Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы]

• Название: Золотое руно [Повести и рассказы]
• Автор: Василий Лебедев
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-270-00404-2

Рассказы Василия Лебедева, трагически, несправедливо рано ушедшего из жизни ленинградского прозаика, никогда ранее не публиковались. Для читателей будет необычна их тематика, еще недавно «закрытая», мало исследованная прозой. Повести, одна из которых, «Золотое руно» (о путешествии по Греции) еще не издавалась, а две другие — «Столкновение» (о противостояния характеров и стилей руководства) и «Жизнь прожить» (посвященная судьбе участника Кронштадтского мятежа), обладающие заслуженной популярностью, не потеряли своей остроты и в наши дни.

Василий Лебедев известен как автор исторических романов «Утро Московии», «Обреченная воля», «Искупление», многих книг для детей. Его проза привлекает тонкой наблюдательностью, эмоциональностью, отточенностью стиля.

---

— Рабочие не идут. Привыкли, понимаешь, на своих колхозных полях работать, да так, чтобы дом видать было, вот и не идут. Пришлось власть употребить…

— То есть? — спросил теперь Дмитриев, будто он не здешний, а приехал с Беляевым, но Бобриков только пожевал массивными губами, зарозовел ухом, но не удостоил ответом.

— Так что все построено при мне. На месте этих современных каменных дворов тут догнивали бревенчатые. Приказал все сжечь! Вон стоит водокачка! — указал он на высокую гранату водонапорной башни, стоявшей близ ровного ряда скотных дворов, выложенных из серого кирпича. — Нашел воду на глубине сто сорок метров, зато вода — высший сорт. В домах еще не везде водопровод, но колонки действуют все. А клуб? Вон он, клуб! Красавец! Что ухмыляешься, Дмитриев?

В сосняке, под горкой, усыпанной вытаявшими из снега валунами, красовалось здание небольшого, но уютного клуба. Дмитриев ничего не имел против клуба, клуб неплохой, но у него были причины горько улыбнуться. Нашел бы он что ответить директору, но промолчал. Беляев сразу почувствовал сквозняк меж властью административной и партийной, теперь он чаще посматривал на Дмитриева, будто ловил впечатление от слов директора на его лице.

— Я считаю, что все условия для работы в совхозе рабочему созданы: зарплата, — он посмотрел на экономиста Петрову, отрешенно ходившую в хвосте свиты, будто решавшую на ходу сложную задачу, отложив «семь в уме», — зарплата хорошая, условия труда не хуже, чем на городском предприятии. Техники если и не вволю, то побольше, чем у других.

— Как это вам удалось? — спросил Беляев.

— Храним старую и получаем новую. Если девять тракторов не делятся на восемь совхозов, то кому-то перепадет и два! — озорно прищурился Бобриков.

— Сколько жилых домов у вас?

— На центре — четыре и по бригадам строим. В Буграх уже два двухэтажных дома стоят. С жильем благополучно. Город позавидует! А Дмитриеву опять смешно? Посмотрел бы, как тут люди жили! Прибегут: дай соломы крышу прикрыть, выпиши пол-листа стекла — свету не видим за фанерой! А пьяни, а разболтанности! Никого ни во что не ставили! Привыкли по-колхозному: проголосовали — приняли.

— А что в этом плохого?

— В чем?

— В голосовании? — спросил Дмитриев.

— Ладно умничать, понимаешь!.. Пойдемте дальше.

Они шли к каменному корпусу производственных мастерских, выстроенных лет восемь назад. Территория была обнесена забором, въездные ворота сделаны добротно, и от них влево и вправо тянулась аллея показавшихся из-под снега молодых елочек. Елочки торчали желтыми палками мертвых вершин, и Дмитриеву вспомнилась старинная примета: у плохих хозяев деревья не растут. Он подумал было так о Бобрикове, но хозяином директор был как будто хорошим, и надо было заставить себя освободиться от чувства неприязни к этому человеку. В самом деле, разве не он организовал это мощное механизированное хозяйство? Разве не он, Бобриков, потратил неведомое число дней и ночей, чтобы все это выколотить, утвердить, построить? И что с того, что он плохой по характеру человек? Разве от его характера снижается мощность трактора или падают удои? Дмитриев не задавал себе эти вопросы — они пронеслись в голове и вызвали целую бурю других, не менее весомых, противоречащих первым вопросов. Он понимал, что жить и работать дальше в столь противоречивой путанице настроений ему будет еще трудней, что необходимо еще раз выделить то главное, к чему он уже приходил не раз в своих раздумьях над делами в совхозе, — выделить, проверить и… действовать.

