Клас Эстергрен - Джентльмены

• Название: Джентльмены
• Автор: Клас Эстергрен
• Издательство: Издательство Ольги Морозовой
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-98695-045-7

Боксер и пианист Генри Морган живет в необычной квартире на улице Хурнсгатан в Стокгольме. С ним живет и брат Лео, бывший вундеркинд, философ и поэт-шестидесятник — ныне опустившийся тип. В доме происходит множество странных событий. Братья Морган, поистине, загадочные персонажи. Во всяком случае, по мнению писателя «Класа Эстергрена», который появляется в удивительной квартире летом 1978 года, после того, как у него украли все, кроме двух печатных машинок. Поселившись в одной из комнат квартиры братьев Морган, он оказывается втянут в душераздирающую драму.

Читатель становится свидетелем разнообразных приключений братьев Морган в Стокгольме и других европейских столицах, пока не наступает час решающего испытания мрачной шведской зимой 1979 года.

Талант рассказчика и хитросплетение интриг приводят к финалу, в котором сам повествователь пытается понять, что же произошло с героями на самом деле. Но и финал не является финалом — сюжет написанного двадцать пять лет спустя романа «Гангстеры» берет начало там, где заканчивается история «Джентльменов».

---

Празднование растворилось в шампанском, коктейлях, дыме и израильских закусках, обладавших изумительным, но неярким вкусом. Все шло своим чередом, и теперь, после ночного путешествия по барам, я лежал в постели и прислушивался к шепоту и шороху за дверью спальни.

Вскоре эти нервные звуки переросли в стройный гимн Люсии, дверь открылась, и комната наполнилась запахом стеарина, только что сваренного кофе, свежих булочек с шафраном и имбирного печенья. Генри изображал мальчика со звездой — в колпачке и белом балахоне, а Черстин собственной персоной была Люсией. Это было неожиданно и торжественно. Я встал с постели и принял почести, как счастливый учитель.

— За что мне все это? — разумеется, поинтересовался я.

— Почему бы и нет? — отозвался Генри. — Я ничего об этом не знал. Совсем ничего.

— Я хотела устроить торжество для всех вас, — сказала Черстин. — Но не получилось — Лео нет дома.

— Пойдемте в кухню, — предложил Генри. — Старая кровать Геринга не очень подходит для вечеринок в пижамах.

Сказано — сделано, мы отправились на кухню, где стали пить кофе и говорить о зиме, которая уже стояла на пороге. Черстин собиралась уехать на Рождество, а мы с Генри решили держать оборону дома. О Лео мы почти ничего не знали, но он, как известно, никогда не был в восторге от праздников и торжеств.

Назойливый Генри во что бы то ни стало хотел узнать, влюблена ли Черстин в Лео.

— Не знаю, — ответила та, пережевывая булочку с шафраном. — Он такой чувствительный. Но я не знаю.

— Никто и не думает, что ты знаешь. Ему, во всяком случае, было бы хорошо с такой девушкой, как ты. Впрочем, кому не было бы с тобой хорошо!

Зима пришла внезапно. Пришла она надолго. За одну ночь Стокгольм покрыл первый снег, и мороз ударил такой, что снег не растаял. Пункт «Дрова» стал все чаще появляться в расписании Генри, и каждую неделю нам приходилось посвящать несколько часов копанию в заброшенных контейнерах в поисках хлама, который мы тащили на чердак, чтобы распилить на куски подходящей величины.

Эта зима поражала своей настойчивостью и последовательностью: она продержалась до самого апреля, хотя в начале мы, к счастью, об этом не знали — так далеко в будущее Генри заглянуть не мог, — а с последовательными явлениями всегда приятно иметь дело. Последовательный друг становится все более незаменимым, а столь же последовательный враг становится, следовательно, заменимым. Зима пришла в одночасье — чтобы остаться надолго.

Генри, как известно, был очень суеверен и слепо верил известному лопарю, который предсказывал погоду по оленьим потрохам. Мы читали все газеты, чтобы найти прогнозы этого лопаря, но не находили. Генри пришлось полагаться на свои чувствительные суставы и их метеорологические пророчества. Это ревматизм, говорил он. Наследственность плюс пятилетние скитания по Центральной Европе и ее холодным вокзалам. Такова цена, которую ему пришлось заплатить за опыт. Но дело того стоило.

— У матери тоже ревматизм, — говорил он. — Мать… Мать!

— Что — мать? — не понял я.

— Когда я последний раз звонил маме? Несколько недель назад!

— Ужас.

— Скоро пойдем к ней на рождественский обед, чтобы ты знал. К самому Рождеству она уедет на Стормён. Если не придем, она очень обидится.

Итак, нас всех пригласили на рождественский обед к маме братьев Морган, и мы приложили массу усилий, чтобы разыскать Лео. Он пропадал уже больше недели, и никто не знал, где он скрывается. Генри достал номера телефонов самых разных бродяг, но это не дало результата. В конце концов нам пришлось отправиться на обед без Лео — он как сквозь землю провалился.

