Валерий Пестерев - Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия

• Название: Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия
• Автор: Валерий Пестерев
• Издательство: Издательство Волгоградского государственного университета
• Жанр: Языкознание
• Год: 1999
• ISBN: 5-85534-202-6

Монография посвящена далеко не изученной проблеме художественной формы современного зарубежного романа. Конкретный и развернутый анализ произведений западной прозы, среди которых «Притча» У. Фолкнера, «Бледный огонь» В. Набокова, «Пятница» М. Турнье, «Бессмертие» М. Кундеры, «Хазарский словарь» М. Павича, «Парфюмер» П. Зюскинда, «Французское завещание» А. Макина, выявляет ряд основных парадигм романной поэтики, структурные изменения условной и традиционной формы, а также роль внежанровых и внелитературных форм в обновлении романа второй половины XX столетия.

Книга адресована литературоведам, аспирантам, студентам-филологам, учителям-словесникам, ценителям литературы.

---

Связанная с переосмыслением этих художественных идей «реальности» и «подражания» и со ставшим прописной истиной убеждением в самоценности «эстетической реальности», традиционная форма в современном словесном творчестве выявляется в своей разноприродности в нескольких аспектах. В литературе XX века многообразие жизнеподобных форм безгранично. Расширяется диапазон имитации в форме — от достоверности «копирования» форм действительности до «подражания» формам интеллектуально-духовных состояний. Возникает также (причем в неизмеримости вариантов) взаимопереходность реально-достоверной формы в условную и, соответственно, последней — в первую. К тому же неизбежен в не меньшей многовариантности и синтез этих форм.

Синхронно (и органично) этому первому, условно говоря, миметическому свойству, второе. Это — традиционно сложившиеся формальные приемы творчества и (при допущении их эстетической условности) воспринимающиеся, подобно стершимся речевым метафорам, как достоверное воспроизведение жизни. К ним относится хронологический принцип в основе сюжетосложения и композиции, при соблюдении которого нарушение временной и пространственной последовательности осуществляется (по «жизненной логике») через воспоминания, письма, дневники, рассказы героев. Это и прием несобственно-авторской речи. Контекстуальная, или подтекстовая, символизация реальной детали. Психологический пейзаж-контраст или пейзаж-параллель. Ключевые слова и лейтмотивы. Разумеется, эти приемы вовсе не абсолютизируются. Однако обобщенное (с точки зрения формы) их осмысление обнаруживает один из доминирующих признаков жизненно-достоверной формы — ее тяготение к мотивировке приема как эстетической необходимости самим текстом произведения. Это возникает вследствие ряда особенностей этой формы: выявляемости позиции автора и его роли в произведении; охватывающего внешнее и внутренне действие связного повествования; художественного единства и целесообразной соотнесенности приемов в структурном целом романа.

В романной прозе последних десятилетий реально-достоверная форма на новом уровне воплощает общехудожественное свойство — синтез. Не столько разных жизнеподобных приемов, сколько симбиоз «достоверных» форм и условных. Это одна из линий метаморфозы этой формы в современном романе. Вторая связана с обретением этой формой новых свойств, благодаря утвердившемуся в прозе Запада лирическому типу романа, о котором, по словам В.Д. Днепрова, «можно и должно говорить как о законном направлении современного романа»[291].

Глава 1 МНОГОУРОВНЕВОСТЬ ТРАДИЦИОННОЙ ФОРМЫ В РОМАНЕ М. ТУРНЬЕ «ПЯТНИЦА, ИЛИ ТИХООКЕАНСКИЙ ЛИМБ»

«Моя задача состоит не в том, чтобы обновить форму, а в том, чтобы в возможно более традиционную, сохранившуюся, надежную форму облечь содержание, не обладающее ни одним из этих качеств»[292]. В этом признании одного из значительнейших современных писателей Франции Мишеля Турнье заключен главный принцип его художнической работы с формой. И неизменность его просматривается от первого романа, «Пятница, или Тихоокеанский лимб» (1967), до последнего на сегодняшний день — «Элеазар, или Источник и Куст» (1996).

Однако Турнье-художник вызывает интерес не только потому, что, не принимая явных формальных экспериментов, остается верен классической романной форме. А именно потому, что он, являя образец приверженности традиционной форме и одновременно восприимчивый к новым и актуальным веяниям, не только философской мысли, но и эстетическому духу современной эпохи, создает реально-достоверную форму, которая отражает те кардинальные изменения и свойства, которые в целом характерны для нее во второй половине ХХ века.

