Дэн Кордэйл - Хищник. Заяц моего дедушки. Засада. Гоп-стоп

• Название: Хищник. Заяц моего дедушки. Засада. Гоп-стоп
• Автор: Дэн Кордэйл
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1994

В журнал вошли следующие произведения:

Дэн Кордэйл. Хищник (роман), стр. 2-99

Александр Дюма. Заяц моего дедушки (рассказ, перевод Н. Сапоновой), стр. 100-146

Вячеслав Дёгтев. Засада (рассказ), стр. 147-152

Вячеслав Дёгтев. Гоп-стоп (рассказ), стр. 152-160

---

Через некоторое время Этцель, заранее, казалось, наслаждавшийся впечатлением, которое произведет рассказчик, потряс колокольчиком, предназначенным для того, чтобы вызывать Жозефа, и произнес:

— Слово предоставляется Шервилю.

— Милейший Дюма, — сказал Шервиль, — думается, у меня для вас есть довольно любопытный сюжет.

— Что ж, друг мой, гонорар — пополам.

— Договорились! Теперь слушайте.

— Это приключение произошло с вами?

— Да нет, с дедушкой мэтра Дениса Палана, хозяина харчевни «Трех королей» в Сент–Юбере.

— Сколько лет мэтру Палану?

— Лет сорок пять–пятьдесят.

— Значит, действие переносится к концу восемнадцатого века?

— Совершенно верно.

— Мы слушаем.

— Сначала я должен вам сказать — но так ли? — почему Денис Палан рассказал мне об этом приключении.

— Друг мой! Кажется, вы гоните строку.

— Честное слово, нет! Вступление необходимо. Если я приступлю к долу сразу, без предварительных пояснений, вы ничего по поймете в происшедшем.

— В таком случае, готовьте почву, друг мой. Это великое искусство романистов и драматургов. Только не затягивайте!

— Будьте покойны.

— Из–за свадьбы дочери Жуане, — начат Шервиль, — мы вместо того, чтобы переночевать у него, поселились в харчевне «Трех королей».

Едва туда войдя, мы поняли, что совершили ошибку. С нашей эгоистичной точки зрения было бы лучше поступить нескромно и остаться у Жуане.

Не знаю, останавливались ли когда–нибудь у Дениса Палана три короля и по нраву ли он прибил над дверью столь аристократическую вывеску. Возможно, какие–нибудь три короля действительно попались в эту западню. В любом случае, хоть вы и республиканец, Дюма, долг милосердия требует предупредить коронованные головы, чтобы они, проезжая через Сент–Юбер, не дали соблазнить себя картиной. изображающей трех монархов в королевских костюмах. В общем, короли гоже люди, что бы ни говорил Вольтер: «Pour être plus qu’un rois, te crois–tu quelque chose?»[2]

В трактире «Трех королей» не справляют свадеб и не закатывают пиршеств, долго там не остается ни пеший, ни конный — перекусывают наскоро и дремлют на стуле.

К чести достойного хозяина, большего он и не обещает.

Под красочным портретом трех королей, который служит здесь вывеской, художник в качестве рекламы изобразил небольшой стакан да чашечку кофе. Этим и удовольствовался.

Вы спросите, как полковник, Этцель и я могли выбрать подобное жилище?

На это я отвечу, что мы не так наивны, как кажемся на первый взгляд.

Мы выбрали этот постоялый двор, друг мой, потому что не было другого.

Позвольте мне набросать план харчевни. Описание будет подлинным. Внутренняя часть состоит из трех комнат. Первое помещение служит кухней. Там же спит трактирщик со своей семьей. Вторая комната представляет собой прокуренный зал с низким потолком. Два стола да несколько дубовых табуреток — вот и вся мебель.

Это помещение предназначено для посетителей.

Третий отсек — что–то типа загона–конюшни, где ставят вперемешку лошадей, ослов, быков и свиней.

Так вот, когда утром нам показали единственный зал, в котором мы должны были есть и спать, мы сказали с чисто охотничьей небрежностью: «Прекрасно! У жаркого огня, с чашей пунша, тремя матрасами ночь пройдет быстро».

Лишь когда пришла ночь, мы заметили, сколь длинны бывают иные ночи.

В этом мы убедились уже в одиннадцать часов вечера. Огонь начал гаснуть, бутыль можжевеловой настойки была выпита, а нам совершенно наглядно продемонстрировали, что на постоялом дворе нет ни одного матраса, кроме тех, что были на кровати самого трактирщика — на них лежали вповалку его жена и трое детей. Что до самого хозяина, он оставался на ногах, чтобы умилостивить, насколько это было возможно, господ парижан.

Во время ужина, плох он был или хорош, оживление не угасало. Пока в бутылке оставалась последняя капля джипа, мы кое–как поддерживали разговор.

В камине горел огонь, и очаг французского остроумия время от времени все же вспыхивал.

Потом наступило долгое молчание, каждый, осмотревшись вокруг, попытался устроиться поудобнее, чтобы заснуть. Некоторое время спустя можно было подумать, что все спят.

