Марк Гроссман - Годы в огне

• Название: Годы в огне
• Автор: Марк Гроссман
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Роман известного уральского писателя М. С. Гроссмана охватывает в основном события второй половины 1919 года на Южном Урале. Герои его — воины и партизаны, разведчики и подпольщики, прославленные полководцы и рабочие, — те, кто жил, трудился и побеждал, отстаивая революционные завоевания народа.

---

Лишь у парадного входа большого здания торопливо собирались, расходились и вновь встречались люди в косоворотках и дешевых пиджаках. Это, как узнал впоследствии Дионисий, оказался Народный дом, сооруженный полтора десятка лет назад «Обществом попечения народной трезвости». Да еще небольшие кучки людей в застиранных гимнастерках темнели у деревянного цирка посреди площади.

Однако продотрядовец не рисковал подойти к кому-либо из этих по виду своих людей. Была опасность нарваться на доносчика или филера, да и свой, надо полагать, отнесся бы с недоверием к незнакомому человеку.

К закату порывистый ветер сбил тучи над городом в комок, небо потускнело, придавило дома. Лебединскому хотелось спать, он был голоден и не знал, что предпринять. Дионисий совсем по-детски таращил глаза, чтоб не слипались, и глотал слюну. Голодному парню мерещилось, будто пахнет свежим деревенским хлебом, что этот хлеб только вынули из печи, накрыли чистым рушником, и эта благодать благоухает всему миру.

Дионисий похрустел костями, пытаясь согнать дремоту, но безуспешно. Быстро густели сумерки, и продотрядовец заставил себя подняться со скамьи. Здесь, в самом центре города, угнетенного мятежом, он, бездомный парень, тотчас всем бросится в глаза.

Лебединский ушел в небольшую рощу, что темнела близ площади, и с наслаждением лег в густую траву, нагретую сильным дневным солнцем.

Он спал без всяких видений и тревог почти всю ночь, но на рассвете вскочил на ноги и, прижавшись спиной к березе, огляделся. Ничего опасного не заметил и, постепенно успокоясь, понял: его разбудил предутренний холодок, проникший под одежду.

Ни шинели, ни пальто у Дионисия не было, а рубаха — плохая защита от ночной уральской прохлады.

Свернув спасительную папиросу, Лебединский стал размышлять, что делать, но ничего путного в голову не приходило.

Заснуть он уже не смог, стал ходить по роще, натыкался в сумерках на деревья, ругательски ругал иноземцев за измену и подлый мятеж, которым они заплатили красной России за ее хлеб.

Дионисий Лебединский воевал с австро-немцами на Западном и Юго-Западном фронтах и оттого хорошо знал, как и когда появились в его стране нынешние мятежники. Разумеется, многое он вычитал из газет, кое-что узнал у старых большевиков, проводивших пропаганду в чешских частях.

Сведения не противоречили друг другу и утверждали: в России к началу 1917 года пребывало более двухсот тысяч чехов и словаков. Это были офицеры и солдаты Австро-Венгрии, решившие лучше сдаться в плен русским, чем защищать ненавистную монархию Габсбургов, угнетавшую их родину.

Немалая часть пленных рвалась в бой с Германией и Австро-Венгрией, и чешские буржуа надеялись: легионеры помогут им завоевать власть в Праге. Главнокомандование русской армии тоже имело виды на пленных, рассчитывая использовать их на Западном фронте или в тылу — против неотвратимо надвигающейся революции.

К октябрю семнадцатого года легионы корпуса насчитывали сорок тысяч человек.

В феврале 1918 года войска германского кайзера обрушились на красную Россию. Корпус легионеров, не устававший декларировать свою ненависть к немецкой оккупации, немедля стал отступать на восток. Буржуа и офицеры пытались втолковать солдатам, что отступление — это лучшая дорога на фронт через Урал, Сибирь и побережье Тихого океана.

И тысячи отлично вооруженных и экипированных легионеров, не сделав ни одного выстрела по своему «смертельному врагу», отправились на Волгу и Урал.

Корпус обязали оставить местным Советам все оружие, это было единственное требование Советского правительства. Легионы сдали часть вооружения, спрятав множество винтовок, патронов и разобранных пулеметов в двойных полах, потолках и стенах эшелонов.

Большевики, разумеется, не оставили без присмотра чехов, которым — увы! — не могли доверять. Красная пропаганда добилась немалого: множество солдат ушло в русскую революцию. В поездах теперь остались главным образом недруги красной России.

Одним из первых, под выстрелами «проданного корпуса», пал двадцать седьмого мая 1918 года Челябинск. И надо же было продотряду угодить в эту кашу!

…Совсем рассветало. Дионисий подумал, что размышления неплохо подкрепить хлебом. Но никакой еды не было, и продотрядовец, вздохнув, отправился к знакомому месту, еще не решив, что он там станет делать.

