Айрис Мердок - Монахини и солдаты

• Название: Монахини и солдаты
• Автор: Айрис Мердок
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-33392-9

Впервые на русском — знаковый роман выдающейся британской писательницы, признанного мастера тонкого психологизма.

Гай Опеншоу находится при смерти, и кружок друзей и родственников, сердцем которого он являлся, начинает трещать от напряжения. Слишком многие зависели от Гая — в интеллектуальном плане и эмоциональном, в психологическом, да и в материальном. И вот в сложный многофигурный балет вокруг гостеприимного дома на лондонской Ибери-стрит оказываются вовлечены новоиспеченная красавица-вдова Гертруда, ее давняя подруга Анна, после двадцати лет послушания оставившая монастырь, благородный польский эмигрант по кличке Граф, бедствующий художник Тим Рид, коллеги Гая по министерству внутренних дел и многие другие…

---

— Верно.

— Я и не задумывалась о Тиме. Ничего такого не ждала и не искала.

— Но это произошло. Человек должен принимать счастье, как он принимает горе, если приходит то или другое.

— Да.

— Эй-эй, белый лебедь… спрашивала я тебя о белом лебеде?

— Спрашивала.

— Нет больше всей той загадочности Гая, нет его особого величия и очарования, и самого его нет, чтобы узнать у него. А «она продала кольцо» помнить?

— Это тоже была его присказка?

— Да, эти забавные присказки были как заклинания: о кубе, «она продала кольцо» или «не надо ей было продавать кольцо».

— «Она» — это, конечно, Джессика, — сказала Анна. — Из «Венецианского купца».[141] Она продала кольцо, подаренное матерью ее отцу.

— Господи, ты права! Почему мне это не пришло в голову? Гай часто говорил, что отождествляет себя с Шейлоком. Как бы мне хотелось, чтобы ты знала Гая.

— Один раз я разговаривала с ним.

— Ах да, припоминаю. Как все же странна, и необъяснима, и ужасна жизнь.

— Очень.

— Я рада, что ты здесь, Анна. Мне тебя словно само Небо посылает, как тогда, когда Гай был болен. Ты помогала мне во всем, благодаря тебе я смогла пережить его смерть. Выйти замуж за Тима и удержать Питера — все это ты мне помогла, правда!

— Приятно слышать.

— Я думала, что никогда больше не буду счастлива, никогда даже не захочу счастья. Что я бы делала без тебя?

— Я тут ни при чем, но все равно спасибо.

— И теперь мы вместе. Я так довольна за Графа, за Питера. Так сказать, последний штрих. Я не могла позволить ему отбиться и потеряться.

— Конечно, не могла.

— Это как овчарня, где все овцы собраны вместе.

— Или как детский манеж.

— Точно! У меня нет детей, потому каждый — это мой ребенок. Я поняла, что это так просто — любить и быть любимой всеми.

— Вот и хорошо.

— А теперь расскажи о себе, я совершенно не в курсе, что происходит. Знаешь, после… после Франции… я жила в мире каких-то сверхчеловеческих страстей. Все было потрясающе. Но я поостыну, приду в себя. Мы придем в себя. Расскажи, как твои дела.

— Прекрасно.

— Как с работой?

— Пока не везет.

— А тебе нужно работать? Знаешь, дорогая, денег у меня немерено. Ты не должна беспокоиться о деньгах, договорились? Чем тебе хотелось бы заниматься? Меня распирает желание помочь всем, исполнить их заветные желания! Ну, не всем, но тебе безусловно. Ты должна иметь, что ты хочешь, и тут я полностью в твоем распоряжении.

— Нет, я должна работать.

— Я так и полагала. Давай подумаем, что мы можем сделать…

— Вообще-то я уезжаю, — сказала Анна.

— Да? Куда?

— В Америку.

— В Америку? И надолго?

— Навсегда.

— Не глупи, Анна.

— Буду там жить и работать. Я знаю там людей, которые подыщут мне работу.

— Анна, что это значит? Какую работу, где, я не хочу отпускать тебя!

— В Чикаго, там есть община кларисс…

— Анна! Ты же не хочешь уйти обратно в монастырь? О боже!..

— Нет, монахиней я не стану. Буду жить при нем. Это тоже способ.

— Ты сумасшедшая, я думала, ты покончила со всем этим… И чем, ты воображаешь, будешь там заниматься?..

— Буду кем-то вроде социального работника, во всяком случае собираюсь. Я решила устроиться там.

— Анна, ты не можешь так поступить! — Гертруда вцепилась в край стола, приподняла его на дюйм и выпустила. Бокалы зазвенели. — Не можешь, не поступишь, нет!

— Прости, дорогая. Я приняла решение.

— Ты не уедешь. Я не могу без тебя. Ты не уедешь.

— Прости…

— Но почему? Это из-за Тима?

— Из-за Тима? Нет.

— Ты вообразила, что терпеть не можешь Тима, но ты полюбишь его, научишься…

— Да, мне…

— Или ты по-прежнему считаешь, что я вышла за никчемного человека? — В глазах Гертруды вспыхнули гнев, раздражение, вечное упрямство.

— Гертруда, Тим ни при чем, он мне уже нравится, мне не нужно ничему учиться.

