Дайзетцу Судзуки - Дзен-буддизм и психоанализ

• Название: Дзен-буддизм и психоанализ
• Автор: Дайзетцу Судзуки
• Издательство: Весь Мир
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: 5-7777-0023-3

Дзен-буддизм возник на Востоке, психоанализ — на Западе. На первый взгляд, между двумя диаметрально-противоположными системами, порожденными различными цивилизациями, не может быть ничего общего. Однако начиная с 30-х годов нашего столетия последователи психоанализа все чаще и чаще обращают свои взоры к дзен-буддизму, а к концу 50-х многие становятся его увлеченными сторонниками. Это произошло, вероятно, потому, что в центре внимания обеих систем — Человек; в одном случае его психическое, а в другом — духовное здоровье. Точки соприкосновения дзен-буддизма и психоанализа очевидны, о чем свидетельствует эта книга. Своим появлением она обязана симпозиуму, посвященному проблемам взаимоотношений дзен-буддизма и психоанализа, который был проведен в Автономном национальном университете в г. Мехико.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Поскольку даже в созерцании собственная субъективность дана это в терминах неких объектов, оно естественным образом смешивает реализованное бытие с «бытием чем-нибудь». Пытаясь в качестве субъекта справиться с задачей обнаружения себя, оно создает некий объектный образ самого себя. С помощью этого образа-объекта эго надеется получить признание и одобрение другого — если не его лояльность, то по крайней мере контроль над другим или независимость от него. В своей двоякой отчужденности эго сталкивается с абсолютным пределом, каковым является для него субъективность другого — как вызов или даже угроза.

Чтобы утвердить себя и преодолеть эту угрозу, эго опирается на проецируемый образ-объект, а тем самым может принять этот ограниченный и конечный отпечаток за самого себя в целом — за свою почву, свой источник и последний смысл, коим оно поддерживается и осуществляется. Большая часть его субъективности (или даже вся она) приносится в жертву и подчиняется содержанию, необходимому для реализации подобного образа, — богатству, власти, престижу, мужественности, женственности, знанию, моральному совершенству, художественному творчеству, физической красоте, популярности, индивидуальности или «успеху». Фактически отождествив себя с таким содержанием, это внимает только той или иной предзаданной концепции. Подобная фиксация или привязанность делает его легкой добычей изначальной иллюзии эгоцентризма. Ускользавшее от самого себя эго было зависимым от объекта, служившего препятствием; теперь объект господствует над ним и обманывает его.

Становится ли образ-объект действительностью или остается выдумкой и идеалом, в основе его лежит один и тот же самообман. В своей тотальности эго никогда не сводится к любой объектной характеристике или к реализованной субъективности — собственному телу, уму, талантам, положению, «лицу», доброте, профессии или призванию, социальным или биологическим функциям, классу, культуре, нации или расе. Как бы замечательны мы ни были в качестве мужа, жены, родителя, правителя, ученого, мыслителя, профессионала или бизнесмена мужского или женского пола, сколь бы богато одаренным и владеющим собой ни было такое эго, оно не обладает собою целиком и не реализует себя полностью как человеческое эго.

Выходя за собственные пределы и отдаваясь любви, творчеству, преданно служа идеалу или призванию, выражая тем самым подлинную субъективность, эго остается связанным и зависимым от частного объекта данной экспрессии — от специфических черт любимого человека, творческой деятельности, идеала, профессии или работы. Обусловленная субъективность не способна быть субъектом без объекта, а потому она сразу ограничивается и сокращается объектом. Отсюда амбивалентность любви и дружбы (eros и philia), содержащих в себе скрытую или явную враждебность к любимому человеку. Эта враждебность — равно как гордыня или особый интерес эго как субъекта любви (либо творчества, морали) — искажает и оскверняет любовь, творчество или мораль, что вызывает в эго глубокие угрызения совести по поводу собственной нечистоты, вины или, в случае религиозной ориентации, греха.

Чтобы быть субъектом, эго требуется объект, но оно никогда не достигает полного самоосуществления посредством любого объекта. Такое самоосуществление, даже если оно подлинно, остается ограниченным, временным и тусклым. Несмотря на все богатство творческой субъективности, вопреки настоящему изобилию жизненного содержания и действительному величию достижений и успехов, эго, как таковое, остается нереализованным. Эго не в силах поддерживать себя изнутри, а потому оно мучается из-за чувства собственной ничтожности, вины, греховности, пребывает в меланхолическом унынии, ощущает одиночество, фрустрированность, отчаяние. Изнутри его терзают беспокойство, чувство незащищенности, презрение или даже ненависть к себе; внешне могут проявляться черты многочисленных психологических и психосоматических нарушений.

