Элина Драйтова - Повседневная жизнь Дюма и его героев

• Название: Повседневная жизнь Дюма и его героев
• Автор: Элина Драйтова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Филология
• Год: 2005
• ISBN: 5-235-02775-2

В книге Элины Драйтовой увлекательно рассказывается о двух исторических эпохах: эпохе, в которую жил и творил Александр Дюма-отец, и эпохе, когда жили и совершали свои подвиги его герои. Автор с большой любовью описывает быт и особенности характера и отношений Александра Дюма с окружающими, мужчинами и женщинами, его увлечения и привычки.

---

Число собак дошло до четырнадцати, но хозяин дома был уверен, что их содержание в месяц обходится ему дешевле, нежели один обед для шестерых друзей. Четвероногие приживалы каждый на свой лад норовили подольститься к хозяину дома, и тот отвечал им полной благосклонностью.

Помимо охотничьих добродетелей и дружелюбия, Причард обладал талантом всегда и везде заботиться о себе, то есть в первую очередь о своем желудке. Его изобретательность по этой части явно граничила с областью чудесного. Судите сами. Ранним утром Причард пробирается на птичий двор и…

«Оказавшись на птичьем дворе, он растянулся на земле, раскинув лапы, носом в сторону курятника, и дружески тявкнул.

Услышав зов, одна курица высунула голову и, нисколько не испуганная появлением Причарда, поспешила к нему.

Дальше произошло нечто, вызвавшее у меня величайшее удивление.

Я прекрасно знал, хотя и не был силен в естествознании (…), манеру собак здороваться при встречах.

Но я никогда не видел, чтобы собака засвидетельствовала таким образом свое почтение курице.

То, чего я никогда не видел, произошло.

Курица очень охотно — и это доказывало, что она не лишена чувственности, — позволяла Причарду себя ласкать, разъяичиваясь (прошу прощения за слово, которое только что изобрел для этого случая) в его лапах, а Причард тем временем, подобно жабе-акушерке, облегчал роды.

Курица при этом пела, как Жанна д’Альбре, когда та разрешалась Генрихом IV.

Но мы не успели увидеть яйцо: оно даже не коснулось земли, как уже было проглочено.

Освободившись от бремени, курица встала, встряхнулась, весело поскребла свой помет и уступила место подруге, которая незамедлительно его заняла.

Причард проглотил таким образом четыре еще теплых яйца, совершенно так же, как Сатурн в сходных обстоятельствах пожирал потомство Реи» («История моих животных», XXXIX).

Эта забавная сцена стоит на грани реальности и выдумки и сильно смахивает на охотничьи рассказы. Но где-то в глубине души мы допускаем реальность описываемого события, ведь Дюма не был бы самим собой, если бы не умел рассказать полусказку, полу-быль об обыденных вещах и заставить читателя поверить в нее. Что бы ни было на самом деле, читатель благодарен за удовольствие от чтения, а отделение мифа от реальности, как мы уже сказали, не входит в задачи этой книги.

В конце концов, Причард погиб в схватке с более сильным собратом, чем поверг в горе своего хозяина, который был к нему очень привязан и находил в нем «оригинальность и непредсказуемость, свойственные умному человеку, не лишенному причуд».

Другие собаки Дюма не оставили в его душе столь глубокого следа, хотя он пишет о них с не меньшей теплотой. Некоторых из них он запечатлел в своих романах. Например, образ пса Алана в романе «Бастард де Молеон» написан с натуры. Прототипом послужил белый пиренейский пес Мутон, подаренный Дюма одним из соседей, но, увы, не принесший ему радости и — даже! — послуживший причиной того, что любовь писателя к животным оказалась под сомнением много лег спустя после его смерти. Вот что, собственно, произошло.

Характер Мутона долгое время оставался загадкой: он был мрачноват, но не казался особо агрессивным. Впрочем, даритель почему-то не захотел посвящать нового хозяина в подробности прежней жизни Мутона, а некоторые из друзей Дюма, предчувствуя недоброе, советовали ему быть с новой собакой поосторожнее. Все шло хорошо, пока хозяин не застал пса за разорением клумбы георгинов и не захотел примерно его наказать. Предоставим слово самому Дюма.

«Я… молча тихонько приблизился к Мутону и приготовился дать ему самый жестокий пинок, на какой я, обутый в туфли, был способен, в ту часть тела, которую он мне подставил.

Это оказалась задняя часть.

Я прицелился получше и, как и обещал, дал ему пинка.

Нанесенный довольно низко, удар, кажется, не стал от этого менее болезненным.

Мутон глухо заворчал, обернулся, попятился на два или три шага, глядя на меня налитыми кровью глазами, и устремился к моему горлу.

К счастью, догадавшись, что должно было произойти, я успел занять оборонительную позицию, то есть, пока он летел на меня, я выставил навстречу ему обе руки.