Явна определенная неслучайность в том, что, к каким бы аспектам творчества Турнье ни обращались исследователи, они не только никогда не минуют первого романа писателя, но именно «Пятница, или Тихоокеанский лимб» вызывает пристрастный неизменный интерес[293]. Объясняется это тем, что, написанный уже зрелым художником, этот первый опубликованный роман концентрирует в своем тексте, фактически, все, что воспринимается как мировидение Турнье и поэтика его прозы. И пожалуй, именно это произведение, как и последующие — получивший Гонкура «Лесной царь» и «Метеоры», отличается многоуровневостью романной формы. Она возникает как синтез разных начал — в первую очередь жизнеподобных и условных форм во множестве их проявлений. Но степень синкретизма и симультанности этого художественного синтеза столь высока, что невозможно осмысление романной формы Турнье как целого попеременно в разных аспектах. И только единовременность разноаспектного анализа приближает к чувству этой разностильной формы, постоянно балансирующей на стыке жизнеподобного и условного. Ведь и писательский метод Турнье чрезвычайно близок структурно-антропологической методологии К. Леви-Строса[294] (под руководством которого Турнье занимался в Музее человека в течение двух лет и о значительном влиянии которого многократно заявлял сам писатель) — синхронный срез культуры (жизни) как многоуровневого целостного образования.

Хотя, в отличие от Д. Дефо, имя Робинзона не фигурирует в названии романа Турнье, тем не менее, подобно Дефо, «Пятница» Турнье — история Робинзона. Можно сказать, соблюдая правила традиционного повествовательного канона, Турнье создает связной сюжет, в котором четко обозначена событийная схема. Составляющие сюжет ситуации, причинно-следственно связанные между собой ходом событий, последовательно — от завязки к кульминации и развязке — сменяют одна другую. Обживание Робинзоном острова; надежда на возвращение и утрата ее — цивилизаторская деятельность Робинзона — отношения героя Турнье со Сперанцей, как любовно он называет остров — жизнь с Пятницей, внезапно вторгшимся в одинокое существование Робинзона — пороховой взрыв, сметший созданную Робинзоном островную «цивилизацию» — природное существование; обретенный Робинзоном культ Солнца — внезапное появление «Белой птицы» и возможность возвращения на родину — отказ; бегство Пятницы на «Белой птице» и обретение Робинзоном юнги, сбежавшего к нему на Сперанцу с судна. Как видим, проступающие здесь особенности сюжетосложения «Пятницы» Турнье согласуются со стремлением авторов традиционного романа «изображать историю своих героев с внешней полнотой, с соблюдением хронологической последовательности и с упором на значительные, поворотные в жизни героев внешние события»[295].

В просматривающемся через эту схему характере трансформации литературно-мифологического сюжета явен свой, особый подход Турнье к «обработкам»: «Я люблю обращаться к историям, которые всем хорошо известны. Но в этом заключается своего рода игра, которая состоит в том, чтобы, с одной стороны, сохранить букву этой истории, не переворачивая ничего с ног на голову, с другой стороны, рассказать нечто совсем другое»[296]. «Иное» в известной истории достигается введением новых событий, новых мотивов, переосмыслением известного, подчас парадоксальным видением и способом изображения «общих мест» и «прописных истин».

Очевидно и то, что события в романе Турнье, их группировка и развитие, организуются подобно мифологической цикличности, ибо романная история Робинзона — это цикл с присущей мифу и акцентированной автором повторяемостью. В основе сюжета мотив инициации, которая, относительно истории Дефо, — посвящение «наоборот»: не Робинзон приобщает Пятницу к цивилизации, а туземец посвящает цивильного англичанина в иную, истинную, естественную и космологическую жизнь «культа Солнца». Романное изображение истории Робинзона как завершенного цикла, но и открывающего новую ситуацию в циклической повторяемости высвечивает «сильная позиция текста» — финал. Вечное «рассветное мгновение начал»[297], когда Робинзон вместе с ясноглазым юнгой созерцает восход солнца, передается с мистическим пафосом повторяющегося первооткрытия: «Ослепительный свет облек тело броней неуязвимой молодости, охватил лицо непроницаемой медной маской, на которой алмазами сверкали глаза. И наконец Бог-Светило разметал по небосклону всю свою огненную гриву под всплески медных кимвалов и ликующие вопли труб. Золотые отсветы легли на волосы мальчика» (301—302)[298]. И череда повторений усилена в финале (с авторской игровой иронией[299]) наречением юнги с эстонским именем Яанн Нельяпаев «Четвергом».

Повторяемость в романе Турнье определяет сюжетные ходы повествования. Дважды возникает одна и та же ситуация — полный крах Робинзона. В начале романа кораблекрушение «Виргинии», а в третьей (условно выделенной) части — пороховой взрыв и вызванное им землетрясение. И оба момента — снижающее героя абсолютное крушение — становятся истоком его новой жизни. Вначале — годы одиночества на необитаемом острове; затем — «естественное» существование и приобщение к природно-космическим стихиям. Крах как обязательный мифологический момент испытания перед посвящением и обретением — приобщение к тайне.