Ничего не было слышно, кроме монотонного тиканья больших деревянных часов, украшавших один из углов зала.

Вдруг часы содрогнулись от подножия до циферблата. Оттуда донеслось громкое бряцанье цепей и жуткий скрежет колес часового механизма. Пробило одиннадцать.

— Черт возьми! — взревел полковник.

— Что это значит? — спросил я.

— Что мы проведем хорошенькую ночку, — сказал Этцель. — К тому же здесь вовсе не жарко. Вот что, Шервиль, ты как самый молодой и симпатичный пойдешь позовешь трактирщика.

— Зачем?

— Чтобы он дал нам дров. Нельзя все время есть и пить, по греться можно до бесконечности.

Я встал, подошел к двери и позвал хозяина.

По дороге заметил картину, на которую, должен сказать, не обращал до сих пор внимания. Да и сейчас бы не обратил, если бы не обстоятельства. Но когда человек тонет или умирает от скуки, он цепляется за любую соломинку.

Я поднес к ней… — ну что я за фат, чуть было не сказал «восковую свечу»!.. — свеча была, конечно, сальная.

Это был рисунок гуашью на спанском дереве. Рисунок был когда–то заключен в позолоченную рамку. Теперь это претенциозное покрытие приобрело черноватый оттенок, которым рама была обязана оседавшим на пей в течение долгих лет копоти и пыли.

На картине был изображен Святой Юбер, парящий в поднебесье. Его можно было узнать по охотничьему рогу, одной из его самых частых эмблем, и, самое главное, по склонившемуся перед ним оленю с сияющим крестом.

Святой занимал верхний угол картины, олень — левый нижний.

На заднем плане — пейзаж, на фоне которого мужчина в зеленой куртке и вельветовых панталонах, обутый в большие охотничьи гетры, спасался бегством от преследовавшего его животного. Оно в равной мере могло изображать маленького ослика или огромного зайца.

— Боже мой, господа, — сказал я, снимая картину со стены и кладя ее на стол, — разгадывать ребусы не очень веселое занятие, но все же, когда нечего делать, лучше разгадывать ребусы, чем злословить о своем ближнем.

— Не думаю, — сказал Этцель.

— Ладно! Сплетничай и старайся при этом говорить правду, а мы с полковником будем разгадывать ребус.

— Должен сказать, что я по собираюсь ничего разгадывать — разгадывайте сами.

— Приступаю: заяц или ослик, бегущий за охотником, и дата — пятое ноября тысяча семьсот восемьдесят…

— А, — сказал трактирщик, входя, — у вас в руках изображение моего деда.

— Как, — спросил Этцель, — вы внук Святого Юбера?

— Нет, я внук Жерома Палана.

— Что за Жером Палан?

— Жером Палан — это охотник, которого вы видите на пейзаже. Вот он бежит со всех ног, а за ним гонится заяц.

— До сих пор, добрый человек, мы видели зайцев, которых преследовали охотники, а теперь видим охотника, которого преследует заяц. Лучшего объяснения и желать нельзя.

— Вам, может, и нельзя. Вы — человек сговорчивый. Мне же нужно, чтобы у каждой вещи были свои резоны.

— Разумеется! Если на картине изображен дедушка нашего хозяина, то он должен знать историю своего предка.

— Тогда пусть он нам ее расскажет.

— Слышишь, приятель? Огня и историю Жерома Палана!

— Сначала я схожу за дровами.

— Очень разумно.

— Тем более что дедушкина история длинная.

— И… забавная?

— Жуткая, сударь.

— Милейший, — сказал Этцель, — это как раз то, что нам надо: дрова и история! Историю!

— Через минуту все будет готово, — сказал трактирщик.

В самом деле: он вышел, но лишь для того, чтобы тут же вернуться с охапкой дров.

— Итак, — сказал хозяин, — вы непременно хотите, чтобы я рассказал вам историю, на которую намекает наша фамильная картина?

— А вы могли бы предложить нам что–нибудь более занимательное?

Трактирщик, видимо, покопался некоторое время в своих воспоминаниях.

— Нет, — сказал он. — Ей–Богу, нет!

— Тогда рассказывайте, друг мой.

— Если когда–нибудь вы, в свою очередь, запишете или станете рассказывать эту историю, ее можно назвать

«Заяц моего дедушки».

— Уж не премину, — ответил я этому достойному человеку. — В наше время, когда мы часто больше озабочены названием, чем самим романом, этот заголовок ничуть не хуже любого другого.

Мы притихли, подобно тем, кто три тысячи лет назад дивился рассказам Энея.

— Мой дед не был богат, но занимался прибыльным ремеслом, — начал трактирщик. — По крайней мере, если верить одной пословице, оно слывет прибыльным. Он был, как это сейчас говорят, фармацевтом или, как говорили раньше, аптекарем. Раньше — это, если вам угодно знать, в тысяча семьсот восемьдесят восьмом году. Он жил в небольшом городке Тэсе, в шести милях от Льежа.