Моя правая рука оказалась у него в пасти, левая схватила его за горло.

Тогда я ощутил боль, будто мне вырвали зуб (больше мне не с чем ее сравнить), только зуб рвут одну секунду, а мои мучения продолжались пять минут.

Это Мутон терзал мою руку.

Я в это время его душил.

Мне было совершенно ясно одно: пока я держу его, моя единственная надежда на спасение заключается в том, чтобы сжимать горло все сильнее, пока он не начнет задыхаться.

Именно это я делал.

К счастью, рука у меня хоть и небольшая, но сильная: все, что она держит, за исключением денег, она держит крепко.

Она так крепко держала и сжимала горло Мутона, что пес захрипел. Это приободрило меня, и я сжал горло еще сильнее; Мутон захрипел громче. Наконец, собрав все силы, я надавил в последний раз и с удовлетворением почувствовал, что зубы Мутона начинают разжиматься. Секунду спустя его пасть открылась, глаза закатились, он упал без чувств, а я так и не выпустил его горло. Но правая рука моя была покалечена» («История моих животных», XXX).

Возможно, этот эпизод и не заслуживал бы столь длинной цитаты, но именно он, вопреки ожиданиям, может послужить лишним доказательством того, сколь важна интерпретация в описании фактов, а также того, что, при желании и в зависимости от внутреннего настроя, одно и то же событие может привести к самым разнообразным выводам. Отдавая должное свободе стиля «Истории моих животных», Д. Циммерман считает, что книга «открывает нам одну из сторон личности Александра, слишком часто таящуюся во тьме».[107] О какой же стороне личности идет речь?

«Столь привычный по описаниям добродушный гигант уступает место существу грубому, жестокому, иногда даже садисту. Как, например, в эпизоде, в котором собака Мутон губит георгин в саду Монте-Кристо. Александр наказывает ее за это ударом ноги по причинному месту. Мутон в ярости кидается на хозяина. Александр, засунув ему в пасть кулак, другой рукой сжимает ему шею. Мутон прокусывает Александру руку. Александр удушает его».[108]

Оставим интерпретацию исследователя без комментариев. Мы ведь привели эти две цитаты только для того, чтобы показать на примере, сколь зыбко наше «истинное» знание о ком бы то ни было и насколько оно зависит от представлений, то есть от конкретного субъективного взгляда. Упомянем лишь те детали, которые не вошли в интерпретацию Д. Циммермана. Во-первых, вопреки настояниям окружающих, укушенный писатель запретил убивать собаку, заявив, что «сам спровоцировал нападение и (…) сам виноват». В тот момент ему всего важнее было убедиться, что собака не бешеная, мстить же животному он не собирался. Убедившись, что с псом все в порядке: тот вполне пришел в себя, спокойно и нормально ел, — Дюма успокоился (вопрос о бешенстве отпал) и велел вернуть Мутона прежнему хозяину. Только тут выяснилось, что от пса старались избавиться, потому что он кусался.

Если же кого-то интересует, как сильно сам Дюма пострадал в схватке с Мутоном, то описание его покалеченной руки вы можете найти в первой главе нашей книги, где оно приводилось в качестве доказательства того, что даже увечья и болезни не могли помешать Дюма работать.

Помимо собак в замке Монте-Кристо обитали три обезьяны, напоминавшие писателю, по его собственным словам, известного переводчика, прославленного романиста и одну знаменитую актрису. И хотя в жизни животные, несомненно, носили имена тех знаменитостей, чьи лица и мимику они, сами того не зная, напоминали, в «Истории моих животных» они получили звучные, но не очень прозрачные псевдонимы.

Эта обезьянья троица потешала Дюма и его гостей уморительными выходками, а однажды вырвалась из клетки и совершила серьезный проступок: открыла двери птичьего вольера перед хозяйским котом Мисуфом Вторым. Мисуф, понятно, не растерялся и передушил всех птиц, устроив себе роскошный ужин. Дюма описывает шутовской суд над зарвавшимся котом, устроенный им самим и его друзьями. Шутки шутками, но только суд спас кота от смерти, потому что садовник и смотритель животных Мишель предлагал умертвить его. Суд приговорил Мисуфа к пятилетнему заключению в обезьяньей клетке, что предполагало в первую очередь ограничение его подвижности и таким образом исключение возможности нового нападения на хозяйских птиц. Но не волнуйтесь: Мисуф недолго просидел в клетке, потому что, в очередной раз оказавшись без денег, Дюма был вынужден расстаться и с «замком», и с клеткой, и с обезьянами. Тем не менее Д. Циммерман опять-таки считает всю вышеописанную ситуацию «преступлением против «кошачности» и утверждает, что «именно по этой причине «История моих животных» не переиздается с 1949 года».[109]