Сергей Давыдов - «Тексты-матрёшки» Владимира Набокова

• Название: «Тексты-матрёшки» Владимира Набокова
• Автор: Сергей Давыдов
• Издательство: Кирцидели
• Жанр: Критика
• Год: 2004
• ISBN: 5-87399-120-0

Книга «„Тексты-матрешки“ Владимира Набокова» — первая монография о Набокове на русском языке. Впервые была издана в Мюнхене в 1982 году небольшим тиражом, и давно превратилась в библиографическую редкость. Вместе с тем, без ссылок на неё не обходится почти ни одно большое исследование, посвященное творчеству Набокова. Для настоящего издания книга существенно переработана.

---

Мениппова сатира представляет собой диалогический жанр.{241} В ее основе лежит идейно-философский конфликт. В четвертой главе «Дара» развивается конфликт между эстетическими взглядами материалиста-прагматика Чернышевского и Федора — идеалиста, поклонника чистого искусства. Согласно диссертации Чернышевского об «Эстетических отношениях искусства к действительности»,

…прекрасное есть полное проявление общей идеи в индивидуальном явлении … Истинное определение прекрасного таково: «прекрасное есть жизнь» … Действительность не только живее, но и совершеннее фантазии. Образы фантазии — только бледная и почти всегда неудачная переделка действительности. Прекрасное в объективной действительности вполне прекрасно. Прекрасное в объективной действительности совершенно удовлетворяет человека … Создания искусства ниже прекрасного в действительности и с эстетической точки зрения.{242}

Таковы, вкратце, главные умозаключения Чернышевского. «Единственно, впрочем, — допускает Чернышевский, — чем поэзия может стоять выше действительности, это украшение событий прибавкой эффектных аксессуаров и сопоставлением характера описываемых лиц с теми событиями, в которых они участвуют» (IV, 415). Вот этой погрешностью в логике эстетических воззрений Чернышевского и воспользовался Федор.

В четвертой главе «Дара» на жизнь Чернышевского падает свет искусства, и то, что в рассказе «Уста к устам» произошло с жизнью Ильи Борисовича, случается (только более беспощадно) с жизнью Чернышевского. «Прибавкой эффектных аксессуаров и согласованием описываемого лица с событиями», т. е. по собственному рецепту Чернышевского, Федор виртуозно обессмысливает жизнь и творчество славного шестидесятника. Вольное творческое сознание поэта шаг за шагом определяет бытие материалиста Чернышевского. Если век назад Чернышевский «казнил» «чистую поэзию» (IV, 416), то век спустя, в сотую годовщину со дня рождения Н. Г. Чернышевского, чистая поэзия пером Федора совершает казнь над Чернышевским. В своем олимпийском негодовании Федор порою напоминает Аполлона, который наделяет короля Мидаса за его невежество ослиными ушами.

Искусство сатиры и гротеска достигает в четвертой главе «Дара» предельной высоты, но хотя талант Федора очень близок Набокову, он все-таки еще отмежевывается от произведения героя.

Биография [Чернышевского] в «Даре» написана героем, который чем-то похож на меня, но сам я не написал бы ее таким образом.{243}

В последней, самой важной для нас главе романа снимается последняя преграда, отделяющая слово героя от слова автора. В пятой главе, этой самой сложной из набоковских «матрешек», происходит причудливая, но тем не менее закономерная метаморфоза. То, что не удалось Герману в «Отчаянии», удается Федору. Герой романа «Дар» становится автором романа «Дар». Как выясняется в конце книги, роман, который мы только что прочитали, — будущее, еще не написанное произведение Федора.{244} «Дар» — это роман, которого еще нет, но который будет создан; это черновик молодого автора, который станет беловиком зрелого писателя.

Набоков однажды заявил: «Вы можете только перечитать роман. Или пере-перечитать роман».{245} Если применить совет Набокова к роману «Дар», произойдет следующее. При первом чтении мы воспринимаем «Дар» как роман зрелого писателя Набокова, в который, как в «матрешку», вошли разные произведения молодого, еще только формирующегося писателя Федора. При первом чтении будущий роман Федора лишь незаметно просвечивает между строк. Федор думает: «Или роман. Это странно, я как будто помню свои будущие вещи, хотя даже не знаю, о чем будут они. Вспомню окончательно и напишу» (IV, 374).{246} Но при втором чтении мы уже читаем тот же текст «Дара» как роман, написанный героем, который сам стал его автором. Черновик Федора превратился в беловик, «внутренний» текст стал «внешним» текстом.

