он прочитывает «Юность» одним из первых, иногда раньше директора и даже раньше Андрея Платоновича, нашего шефа и наставника…

А двенадцатая книжка в самом деле обещает быть интересной. На первых страницах — отрывок из романа «Второе поколение». По правде сказать, поколения в этом отрывке еще не видно — одни рассуждения о пользе тренировок для лыжников и футболистов; однако же печатаем отрывок из романа. Название должно означать поколение людей, родившихся в годы гражданской войны, — поколение юных энтузиастов тридцатых — сороковых годов, одно из счастливых поколений во всей отечественной истории… Дальше пойдут стихи. Добрая половина журнала рифмованных сочинений: о тракторе, о МОПРе, о колхозе «Пятилетка» и пришкольном саде. «Тихо качаются ветки, осень подкралася в сад…» Не гладко, конечно, ничего не могли поделать с этим корявым «подкралася», зато — чудный пейзаж, первый лирический пейзаж на страницах «Юности»… В разделе «Продолжаем спорить и искать» задиристый Приква (псевдоним Приклонского) с присущим ему щегольством разбирает моральный этюд Пашки Трофимова, напечатанный в предыдущем номере. Этюд назывался «Два слова о банной мочалке» и весь его пафос состоял в утверждении пользы принципиальной товарищеской критики. «Когда собираются в баню, берут с собой мочалку, — подводил итоги своим рассуждениям Пашка. — Почему же забывают о мочалке на ученических собраниях в нашем классе? Или отмывать уже некого?» — «Отмывать, возможно, есть кого, — отвечает ему Приква. — Но почему вы думаете, что для этой благородной цели не годится гигиеническая губка? И мягче, и приятнее, и никаких рубцов на коже не останется». Наш «Комм иль фо» определенно проговорился: аристократическая душа вообще не переносит критики. Придется предложить ему в следующем номере шершавый березовый веник…»

Приятные размышления главного редактора прервал неожиданный приход последнего в тот вечер посетителя.

— Посмотри, пожалуйста, — попросил пришедший и положил на стол рукописный листок.

— Опять со стихами? — спросил недовольно редактор. — Номер уже собран. Завтра сдаем на машинку.

— Тогда, пожалуйста, в следующий.

Редактор пробежал глазами по строчкам стихов, равнодушно бросил:

— Не пойдут.

— Почему? — удивился поэт.

— Не гладко, не выразительно, мало огня, неточная рифма, — судил беспощадно редактор. — К тому же безнадежно старо! Неужели не видишь, нет никаких примет современной колхозной деревни!

Поэт, едва сдерживая хитрую усмешку, сунул раскритикованный листок в боковой карман и тут же направился к выходу. У двери он остановился, подумал и громко, сотрясаясь всей длинной фигурой, захохотал.

— Ты что, с ума свихнулся?

Поэт, продолжая захлебываться смехом, медленно возвратился к столу, уставился шальными глазами на редактора.