Людмила Алексеева - Поколение оттепели

• Название: Поколение оттепели
• Автор: Людмила Алексеева
• Издательство: И.В. Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-8159-0603-4

Людмила Михайловна Алексеева (р. 1927) — историк, редактор. Участвовала в правозащитных выступлениях, начиная с первых протестов против ареста и осуждения в 1966 году писателей А. Синявского и Ю. Даниэля. Она стала одним из инициаторов оказания материальной помощи политическим заключенным и их семьям. В 1968–1972 гг. была первой машинисткой правозащитного бюллетеня «Хроника текущих событий». В феврале 1977 г. эмигрировала в США. Вернулась в Россию в 1993 году. В мае 1996 года избрана председателем Московской Хельсинкской Группы. С ноября 1998 года по ноябрь 2004 года — Президент Международной Хельсинкской Федерации по правам человека.

В этой книге Людмила Алексеева рассказывает о своей жизни, полной неожиданных поворотов, о времени, в котором ей и ее друзьям-правозащитникам довелось жить и сделать свой выбор. Андрей Сахаров, Натан Щаранский, Лариса Богораз, Александр Солженицын… Вот неполный список тех, с кем предстоит встретиться читателям в «Поколении оттепели».

---

Их требование поддержал глава Американской федерации труда и Конгресса производственных профсоюзов (АФТ-КПП) Лэйн Киркланд. В ответ на официальное заявление Киркланда из СССР предложили, чтобы сначала АФТ-КПП признал советские профсоюзы.

Когда за несколько месяцев до этого шли переговоры об освобождении Щаранского, а затем Орлова, положительное решение увязывалось с возвращением арестованных за рубежом советских шпионов. Власть имущие были большими любителями поторговаться. Однако сама «торговля» свидетельствовала — времена постепенно меняются.

Но доживет ли Толя до той поры, когда произойдут перемены и в его судьбе, ведь он который месяц держит голодовку.

В отчаянии, я решила отправиться в Рейкьявик, где были назначены переговоры на высшем уровне — между Рейганом и Горбачевым. Туда устремились полчища журналистов, и билеты остались только в бизнес класс. Билет-то я купила, но что я смогу там сделать? Попытаюсь что-то рассказать репортерам, томящимся в ожидании новостей? Вряд ли они ухватятся за имя Анатолия Марченко, оно ничего им не говорит — большинство были еще детьми, когда вышла книга «Мои показания». Ехать, чтобы краем глаза увидеть далекую страну, о которой рассказывал отец, путешествуя со мной по карте мира? Предаваться воспоминаниям детства, когда Толя умирает в Чистополе! Ни на что не надеясь, я вылетела в Исландию.

Рейкьявик не произвел на меня особого впечатления. Большую часть времени я проводила в пресс-центре, глядя на экран телевизора, по которому транслировалось не столько происходящее на переговорах, сколько вокруг них. Утром можно было увидеть, как Рейган и Горбачев входят в замок. Вечером показывали, как они выходят из замка. Днем экран принадлежал супруге Горбачева, Раисе Максимовне, — в каждом выпуске новостей сообщалось, что она посещает детские учреждения и благотворительные мероприятия. Когда не было Раисы Максимовны, в эфире возникали еврейские активисты. Они рассказывали простые житейские истории: такой-то и такая-то хотят эмигрировать, но их не выпускают. В нескольких пресс-конференциях я тоже участвовала и говорила о Толе. Но могло ли это ему помочь?

В последний день переговоров Горбачев выступил с пространной, на полтора часа, речью. Он признал, что переговоры провалились. Единственное, что меня порадовало, — это то, что Горбачев не читал свою речь по бумажке. В отличие от предшественников, он умел говорить и не нуждался в поддержке, чтобы дойти до трибуны и на ней устоять.

Прикрыв глаза, я вслушивалась в поток слов. Вот он стоит здесь на международной трибуне, крестьянский сын, ставший правительственным чиновником высшего ранга. А в это время сын железнодорожного рабочего умирает в камере Чистопольской тюрьмы. Такие разные судьбы у двух моих современников. Но оба они принадлежали одному поколению и оба оказались в его авангарде.

* * *

На обратном пути в Вашингтон я сидела в самолете рядом с Аликом Гольдфарбом и Саней Слепаком, сыном члена Московской Хельсинкской группы Владимира Слепака. Они приезжали в Рейкьявик хлопотать, чтобы выпустили их родителей-отказников.

— Это не Дубинин там? — спросил Гольдфарб, кивая на видневшуюся впереди пышную седую шевелюру.

Я не могла ответить, так как не знала, как выглядит советский посол в США.

Алик решил проверить и медленно прошелся по проходу к кабине пилота и обратно.

— Да, это он. Говорит с соседом по-русски, — сообщил Алик, вернувшись на место.

Он принял позицию боевой готовности. Раньше или позже Дубинину придется встать и пойти в туалет — мимо нас.

Дождавшись этого момента, Гольдфарб подскочил к послу и представился. Мне не было слышно, о чем они говорили, но, судя по их виду, тон беседы был вполне миролюбивым. Не изменился он и когда к ним присоединился Слепак. Тогда и я подошла, втиснулась между Слепаком и Гольдфарбом. Тут же меня кто-то стал дергать за рукав.