Эта причудливая метаморфоза, в которой герой возведен в статус автора, совершается по кругу. Кругообразная форма тщательно подготовлена в романе. Все произведения Федора, вошедшие в «Дар», роднит кольцевая композиция. Первое из них, книга стихов, открывалось стихотворением «Пропавший мяч» и замыкалось стихами «О мяче найденном» (IV, 215). Вторым произведением Федора стал рассказ о «треугольнике в круге».{247} Третье произведение — это кругообразный «рассказ-путешествие» о не вернувшемся и, вероятно, погибшем отце Федора. Путешествие Федора совершается следующим образом. Сквозь картину «Марко Поло покидает Венецию» (IV, 299) Федор отправляется по следам отца в воображаемую экспедицию по Азии. Во время этого «путешествия» сын превращается в своего отца и возвращается обратно по древней дороге, по которой шесть веков назад проходил Марко Поло (IV, 308).{248} Таким образом, рассказ, описав не круг, а скорее одно кольцо спирали, приходит к отправной точке, возведенной во вторую степень. Эта метаморфоза, в свою очередь, предвосхищает превращение героя в автора, Федора в Набокова.

Биографию Чернышевского Федор тоже задумал в виде кольца, так «чтобы получилась не столько форма книги, которая своей конечностью противна кругообразной природе всего сущего, сколько одна фраза, следующая по ободу, т. е. бесконечная…» (IV, 384). Биография начинается секстетом и кончается октетом опрокинутого сонета.{249} Подобно кольцу опрокинутого сонета в четвертой главе, и весь роман «Дар» облекается в кольцевую форму. Последние строки романа — это «онегинская» строфа. Четырехстопные ямбические строки благодаря удачно найденным переносам хорошо закамуфлированы в прозаическом тексте:

Прощай же, книга! Для видений — / отсрочки смертной тоже нет. / С колен поднимется Евгений, / — но удаляется поэт. / И все же слух не может сразу / расстаться с музыкой, рассказу / дать замереть… судьба сама / еще звенит, — и для ума / внимательного нет границы — / там, где поставил точку я: / продленный призрак бытия / синеет за чертой страницы, / как завтрашние облака, — / и не кончается строка.

(IV, 541)

«Завтрашние облака», которыми не кончается строка романа, перелетают в «облачный, но светлый день <…> первого апреля 192… года» (IV, 191), с которого роман «Дар» начинается.{250}

«Онегинская» строфа в конце романа приводит нас, таким образом, обратно к началу, но не романа Набокова (роман Набокова кончился), а нового романа Федора. Последний на протяжении романа успешно завершил цикл творческих метаморфоз. Созревший писатель Федор дорос до масштаба Набокова и, следовательно, на стыке кольца, на спайке двух текстов сам становится автором романа.

Но переход героя в автора осуществился не по кругу, который лежал в композиционной основе всех отдельных текстов романа, а скорее по ободу так называемой «ленты Мёбиуса». В отличие от ленты-кольца, на которой мы различаем внешнюю и внутреннюю поверхность, на «ленте Мёбиуса» внешняя поверхность переходит во внутреннюю. Из одной точки, одной непрерываемой линией, по «ленте Мёбиуса» можно перейти с изнанки на лицевую сторону ленты:

х — первое

у — второе чтение

Герой Федор, двигаясь по ободу такой ленты, начинает свой путь на поверхности х, т. е. на страницах романа Набокова, но, подходя к его концу, в промежутке между концом романа и его вторым началом, Федор оказывается на поверхности у, т. е. на страницах уже собственной книги. Внутренний текст «романа-матрешки» стал внешним, изнанка стала лицевой стороной, герой возведен в статус автора. О том, что Набоков заложил в основу своего романа принцип «ленты Мёбиуса», свидетельствует следующий отрывок, в котором бытие и сознание героя, «весь этот переплет случайных мыслей», приравнивается к «изнанке великолепной ткани, с постепенным ростом и оживлением невидимых ему образов на ее лицевой стороне» (IV, 489).

Но между композиционными кольцами отдельных произведений Федора и кругообразным построением его последнего произведения — «Дара» — есть существенная разница. Круг, созданный опрокинутым сонетом в четвертой главе, — порочный круг, а созданная им бесконечность — дурная бесконечность. Порочным был также круг, в котором вращался треугольник Рудольф — Оля — Яша: (Рудольф любил Олю, Оля Яшу, Яша Рудольфа, и т. д.) Круг, описанный стихотворениями о потерянном и найденном мяче, а также кругообразный «рассказ-путешествие», во время которого сын превращается в своего пропавшего отца, подходят ближе к замыслу «Дара», в котором герой становится автором. Таким образом, можно сказать, что контуры целого (романа «Дар») просвечивают сквозь отдельные его части (вставные тексты героя) так же, как микроформой отдельных внутренних кукол матрешки определяется макроформа внешней куклы.