Николай Сергиевский - Семибоярщина

• Название: Семибоярщина
• Автор: Николай Сергиевский
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-7632-0042-х

В книгу включены исторические романы Н. Сергиевского и А. Зарина, охватывающие последний период Смутного времени (1610–1612), когда после свержения группой бояр Василия IV Шуйского было создано боярское правительство во главе с Ф. И. Мстиславским — Семибоярщина.

---

— Ну, ну, молчи! — заметил проигравший.

— Не нравится, рожей не вышел, — засмеялся молодой. — Ну, отыгрывайся! — И он бросил кости. — Один и два!

— Пять и четыре!

Выигрыш примирил проигравшего. Они отложили кости и стали шутить с Пашкой. Та за словом в карман не лазила и скоро узнала, кто они, куда и зачем едут.

— А нас-то куда? — спросила она.

— Вас-то? — ответил товарищ молодого. — Да куда? Пошалят с вами паны ночь-другую, да и пустят. Не в поход же брать!

Ольга услышала последнюю фразу и истерически разрыдалась; ее сил не хватило на большие испытания.

Пан Млоцкий проснулся от ее плача. Солнце уже опускалось к закату. Он сел на землю, протер глаза, с изумлением огляделся и наконец очнулся.

— Ба! Хлопец, и так плачет! — воскликнул он, вскакивая. — Пан Куровский, пан, твой пахолик плачет! Утешь его. Ха-ха-ха!

Длинный поручик вскочил как встрепанный, но Ольга вдруг сдержала свой плач, и ее глаза вмиг высохли от слез. Поручик подошел к ней и ласково нагнулся.

— Не плачь, рыбка, я тебе…

— Уйди! — взвизгнула Ольга и с силой толкнула его в грудь.

Поручик покачнулся и замолк.

— Ха-ха-ха! — разразился веселый ротмистр. — Подожди, пан! Ну, а теперь, хлопцы, на конь и в путь! У пахоликов-то, ха-ха, возьмите оружие, не то обрежутся. Вот так! Садите их тоже на коней. Мы их с собой повезем! — И, смеясь, ротмистр пошел через кусты на дорогу.

Скоро его отряд выстроился. Впереди поехали ротмистр и поручик с пленными девушками между ними; сзади растянулась цепь жолнеров. Место опустело, и только обуглившиеся сучья свидетельствовали о том, что здесь был разложен костер.

А спустя сутки этим местом бешено скакал Ходзевич, а еще через неделю проезжали тут же Маремьяниха с Силантием, и никому в голову не приходила мысль, что они ступали по следам Ольги и ее подруги.

Глава XV Без защиты

День за днем, с остановками на ночь, трусили по пустынным дорогам Силантий и Маремьяниха, держа дальний путь из Калуги к Смоленску.

«Светы мои, батюшки, — рассказывала много времени спустя старая Маремьяниха об этом путешествии. — Уж чего-чего мы не навидались за этот путь. Поехали это утречком, трух да трух! Мой Мякинный, будто заправдашний воин, на коне трясется, а меня-то всю в таратайке трясет. Страх! Только лес пред нами. Мы лесом. Дорожка по нем тянется, и вдруг, мои милые, на земле убитые лежат. Четыре человека, и на одном конь дохлый. Лежат это они с рассеченными головами, у одного глаза нет, а голова целая. И все-то ободранные лежат, в чем мать родила. Кровищи этой кругом! Запах такой идет, упаси Боже! Мякинный говорит, бой был. А лежали-то, милые мои, наши, русские. Помолилась я об их душеньках и говорю: «Гони, Мякинный!» Поскакали мы беда как скоро. Ехали потом, ехали, к вечеру только из леса выбрались, чуть на дороге в болоте не увязли!.. Выехали, а навстречу — поляки. Стала я молиться Николаю Угоднику: «Пронеси!» Больше за своего воина боялась: такой он у меня горячий, а тут и меч у него на боку! Одначе пронесло. Окружили нас поляки, порасспросили, посмеялись. Один говорит мне: «Эх, кабы мы лет сто назад с тобой встретились!» Я плюнула, а они засмеялись и поскакали в сторону.

К ночи монастырек увидели. Маленький такой. Стоит церковка, службы раскинуты, и кругом стена, да только разломанная. «Остановимся, — говорю, — здеся, во святой обители то есть». Подъехали, ан ворота-то с петель сброшены и на земле лежат. Образок-то, что в воротах, словно на небо смотрит. Жуть меня взяла. Мякинный кричал это, кричал, никто не откликается. Тут он пошел по кельям стучать. Да стучать вовсе не надо было. Как в дверь стукнет, она и растворится. Он меня позвал. «Надо полагать, — говорит, — что здесь побывали поляки или казаки». Я сошла с таратайки, Силантий коня привязал, и пошли мы. Вошли в одну келью, а там как есть разгром — лампада разбита, и на одной цепочке качается обручик от нее; образа на полу валяются, а один надвое расколотый. Стала я поднимать образа. В уголку на столике сложила. Пошли по другим кельям, и везде, почитай, то же. Монастырь-то женский. Только обошли мы, почитай, все кельи, зашли в одну, а там на полу, крестом растянувшись, лежит монашенка. Волосы седые, растрепанные. Лампадка на нее чуть светит. Мы окликнули, и как она вскочит, да в угол от нас «Будьте вы прокляты!» — кричит. Я к ней. «Мы, — говорю, — православные». Силантий креститься зачал. Тут она успокоилась.

