Дмитрий Веприк - Легенда о гибели богов

• Название: Легенда о гибели богов
• Автор: Дмитрий Веприк
• Жанр: Фэнтези

Повесть о богах и героях Эллады. Об их дружбе и вражде, любви и ненависти, подлостях и подвигах, честности и интригах. В современном изложении и стиле фэнтези

---

Впустую лязгнув зубами, гигантские кошки падают с разбитыми черепами, мохнатые вепри вспахивают землю окровавленными клыками, сбитые стрелами хищные птицы падают вертящимися пучками перьев, а головы ядовитых змей хрустят, как скорлупки гнилых орехов. Но страшнее всего люди. Они хуже любых зверей. Их тоже надо убивать.

И он убивает всех, и воинов, рискнувших сойтись вплотную, и лучников, посылающих из зарослей трусливую стрелу. Оставив пустыми ловушки и прорвавшись сквозь пламя пожаров, герой выходит из дикого леса.

Дубина разбита в щепы, сломан застрявший в панцире меч, порвана последняя тетива и расстреляны все стрелы — однако никто из живущих не способен прервать его пути, ибо таковы знаки жребия. Манящие и тревожащие призраки пытаются отвлечь его, но он проходит мимо, и они развеиваются дымом и распадаются пеплом. В поисках своей цели, продолжая убивать все на своем пути, усталый герой бредет к Горе Щитов.

Солнце — как знойный палач, в дрожащем воздухе колеблются гребни барханов. Задумчивый сфинкс, чертя кривым когтем иероглифы на песке, скрещивает с человеком грустный взгляд — и, взмахнув кулаком, герой переступает через его труп, стирая письмена своими следами. У подошвы седых гор перед ним опускается дракон, в каждой чешуйке которого, как в алмазе, переливается солнце — которое тускнеет, когда он утыкается в песок разбитой головой. У входа в пещеру герой ломает шею жалобно взвизгнувшему грифону и проходит мимо. Выше клубящихся облаков, где разреженный воздух обжигает льдом легкие, он встречает свернувшегося кольцом змея, задумчиво сжавшего в зубах кончик хвоста. Его зеленые глаза играют перламутром, в них тайна и вечный вопрос — а потом они гаснут, когда герой мимоходом и равнодушно убивает его, следуя к цели своего пути.

Клубящаяся мгла повисает над миром, он минует плоскую равнину, где нет горизонтов, где туман, где холод, а вокруг огненные призраки ведут вечную битву, умирая, чтобы снова воскреснуть. Дорога идет на подъем, и по сторонам ее, сколько видит глаз, лежат мертвые тела, и нет ни одного живого среди них — а он все идет, чуждый печали и жалости, и тогда вихрь сдергивает серый саван тумана, открыв вершину Горы Щитов. Одинокая женщина на ней медленно поворачивает к нему лицо и, улыбаясь, протягивает ему мягкие, теплые руки, единственные руки в мире, способные подарить покой.

Подчинившись магии этих рук, он душит в себе предостерегающий внутренний голос — и вот он в их надежном плену, вернувшийся туда, откуда пришел, и вся жизнь, прошедшая с момента первого крика, оказывается лишь затянувшейся историей долгого возвращения. Нет героя, нет воина, есть лишь маленький, свернувшийся в комок ребенок, нашедший спасение от бурлящего ненавистью мира. Не нужно ни мудрости, ни бесстрашия, ни силы — и слыша нежные, не нуждающиеся в смысле слова в центре всего, без тревог, без сомнений, он погружается в блаженное небытие... когда вдруг вспыхнувший огненный водоворот, вернув тревогу, боль и силу, бросает его на холод каменных плит тронного зала дворца фиванских царей...

Его разум ворочается под лохмотьями бредовых иллюзий. Сперва он видит огонь, огонь яркий — ни чета язычкам коптящих факелов! — а потом начинает воспринимать то, что этот огонь освещает. Он видит высокий, поддерживаемый колоннами потолок, смутно знакомые фрески, пылающий очаг в центре зала, перевернутые скамьи на выложенном плитами полу среди обломков и разметанного пепла. Он пытается встать и встречает взгляд незнакомой женщины, женщины прекрасной, несмотря на предательски подчеркнутые бликами огня тонкие морщинки на лице — те, что как печать, оставляет до конца дней страдание.

— Где я? — произносит он, с силой выдохнув из легких горелый воздух дикого леса, обжигающий жар пустыни и холод ледяных вершин.

— В большом мегароне фиванского дворца, — говорит она.

Его голова слишком тяжела для шеи, а разум слаб для понимания происшедшего. Если бредовым сном был кровавый путь к Горе Щитов, то отчего тело так измучено усталостью и болью? Если это большой мегарон, то почему пусто возвышение, где всегда стоял древний трон Кадма? Он помнит — он убивал...

— Кто ты?