Фру Грета Морган выглядела вовсе не так, как я представлял себе. Она была меньше ростом и более хрупкой, рукопожатие ее казалось почти беспомощным. Она сказала, что очень рада нас видеть. Она слышала так много хорошего обо мне. Как любая настоящая мать, она приготовила обильное угощение и накрыла рождественский стол — правда, накануне праздника, — и даже купила пол-литра черносмородиновой водки. В винный магазин она заглядывала не чаще одного раза в год — и заодно сдавала прошлогоднюю бутылку. Генри это восхищало. Винные бутылки сдают не ради денег, а ради принципа. Бутылки выбрасывать нельзя. Бутылки должны возвращаться в круговорот, как и люди. Мама Грета слушала сына, качая головой: сынок ничуть не повзрослел.

Итак, я оказался в доме, где прошло детство братьев Морган, в темной двухкомнатной квартире на Брэнчюркагатан, где одна из комнат почти всегда была закрыта — детская, полная старых вещей Генри и Лео. По какой-то необъяснимой причине Грета не трогала эту комнату, оставив в ней все по-прежнему. Там царила очень странная атмосфера. На стене над кроватью висела циновка — для защиты бледных обоев. На циновке — фото мальчиков в детстве, Чарли Паркера, Ингемара Юханссона,[64] «Битлз» и «Роллинг Стоунз». На полке из мореного дерева стояло множество моделей самолетов, машин и кораблей, старые учебники, детские книжки и фотографии. Одна из фотографий изображала счастливую семью в середине пятидесятых. Барон Джаза — точно такой, каким я видел его в сериях фото времен расцвета шведского джаза, Грета в красивом платье, наверняка сшитом в швейной мастерской у Мариаторгет, Генри с распухшей щекой, явно после тренировки в клубе «Европа», и Лео, похожий на загадочную птичку.

На письменном столе у кровати стоял старый неуклюжий радиоприемник «Филипс» из Голландии, подаренный Лео дедом, рядом — аквариум, медленные пузыри в котором были единственным признаком жизни в комнате.

Комната была своего рода музеем, памятником братскому союзу, так и оставшемуся мечтой матери. Каждая вещица, казалось, могла что-то рассказать об одном из братьев. Вещи несли на себе печать братьев Морган, нестираемые отпечатки их пальцев — казалось, они и сами сидят где-то в комнате, прячутся под кроватью, навсегда объединенные оставленными в этой комнате вещами.

Когда Генри вошел в свою старую комнату, я стоял, уставившись в аквариум. У илистого дна вдруг пошевелилась размытая тень, словно призрак прошлого.

— Это одна из самых старых аквариумных рыбок в мире, — похвастался Генри. — Или, по крайней мере, в Стокгольме. Кажется, в Бромме есть лещ, который старше. Этой рыбине, во всяком случае, семнадцать лет, не меньше.

— Рыба Лео?

— Да, ему ее подарили, когда он был еще подростком — если мне не изменяет память. — Генри бродил по комнате, перебирая вещи и время от времени хмыкая, и наконец нашел фото счастливого семейства конца пятидесятых. Он ткнул пальцем в снимок и принялся рассказывать все, о чем я уже и так догадался. Я терпеливо слушал: ему это и в самом деле было нужно. Я никогда не видел Генри Моргана таким серьезным: едва ли не сжав зубы, он ходил по комнате и рассказывал о вещах, наполнявших его старую комнату. На каждой вещи были отметки, о каждой отметке он мог поведать целую историю. Мальчишеские комнаты с годами стареют. Как и сами мальчишки.

Рождественский обед оказался вкусным, как и положено обеду в самом начале рождественских праздников, пока угощение не приелось. Генри пел застольные песенки, водка грела и радовала. Грета со временем забыла об отсутствии Лео или, по крайней мере, сделала вид — подобное случалось не впервые.

После ужина нам вручили десять кило студней и паштетов, колбас и ветчины, салатов и селедки, и нам осталось лишь принять все это с благодарностью. Грета не хотела, чтобы мы голодали — и с такими запасами голод нам точно не грозил.

На лестнице Генри вспомнил, что хотел заглянуть к Вернеру, как обычно на Рождество.

— У него не все дома, у Вернера. Но ему нравится, когда его навещают.

— Это просто ужасно, — сказала Грета с таким печальным видом, который бывает только у матерей. — Не понимаю, что сделалось с нашими мальчиками.

— Не волнуйся, мамуль, — отозвался Генри. — Им нужно только немного покоя, и все будет хорошо. Обещаю.

Грета улыбнулась и молча расправила передник.

— Да, да, — кивнула она. — Чему быть, того не миновать. Спасибо, что пришли. — И, не меняя серьезного тона, процитировала старую стормёнскую пословицу: — Хорошо повеселились, сказала старушка, похоронив мужа.

Мы пожелали ей счастливого Рождества и ушли. На первом этаже Генри позвонил в дверь Хансонов. Два коротких звонка — как обычно. Прошло не меньше минуты, прежде чем мать Вернера открыла дверь. Она казалась очень усталой и напряженно улыбалась.

— Здравствуй, Генри, — глухо произнесла она. — Давно не виделись.

— Ровно год, — ответил Генри. — А Вернер дома?

— Вернер?.. Нет, Вернера нет дома, — сказала старушка, но ей не поверил бы даже малолетка.

— У него теперь свое жилье? — удивленно спросил Генри.

— Н-нет, иногда он живет здесь, а иногда у друзей, знакомых.