— Я столько много думала о нас четверых, почему мы не можем быть одной счастливой семьей? Как было бы прекрасно вместе встретить Рождество: ты и я, Тим и Граф. Такое утешение! Не верю и никогда не поверю, что ты и Тим не поладите. Ведь тебе уже нравится Питер, и ты нравишься ему…

— Рождество. Как трогательно. Как грустно.

— Отчего грустно? Что такое? Анна, Анна… или дело во мне?

— О… нет…

— Хочешь, чтобы я принадлежала только тебе одной? Не желаешь делить меня с Тимом? Так, да?

— Нет, уверяю тебя, ты тут ни при чем…

— А я думаю, при чем. В тебе говорит ревность. Ты обиделась и уезжаешь.

— Я уезжаю не оттого, что обиделась! — ответила Анна, уже сама разозлившись.

— Анна, будь великодушней. Тебе не хватает великодушия, не хватает благородства. На тебя это непохоже.

— Я нисколько не…

— Анна, ты не как тот благородный, уж не помню его имени, который уходит в снега?[142] Что за глупая идея пришла тебе в голову? Ты злишься, что теряешь меня? Ты не потеряла меня. Неужели воображаешь, что больше не сможешь дружить со всеми нами?..

— Гертруда… пожалуйста…

— Для чего уезжать? Это бред. Это что, назло? Питер — в Ирландию, ты — в Америку, или все с ума посходили? Ты возненавидишь Америку. Как бы то ни было, ты не едешь. Я не могу без тебя. Ты остаешься здесь, и точка.

— О, моя дорогая, дорогая моя…

— Ты обещала, что останешься… говорила, что никогда не покинешь меня…

— В наши дни до Америки рукой подать.

— Это подло с твоей стороны! Ты злая! Не держишь слово и понимаешь это! Я чувствовала себя так спокойно. Так уверенно. Думала, ты всегда будешь со мной.

— Мне необходимо уехать, — сказала Анна. — Прости.

— Но почему? Ты не можешь уехать. Я люблю тебя, мы все любим тебя. Здесь ты дома и одна из нас. Почему ты бежишь, чего боишься? Найдешь работу в Лондоне. Ведь помнишь, как мы собирались вершить добрые дела? Если хочешь заниматься социальными проблемами, я сама могу устроить тебя работать с женщинами из Азии. Здесь масса необходимых дел. Зачем для этого куда-то уезжать?

— Затем, что я человек религиозный, — ответила Анна, — и мне необходимо уединение.

Помолчав, Гертруда сказала:

— Этого я и боялась.

— В каком-то смысле я по-прежнему монахиня.

— Ты еще носишь свой отвратительный крестик на шее. Я эту цепочку видеть не могу.

— Для всех вас я была монахиней.

— Да, но ты была нашей монахиней. Ты была нужна нам…

— Мне это необходимо, — сказала Анна. — Я долго думала над этим. Необходимо. Прости.

— Анна… мне ты тоже необходима… пожалуйста…

Глаза Гертруды наполнились слезами, и мгновение спустя ее щеки стали красными и мокрыми.

Анна придвинула кресло к подруге. Они молча обнялись. Анна, тоже плача, схватила Гертруду за плечи, притянула к себе ее милую голову, и их слезы смешались. Ей казалось, что за размытыми очертаниями комнаты видится мерзость опустошения. Она плакала вместе с Гертрудой от невыносимого сочувствия к ней, плакала над собой и над своим грядущим одиночеством.

Скоро они взяли себя в руки, отодвинулись друг от друга, осушили слезы.

— Ты еще передумаешь, — сказала Гертруда.

— Нет, нет.

— Ну и черт с тобой!

— Прости…

— Итак… в конце концов… нам снова предстоит разделить мир. Мне достанется старый, тебе новый.

— Мы еще встретимся, — сказала Анна.

И она уже заранее видела, как это будет. Обмен остроумными письмами, со временем все более редкими. Встречи, может, раз в три года, без мужчин. Будут сидеть в баре в Нью-Йорке или в Чикаго и вспоминать былые годы. Смеяться прежним грустным, безумным смехом, как тогда, давным-давно, когда Анна собиралась в монастырь.

И как тогда, при том давнишнем расставании, Анна сказала:

— Не навек прощаемся.

Но они прощались навсегда, и обе знали это.

Часть девятая

— Почему Анна решила уехать? — спросил Тим.

Он и Гертруда обедали на Ибери-стрит, запивая еду молодым божоле.

— Не знаю. Ее нелегко понять. Видно, после того как она явилась ко мне прямо из монастыря и я очень зависела от нее, ей представлялось, что мы вечно будем неразлучны. Наверное, мне и самой этого хотелось. Потом она почувствовала, что не может делить меня ни с кем другим. Она всегда относилась ко мне так, словно я ее собственность, даже в колледже.

— А не в том дело, что она недолюбливает меня?

— Нет, навряд ли.

— Было бы очень неприятно думать, что ты потеряла ее из-за меня…

— Нет-нет, то же самое было бы, выйди я за кого другого, она хотела меня для себя.

— Она всегда несколько пугала меня. Но я старался.

— Знаю, дорогой мой, ты старался. Она говорила что-то о том, что она человек религиозный и нуждается в уединении.

— Я считал, что она завязала со всем этим делом.

— И я. Но оказывается, нет. У таких людей это как наркотическая зависимость. И она же пуританка, мазохистка.