— Та, которую уже третий раз в жизни заставляет пускаться в бегство людское предательство, — говорит она, — и которой ты, сын Зевса, пообещал как-то свое покровительство.

— Да, — говорит он, наконец, — узнаю тебя... А что же Эгей? Он убит, изгнан, свергнут? Ведь он так любил подарившую ему сына.

— Теперь его любви хватило лишь на то, чтобы подарить ей колесницу для бегства. Он по-прежнему жив и при власти, но теперь ему не нужен мой сын. Он объявил им Тесея, пришельца из Трезена, того, что воспитывался в доме Питфея — и опьянен своей новой отцовской любовью.

— Помню его. Львенок...

— Он вырос — и показал клыки.

— А я? Что было со мной? Я был...

— Безумен, — говорит она. — Кто-то из могущественных бессмертных ненавидит тебя.

— А где все? Мои друзья, воины, слуги?

— Ждут — те, кто не были убиты тобой в первом припадке. Приняв за врага, ты напал на своего оруженосца Иолая и, хотя тому удалось спастись...

— А ты?

— Я прибыла позже.

— И разожгла священный очаг?

— Да! И вытащила тебя из безумия.

Разбит в щепы древний трон Кадма, сломан жезл, обманчивый дар Дедала, раскиданы клочки чьих-то одежд. Обо всем этом надо будет подумать. Потом. Улыбнувшись, он протягивает ей руку — которая замирает на полпути. На ней...

— А эта кровь?

В первый раз Медея колеблется:

— Эта кровь... Это кровь твоих детей.

ЭПИСОДИЙ ЧЕТВЕРТЫЙ

Настает день, когда несколько почтенных старейшин мессенского Трикка — но далеко не все — входят в опустевший дом, где поселился избавивший город от чумы Человек-с-гор.

— Посвятительные дары готовы, — говорит один из них.

— Благодарю вас, отцы, — произносит тот, встав им навстречу.

Его многое больше не удивляет. И он знает, что это лишь начало. Не для того они пришли, чтобы поведать о завершенной ремесленниками работе.

— Стрелы чумы скосили прежних царей города, — торжественно произносит один из старцев. — Срезан под корень их род. Получив оракул дельфийского бога, мы пришли предложить тебе корону царя Трикка.

— Дельфийский бог посоветовал вам это сделать? — с интересом спрашивает Человек-с-гор, слыша в ответ нестройное «да». — А что скажет народ Трикка?

— Народ будет рад видеть своим царем того, кто приведенный сюда рукой бога, спас его от чумы.

Недолгая пауза. Ему подают табличку, текст на которой выжжен раскаленным металлом.

— Что же, если таково решение старейшин, воля народа и совет дельфийского бога, я принимаю власть в Трикке...

Оставшись один, Человек-с-гор не может избавиться от странного чувства — все произошедшее было фальшивой игрой, в которой никто так не сумел убедительно сыграть своей роли.

* * *

Усадив гостя поближе к жаровне и подальше от сквозняка, Тесей подает ему чашу.

— Превосходное вино!

— Благодарю. У меня к тебе важное дело, Феак.

Темные глаза бывалого кормчего, видавшего, как вымеривают глубины нильские лоцманы, как сплавляют ливанский кедр, как промывают золото в реках Колхиды, как, суля перемену ветров, стелется дым над вулканами островов Эола, непроницаемы:

— Я весь во внимании, — подтверждает он.

— Никто лучше тебя, Феак, не проведет корабля в путанице Кикладского архипелага, не выберет наилучшего курса, не найдет пути по звездам...

Тесей делает паузу, достаточную для того, чтобы кормчий сумел блеснуть своей скромностью:

— Не такая уж хитрая штука. У меня нет секретов от наследника Эгея. Все просто. Есть в небесах созвездие, которое критяне называют Быком, прочие же народы — кто Повозкой, кто Медведицей, и созвездие это единственное, непричастное к купанию в водах Океана. Четыре звезды сложены в неправильный четырехугольник, остальные же подобны кривому хвосту, у кончика которого приютилась еще одна звезда...

— Ну хватит, Феак! — наследник Эгея улыбается. — Будь все так просто, в море мог бы выйти любой дурак. Однако я послал за тобой.

— Так что же нужно сыну Эгея?

И почему эти финикийцы — такой пронырливый народ? В их жилах до сих пор стучит кровь степных кочевников, носовые окончания кораблей украшены конскими головами, в поисках мест добычи пурпура они бросали якоря во всех концах Моря Среди Земель, их фактории торгуют со всеми народами Ойкумены — когда это выгодно, разумеется. Когда невыгодно, их просто грабят...

— Очень скоро я отправлюсь в плаванье.

— Подходящее время. Говорят, уже видели первую ласточку — так что скоро задуют западные ветра. Хотя, лучше всего...

— Мне нужен кормчий, Феак. Знающий море, отважный, решительный — и умеющий ждать. Я согласен довериться только тебе.