Присев на скамейку, закрыл глаза и попытался если не заснуть, то хоть подремать. В окопах войны Дионисий научился спать даже сидя, даже стоя, но здесь не получалось: вероятно, мешала опасность или неизвестность, а может, и то, и другое.

Прохожие появлялись, как и раньше, редко, шли, не оглядываясь, не смотря по сторонам, и на серых лицах людей были ожесточение и тревога. Иногда парами и группами проходили иноземные патрули, где-то слышались выстрелы и оклики, затем снова была напряженная тишина.

Внезапно Лебединский подумал, что к нему могут прицепиться солдаты, спросить документы, обыскать, отвести в комендатуру.

— Ото дурень! — выругал он себя вслух. — Ведь в гимнастерке документ продотрядовца! Нет, в самом деле — растяпа!

Он тут же снова отправился в рощу; зайдя за деревья, внимательно посмотрел по сторонам. И, убедившись, что вокруг никого нет, достал из грудного кармана бумажник.

Собрав разбросанные там и сям лохмотья газет и сушняк, соорудил небольшой костерок и поджег его. Сначала хотел спалить все: и мандат, удостоверявший, что он — боец продотряда и едет в Сибирь за хлебом (обмен на мануфактуру), и была соответствующая ссылка на решение Московского Совета; и снимок металлистов Бухареста, среди которых изображен и Дионисий; и справки военных времен.

После недолгих размышлений оставил в бумажнике затертую солдатскую книжку рядового 4-й роты 4-го Кавказского пехотного полка 1-й Кавказской пехотной дивизии Юго-Западного фронта, которую можно было совершенно безбоязненно показывать и белым, и красным, любой гражданской власти. Все остальное кинул в огонь.

Шагая на площадь, спросил себя, что ответит чехам, если остановят на улице. Скажет, что добирается после войны домой, в причелябинскую станицу, что смертельно устал от пальбы и окопов, от случайных заработков по пути на Урал, что хочет покоя — и больше ничего. Солдатская книжка должна помочь этой легенде.

Дойдя до знакомой скамеечки, Лебединский увидел, что она занята: на ней сидит молодой интеллигентный с виду человек в строгом черном костюме. На шее у него галстук «бабочка», на голове черная фетровая шляпа. Острые узкие глаза, высокий лоб, на который спускаются пряди темных жидких волос, широкие скулы запомнились, будто Дионисий сделал в памяти мгновенный снимок.

Незнакомец, возможно студент, курил вересковую трубку и, не торопясь, листал книгу или брошюру. Рядом лежал пухлый кожаный портфель.

Дионисий в своей мятой полувоенной одежде должен был, вероятно, произвести на него невыгодное впечатление.

Впрочем, теперь после многих лет мировой и гражданской войн в России — вся страна была наводнена людьми, в чьей одежде так или иначе зеленел защитный цвет.

— Разрешите? — спросил Лебединский и чуть наклонил голову. — Если, разумеется, вы никого не ждете.

— Не жду, — суховато отозвался молодой человек.

Он подвинулся к самому краю скамьи и вновь уткнулся в книгу. Иногда поднимал голову, бросал взгляд на глыбу Народного дома и опять принимался за чтение.

«А вдруг — шпик? — внезапно подумал Дионисий и тут же усмехнулся: — У страха очи велики!»

Продотрядовец все же решил хоть как-нибудь определить, кто по соседству, и внезапно спросил:

— Не надо ли в хозяйстве помочь? Дрова напилить, колодец почистить, печку тоже. Я, знаете ли, давно не ел.

Лебединский не желал признаться даже себе, что задал вопрос в тайной надежде, что работа, действительно, сыщется и, значит, можно будет заглушить голод, а то и обрести крышу-времянку.

— У меня нет хозяйства… — буркнул незнакомец. — Ни дров, ни колодца, ни печки.

Дионисий хотел спросить, как же он живет без всей этой необходимости, однако сдержался и лишь огорченно вздохнул.

Молодой человек покосился на Лебединского, тоже вздохнул, захлопнул книгу и нажал на замочек портфеля. Все это сделал молча, хмуря брови, не глядя на соседа.

Достал из портфеля сверток, положил его на скамью и подвинул к соседу. Внезапно поднялся, проворчал: «Честь имею…» — и ушел медленно и сердито.

Дионисий посмотрел ему в спину, обескураженно пожал плечами: в это гиблое время, кажется, никто никому не верит!

Когда человек в черном скрылся, Лебединский торопливо развернул сверток и весело присвистнул: в газете были фунт-полтора свежего серого хлеба, кусок соленого сала и яйцо.

Наголодавшийся продотрядовец сел спиной к пешеходной дорожке, чтоб его лицо не видели люди, если будут проходить мимо, — отломил краюшку и вонзил в нее белые зубы.