Ролан Барт - Фрагменты речи влюбленного

• Название: Фрагменты речи влюбленного
• Автор: Ролан Барт
• Издательство: Ad Marginem
• Жанр: Философия
• Год: 1999
• ISBN: 5-93321-002-1

Необходимость этой книги заключается в следующем соображении: любовная речь находится сегодня в предельном одиночестве. Речь эта, быть может, говорится тысячами субъектов (кто знает?), но ее никто не поддерживает; до нее нет дела окружающим языкам: они или игнорируют, или недооценивают, или высмеивают ее, она отрезана не только от власти, но и от властных механизмов (науки, знания, искусства). Когда какой-либо дискурс вот так, сам собой, дрейфует в сторону неактуального, за пределы всяких стадных интересов, ему не остается ничего иного, как быть местом, пусть сколь угодно ограниченным, некоего утверждения. Это утверждение и составляет, в общем-то, сюжет начинающейся здесь книги.

http://fb2.traumlibrary.net

---

(I. Вертер разражается тирадой против дурного расположения духа: «На глаза ему навернулись слезы». II. Он пересказывает перед Шарлоттой сцену прощания с умирающей; собственный рассказ угнетает его своей жестокостью, и он подносит к глазам платок. III. Вертер пишет Шарлотте, описывая ей образ своей будущей могилы: «Все так живо встает передо мной, и я плачу, точно дитя». IV. «В двадцать лет, — пишет госпожа Деборд-Вальмор, — глубочайшие муки вынудили меня отказаться от пения, ибо я не могла без слез слушать свой голос».)

Вертер, Гюго[132]

Последний листик

МАГИЯ. Магические вопрошания, мельчайшие тайные ритуалы и совершаемые по обету действия неотделимы от жизни влюбленного субъекта, какой бы культуре он ни принадлежал.

1. «Кое-где еще с деревьев пестрый листик не упал, часто я среди деревьев здесь задумчиво стоял. Будь сейчас моей надеждой, бедный листик золотой! Ветер стал играть с надеждой, я дрожу и жду с тоской. Вот летит! Упал на землю! И надежда пала вслед!» Чтобы вопрошать судьбу, нужен альтернативный вопрос (Полюбит/Не полюбит), предмет, дающий простую вариацию (Упадет/Не упадет), и внешняя сила (божество, случай, ветер), которая маркирует один из полюсов этой вариации. Я ставлю все время один и тот же вопрос (полюбят ли меня?), и вопрос этот — альтернативен: все или ничего; я не могу помыслить, что вещи вызревают, неподвластные сиюминутности желания. Я не диалектик. Диалектика гласила бы: листик не упадет, а потом упадет — но вы-то тем временем переменитесь и больше уже этим вопросом задаваться не будете. (От любого, каким бы он ни был, советника я жду слов: «Тот, кого вы любите, тоже вас любит и скажет вам об этом сегодня же вечером».)

Шуберт[133]

2. Подчас тревога — тревога ожидания, например, — столь сильно сжимает грудь (в соответствии с этимологией слова angoisse), что становится необходимым что-то сделать. Это самое «что-то» — естественно (атавистически), зарок: если (ты вернешься…), тогда (я исполню свой зарок).

Признание X… «В первый раз он поставил свечку в маленькой итальянской церквушке. Его поразила красота пламени, и сам жест показался уже не таким идиотским. Почему же впредь отказывать себе в удовольствии созидать свет? И он стал делать это снова, связывая с этим деликатным жестом (наклонить новую свечу к уже зажженной, тихонечко потереть друг о друга их фитили, испытать удовольствие, когда занимается пламя, впериться глазами в этот интимный и яркий огонек) все более и более расплывчатые обеты, которые обнимали собой — из страха выбрать — „все, что не ладится на свете“».

«Это не может продолжаться»

НЕВЫНОСИМО, Чувство нагнетаемых любовных страданий прорывается криком: «Это не может продолжаться».

1. К концу романа, ускоряя своими словами самоубийство Вертера, Шарлотта (у которой тоже свои проблемы) приходит к констатации, что «так это не может продолжаться». Те же слова мог произнести и сам Вертер — и много раньше, ибо самой любовной ситуации свойственно сразу же становиться нестерпимой, как только минет восхищение от встречи. Словно какой-то демон отрицает время, созревание, диалектику и ежесекундно говорит: «это не может продлиться!» — И однако же, оно длится, если не вечно, то по крайней мере долго. Таким образом, отправной точкой любовному терпению служит самоотрицание: в основе его не ожидание, не самообладание, не хитрость и не мужество; эта беда тем неизбывнее, чем острее; это череда резких порывов, повторение (комическое?) жеста, которым я себе же сообщаю, что — мужественно! — решил положить конец повторению; терпение нетерпения.

Вертер

(Рассудительное чувство: все улаживается — но ничто не длится. Любовное чувство: ничто не улаживается — и это, однако, длится.)