Силантий в сарайчик пошел, съедобного достал; зажгли мы сальничек и начали в той келье трапезовать. И поведала нам монахиня такое, что и еда в ум не пошла. В монастыре ихнем восемнадцать монахинь было, да пять послушниц, да старый священник. Служили это они раз утреню, и вдруг на них полячье нагрянуло. Монахини по кельям, которые успели, разбежались, а те и начали хозяйничать. Сперва грабить хотели, а монастырь-то бедный, они и обозлились. Священника убили, мать игуменью тоже, потом по кельям бросились. Сначала на послушниц (помоложе они-то), а там и на монахинь. Ворвутся в келью и волоком тащат оттуда монахиню и прямо в церковь. Там разложили образа вроде столов как бы, все свечи зажгли и бражничали. Одних монахинь тут же, на образа, потом с собой спать уложили, а старых во время пьянства плясать заставили. Ту, которая сидела с нами, тоже плясать заставили. Вот она и отмаливала свой грех смертный. Другие-то кто куда убег.

Ну, погоревали мы с нею, поплакали. Я ей про наше горе поведала, а наутро и снова в путь. Пред дорогой в церковь зашли. И, Господи, что за разорение!

А по дороге новая беда. Вышли из-за горки оборванные бабы с детьми и голосить стали. Опять те же поляки были, деревню сожгли, баб осиротили, и вот они с голода мрут. Мужики ушли полякам вредить. Роздали мы тогда весь запас и дальше поехали. Вдруг поляки на нас! «Кто вы? Куда? Зачем?» Мы свое, а они: «Врете! Зачем, — говорят, — мужичью помогали? Заглядчики вы… Повесить!» Обмерла я от страха. А они у Силантия меч отняли, с коня сняли и руки назад закрутили. Потащили нас куда-то на сторону. Трещат все по-своему, а я все молитвы читаю: «Пронеси, Господи!» И пронес! Потащили они нас через речушку, перелесочком; вдруг как запалят со всех сторон, да люди из леса с саблями. Поляки драться поначалу, а потом закричали: «Шиши, шиши!» — да в разные стороны кто куда.

Я спервоначалу, как услышала пальбу, упала и сомлела. Лежу, а сама одним глазом гляжу. Только вижу, Силантия развязывают, потом ко мне подошли. Тут я встала. Они нас пытать стали, как мы к полякам попали, да кто мы, да куда, да откуда. Им-то мы все рассказали. Свели они нас в избу к себе, покормили, коня и повозку дали, а потом наистарший и сказал двум: «Проводите их на дорогу к Смоленску!» Ну, мы тут и приехали!»

А в Смоленске в это время в королевском лагере началась суматоха. Поход гетмана Жолкевского на Москву был объявлен, и полки гетмана и Струся стали быстро собираться. Ротмистр Добушинский назначил распродажу своего имущества и в один день продал все офицерам, остававшимся под Смоленском. Собранные деньги он зашил в пояс и надел его себе под жупан.

А товарищи его, паны Одынец и Кравец, поступили иначе. Они все свое добро собрали, увязали в переметные сумы, навьючили ими коней и послали в обоз со своими пахоликами.

Последнюю ночь они проводили в своей хате и по этому случаю созвали всех своих остававшихся в лагере приятелей и устроили пир. Захмелев, они спорили.

— Оставайтесь здесь киснуть! — говорили они. — Мы хоть кости расправим, москаля повидаем.

— Не бойсь, — отвечали офицеры короля и Потоцкого, — мы возьмем Смоленск, не малая слава. А там вам в помогу придем.

— В помогу! Мы вам Москву очистим.

— А уж очистим! — засмеялся Кравец, — там, говорят, что ни дом, то полная казна!

— И в Смоленске на нас хватит!

— Ну, давай Бог!

— Помоги и вам! Чокнемся.

И товарищи пили до зари. Когда же раздался звук горна, они все повскакали с мест, и ночной хмель вмиг слетел с них. Они быстро подвязали сабли, надели шапки и отправились. У крыльца с оседланными конями ждали их пахолики.

Полковник Струсь на вороном коне уже стоял во главе своей хоругви и смотрел, как съезжались остальные, принадлежавшие к его полку. Не велик был его полк — всего четыре хоругви, — но такого полка не было больше во всем королевском стане. Каждый воин был не раз испытан в битве, сам Струсь был безумен в отваге, и все в его полку стремились подражать ему.

Хоругвь пана Калиновского выстроилась и на рысях прошла мимо пана Струся. Следом за нею промчалась хоругвь старосты Брацлавского, а там казаки Балабанова, и все выстроились в ряды пред Струсем. Он, обнажив саблю, медленно объехал ряды, потом остановился и сказал:

— Ну, детки, опять в поход и опять москалей бить будем.» Чур у меня: сперва победить, а потом мордовать. Так-то! А начало над вами — гетман коронный, пан Жолкевский, а после него я, ваш полковник! Ну, с Богом!