Часто эго удается справиться с такими приступами тревоги и сохранить состояние стабильности до конца своих дней. Но даже в таком случае оно находится под постоянной угрозой прорыва глубокого беспокойства, подъема волны неудержимой тоски и страха — стоит эго потерять способность рационализировать чувства собственной ничтожности и вины, стоит ему впасть в болезненное сомнение относительно того, простил ли Бог его вину, достаточно утратить какие-то необходимые для поддержания собственного образа-объекта компоненты при их разрушении, отсутствии, опустошении, в случае утраты иллюзий. Наконец, какое-нибудь самое обычное событие повседневной жизни может неожиданно принести травмирующее осознание того, что преходящим и эфемерным является не только любое содержание эго, но также и само эго. Всегда, в юности и в старости, оно уязвимо, подвержено болезни, телесной и духовной немощи, смерти.

Интеллектуально неизбежность смерти все время известна эго. Однако действительный опыт перспективы собственного небытия потрясает его экзистенциально, полностью разрушая тем самым иллюзию совершенства в терминах любого образа объекта. Травмирующая тревога, вызванная неизбежностью смерти, является самым сильным и мучительным доказательством того, что никакое объектное содержание или его аспект не способны удовлетворять человека как человека. В двойственной тревоге о жизни и смерти эго проходит через муки самой пронзительной нерешительности: быть или не быть.

Эта уникальная по своей ощутимости неопределенность эго — продолжать ли ему далее свою борьбу за самоосуществление — является, видимо, самым глубоким выражением его положения: никакое действие не может разрешить этого противоречия. Пока есть эго, сохраняется и его внутренняя противоречивость.

Открыто и честно признав свои проблемы, это может найти мужество и силу для того, чтобы принять собственную негативность и продолжать стремиться «быть». Хотя такие попытки нередко имеют героический характер, они еще не представляют собой положительной реализации самоосуществления. Утверждение осмысленной субъективности путем принятия, терпения и страдания в лучшем случае является латентным и предварительным предзнаменованием самоосуществления, но никак не действительной его реализацией. В худшем же случае это опять обман, включающий в себя и самообман субъекта.

В терпении и сопротивлении эго иногда мыслит себя принявшим всю ответственность за собственное существование. Забыв о том, что как объект оно пассивно и фактично, а потому лежит за пределами собственных актов и решений, эго впадает в обманчивый hybris. Ослепленное такой иллюзией, оно решается объявить себя — несмотря на все катастрофы жизни — «хозяином своей судьбы», «капитаном своей души».

Такой обман обычно поддерживается только с помощью подавления всяких эмоций, теплоты, сострадания и любви. Та же воля, которая дисциплинирует и закаляет эго в борьбе с его негативностью, часто оказывается негибкой, ломкой, неподатливой, опасающейся хоть как-то ослабить свою напряженность из-за угрозы полного краха. Именно непрестанное усилие делает ее всегда ненадежной, находящейся под угрозой срыва и слома. Перегруженное, сверх всякой меры ответственное и подавленное эго может неожиданно обратиться полной своей противоположностью.

Вместо того чтобы брать на себя негативность собственной судьбы и переносить ее, эго может избегать этой негативности, даже отрекаться от нее. Оно пытается «быть» не «вопреки», но «не обращая внимания» на ограниченность обусловленного субъекта. Пребывая в цепях зависимости от объекта, зажатое им эго пытается, скорее, бежать от этого рабства, а не сносить его; поэтому оно отказывается признать всю его серьезность, изобретает пути, как бы предать его забвению, либо вообще позволяет себе отрицать объектную сторону как таковую.

Игнорируя природу или компоненты собственных действий и решений, эго погружается теперь в поток действий, актов, решений — либо в поисках развлечений, либо ради самих этих актов. В последнем случае попытка реализации чистой и свободной от всякого принуждения субъективности ведет эго к двоякому самообману. Предполагая, что самой своей субъективностью оно может реализовать объектный аспект, эго боится сведения себя к объекту при малейшем перерыве в непрестанной деятельности субъекта.

Какой бы, однако, ни была мотивация, лишенная серьезности по отношению к объектному содержанию субъективность перестает быть осмысленной. Она быстро вырождается в бесцельную деятельность просто для того, чтобы чем-нибудь «заняться», для пустопорожнего «развлечения», спонтанных порывов, потворства своим прихотям, безответственного конформизма, переменчивого каприза, разнузданности и распущенности. В любом случае такая субъективность способна следовать только либо поверхностным интересам и удовольствиям, либо неглубоким «потрясениям». Но даже удовольствия ослабевают, разъедаются, надоедают. В бешенстве эго пытается увеличить интенсивность деятельности этой предполагаемой субъективности: еще больше дел, еще больше наслаждений, больше нонконформизма, «уходов от всего», больше наркотиков, алкоголя, секса и всех его извращенных форм.