2. Констатировать Невыносимое — этот вопль не лишен пользы: указуя самому себе, что из этого положения нужно во что бы то ни стало выбираться, я устраиваю в самом себе воинственные игры — сцены Решения, Поступка, Исхода. Своего рода побочную выгоду от моего нетерпения образует воодушевление; я им питаюсь, я в нем с удобствами располагаюсь. Всегдашний «художник», я из самой формы делаю содержание. Воображая некое мучительное разрешение (отказаться, уйти и т. п.), я воодушевленно разыгрываю в себе звучный фантазм исхода; я купаюсь в славе самоотречения (отказаться от любви, но не от дружбы и т. д.) и сразу забываю, что же тогда придется принести в жертву, — а именно мое безумие, каковое по своему статусу не может составлять предмет жертвы: видан ли безумец, «жертвующий» кому-то своим безумием? До поры до времени я вижу в самоотречении лишь благородную, театральную форму, а значит, по-прежнему удерживаю его в пределах своего Воображаемого.

3. Когда воодушевление спадает, у меня остается лишь одна простейшая философия — философия стойкости (составляющей естественное измерение истинных тягот). Я выношу эти тяготы, не приспосабливаясь, упорствую, не закаляясь; вечно растерянный, никогда не теряющий стойкости, я — вроде Дарумы, японской безногой куклы-неваляшки, которую сколько ни толкай, она в конце концов вновь обретает свое равновесие, обеспечиваемое каким-то там внутренним килем (но каков же мой киль? Сила любви?). Об этом и говорит сопровождающий этих кукол народный стишок:

«Такова жизнь:
Семь раз упасть
И восемь раз подняться вновь».

Нежность

НЕЖНОСТЬ. Наслаждение, но также и беспокойный подсчет нежных жестов любимого объекта, поскольку субъект осознает, что у него нет на них преимущественного права.

1. Это не только потребность в нежности, но и потребность быть нежным к другому: мы замыкаемся во взаимной доброте, взаимно материнствуя; мы возвращаемся к корням всяких отношений, туда, где смыкаются потребность и желание. Нежный жест говорит: требуй от меня чего угодно, что может усыпить твое тело, но не забывай при этом, что я тебя слегка желаю, ненавязчиво, не желая ничем завладеть тут же.

Музиль[134]

Сексуальное наслаждение не метонимично: как. только оно получено, оно и прерывается; то был Праздник временного и поднадзорного снятия запретов, которому всякий раз приходит конец. Напротив, нежность — сплошь бесконечная, неутолимая метонимия; жест, эпизод нежности (дивная гармония вечера) может прерваться только с чувством разрыва: кажется, все начинается заново — возврат ритма — вритти — отдаление от нирваны.

Дзэн[135]

2. Если я получаю нежный жест в поле просьбы, я удовлетворен: разве не является он как бы чудесным конденсатом присутствия? Но если я получаю его (и это может быть одновременно) в поле желания, я чувствую беспокойство: нежность в принципе не исключительна, и мне, следовательно, нужно смириться с тем, что получаемое мною получают и другие (иногда мне даже представляется подобное зрелище). Там, где ты нежен, ты говоришь во множественном числе.

(«Л… с изумлением смотрел, как А…, заказывая шницель, строит официантке этого баварского ресторана те же нежные глазки, тот же ангельский взгляд, которые, будучи адресованы ему, так его волновали.»)

Без ответа

НЕМОТА. Влюбленный субъект тревожится, что любимый объект отвечает скупо или вовсе не отвечает на слова (речи или письма), которые он ему адресует.

1. «В беседе с ним, о чем бы ему ни говорили, X… частенько всматривался и вслушивался, казалось, во что-то постороннее, выслеживая нечто по соседству; обескуражено остановившемуся собеседнику он после долгого молчания говорил: „Продолжай, я тебя слушаю“; приходилось с грехом пополам рассказывать дальше историю, в которую больше не верилось».

(Словно плохой концертный зал, эмоциональное пространство включает в себя мертвые закутки, куда звук больше не доходит. — Тогда, быть может, совершенный собеседник, друг, — это тот, кто создает вокруг вас наибольший возможный резонанс? Нельзя ли определить дружбу как пространство полнозвучности?)

2. Это ускользающее внимание слушателя, которое я могу захватить только с запозданием, наводит меня на низменные мысли: исступленно стараясь обольстить и развлечь своими речами, я, казалось, пускал в ход целые сокровища изобретательности, но сокровища эти оценены с безразличием; свои «достоинства» я трачу впустую; возбужденное выражение эмоций, идей, знаний, изысканных чувств — весь блеск моего «я» приглушается, затухает в какой-то инертном пространстве, словно — преступная мысль — мои достоинства превосходят достоинства любимого объекта, словно я впереди него. Между тем эмоциональные отношения — машина точная; в ее основе лежат совпадение, правильность в музыкальном смысле слова; все, что невпопад, — излишне; мои слова, собственно говоря, не являются браком, скорее это «нереализованные остатки» — то, что не потребляется тут же (по ходу) и идет под нож.