— О чем они говорят? — допытывался один из корреспондентов, подпрыгивая от возбуждения.

— Не мешайте слушать, — огрызнулась я.

Дубинин развивал начатую ранее мысль:

— Складывается впечатление, что западные корреспонденты не уделяют должного внимания Заключительномуакту. А это очень важный документ, и еще далеко не все осознали его значение. Видите ли, я был послом в Испании, когда в Мадриде проходила Конференция по безопасности и сотрудничеству в Европе. Так что, можно сказать, я эксперт по Хельсинкским соглашениям.

— Знаете, я тоже могу считать себя экспертом, — вмешалась я в разговор. — Я одна из членов-основателей Московской Хельсинкской группы.

Вокруг нас собралась толпа журналистов. Теперь они тянули за рукава Гольдфарба и Слепака. Ну как же, трое диссидентов разговаривают с послом! Такую новость нельзя пропустить.

— В таком случае, полагаю, мы оба эксперты, — был ответ дипломата.

— Знаете, почему я была в Рейкьявике? Из-за Анатолия Марченко…

— Не знаю, о ком вы говорите.

Конечно, он знал. Послу наверняка положили на стол выпуск «Нью-Йорк таймс» с обращением Марченко на редакционной странице. Как и письмо ста тринадцати членов Конгресса.

— Анатолий Марченко — писатель. Сейчас он в Чистопольской тюрьме. Объявил голодовку. Речь идет о его жизни. Для нас, друзей, его смерть была бы трагедией, но и Советский Союз, поверьте, от этого ничего не выиграет. Наоборот, пострадает его международный престиж.

— Пожалуй, — согласился посол. — Почему бы вам не прийти в консульство и не изложить все сказанное в письменном виде?

— С радостью это сделаю, — ответила я.

Мы расступились, освобождая послу путь к туалету. Оставшись лицом к лицу с представителями прессы, мы не преминули сделать заявление: у нас состоялся сердечный разговор с советским послом, он пригласил нас в консульство подавать петиции о Марченко и о родителях-отказниках. На следующий день сообщения о нашей беседе появились и в «Нью-Йорк таймс», и в «Вашингтон пост».

* * *

Через сутки после возвращения из Рейкьявика, 16 октября, отца Алика, Давида Гольдфарба, выпустили из Советского Союза. 20 октября мы со Слепаком направились подавать свои заявления. На подходе к советскому консульству нас окружила толпа репортеров, и я раздала им копии подготовленного письма.

В своем обращении я предлагала немедленно освободить Анатолия Марченко и добавляла: если он согласится эмигрировать, я буду рада пригласить его с семьей быть моими гостями в США. Специально оговорив это, я хотела, чтобы у Толи с Ларисой была такая возможность, хотя Толя и заявлял перед последним арестом, что не намерен уезжать из страны. Что он думает сейчас, я не знала. Поговорить с Ларисой не могла — ее телефон отключили от международной линии связи. Так что я действовала по своему усмотрению.

Как выяснилось позже, 13 ноября Ларису вызвали и предложили подать заявление с просьбой освободить Марченко «по состоянию здоровья». Она написала соответствующее заявление, и через неделю последовало предложение от КГБ: всей семьей эмигрировать в Израиль. При этом чиновник подчеркнул, что решать надо немедленно.

— Но я не знаю, хочет ли мой муж эмигрировать, — сказала Лариса.

Она объяснила, что не виделась с мужем почти три года, но если он готов покинуть страну, она и сын поедут вместе с ним. Ей предложили изложить все это на бумаге. И бумага пошла по инстанциям.

28 ноября Лариса получила от Толи письмо с просьбой прислать продуктовую посылку. Единственным объяснением окончания голодовки могло быть только то, что Толю заверили — вскоре предстоит амнистия политзаключенных. Неужели мы победили?

* * *

Около полудня 9 декабря 1986 года Лариса — она в это время собиралась на почту, отправить посылку Толе — получила срочную телеграмму: «Ваш муж Марченко Анатолий Тихонович скончался в больнице». В тот же день Лариса, тринадцатилетний Павел и еще семь человек родных и друзей выехали в Чистополь.

Позднее Лариса напишет о прощании с Толей:

«…10-го днем добрались до городка, в 4 часа были у ворот Чистопольской тюрьмы… Мы просили отдать нам тело, чтобы похоронить его в Москве, там же, где покоится прах моих родителей. Категорический отказ: „Заключенных, умерших в тюрьме, хоронит администрация в присутствии родственников“.

Мы сказали, что хотим хоронить Анатолия по православному обряду, с отпеванием в церкви. Тоже отказ. „Вы увидите тело в морге, в гробу, приготовленном для похорон. Вы получите возможность там с ним проститься“…

После наших ночных телеграмм и звонков в Москву и Казань нам все же разрешили отпеть Анатолия в православной церкви Чистополя и отодвинули похороны на два часа.

В похоронный автобус набились люди в штатском, не отходившие от нас ни на минуту. За автобусом ехал „газик“ с сопровождающими. Автобус подогнали к моргу, как „воронок“, — вплотную… Нас не хотели впускать в морг, но мы вошли…