— Товарищи, я оставлю вас! — окликнул их Дмитриев, остановившись у входа в мастерские.

Беляеву он, очевидно, был не нужен, а директор даже заметно обрадовался, что неудобный человек не станет ему дальше мешать своими двусмысленными улыбками. Он лишь напомнил:

— Надо съездить в Грибное! А праздник организуй — твое дело.

— Завтра партактив! — напомнил Беляев.

5

Последнюю неделю в семье у Дмитриевых сквозил холодок, что-то разладилось после его короткого отпуска. Ничего серьезною Дмитриев и в мыслях не допускал, полагая, что причиной послужила болезнь сына и общая за зиму усталость.

В то утро разговор с женой тоже не клеился. Дмитриев вышел на кухню, чтобы не разбудить сына электробритвой, умылся и сам собрал чай. Заварка была старая, но крепкая — для нечаевника все равно! Он плеснул в стакан крутого кипятку и едва донес огневую посудину до стола.

— А, черт! В этом доме не найдешь даже подстаканника!

Последние слова относились к Ольге, суетившейся у газовой плиты. Слова дошли по адресу, и она, погромыхав посудой, поставила на стол подстаканник — старенький, поблекший, с изображением человека с ружьем.

— В этом доме, в этом доме! Не жилось спокойно, вот теперь и болтайся по району: туда пошлют, сюда направят — как цыгане! Да и было бы из-за чего, а то зарплата тут меньше и жилье непутевое — уборная за сто метров. Люди кругом чужие, востроглазые. Меня в детсад упрятал, а ребенок все равно болеет. Там, у мамы, на молоке рос, а тут…

— И тут люди живут! — угрюмо, но спокойно ответил он. Спокойствие это было, впрочем, виноватое, шедшее от справедливости ее слов.

— Ну вот и живи! — Она хлопнула дверью с такой силой и решимостью, будто кинулась в бега, под кров матери, но в действительности пошла в другую комнату за консервами, а точнее — на балкон, где они хранились.

Дмитриев торопливо делал бутерброд, прислушиваясь к шагам соседей за стенкой, к голосам из другой квартиры. Домишко был сделан по типовому проекту, но сделан так халатно, что диву давались люди, как такой дошлый экономист и решительный хозяин, как директор совхоза «Светлановский», мог принять этот дом у строителей. Дом и впрямь лишь казался современным двухэтажным раем, а на деле не имел ни водопровода, ни канализации, ни отопления. Одна радость — газ баллонный. За водой беги на колонку, за дровами — во двор. Там сараюшек налеплено вокруг этого современного дома — в глазах рябит. В совхозе выросло еще несколько домов, но директор Бобриков не давал пока заселять их. Берег…

В парадной пушкой выстрелила входная дверь, и в комнате заворочался больной сын. «Рано еще», — подумалось Дмитриеву, когда он глянул в окошко, где все еще по-ночному, полноправно светила на столбе лампочка, раздвигая темноту. Лампочка эта и сбивала с толку: из-за нее-то и не виден был рассвет, уже сочившийся над лесом.

— Надоели эти консервы! — Жена влетела в кухню. — Совхоз называется, а мяса не видим. В детсад привезли на той неделе по директорскому указанию…

— Хватит! Знаю…

Он понимал, что жизнь сдвинулась в сторону от привычного круга. В том совхозе, откуда он прибыл сюда, было легче: должность управляющего отделением, кой-какое уважение, уже завоеванное в народе, приличная зарплата и поддержка тещиного дома — немаловажная для их молодой семьи. Там, на старом месте, меньше было забот. Директор совхозе, недалекий, но спокойный человек, всеми силами стремился к золотой середине во всем — в дружбе, в застолье, в достижениях… Такие существуют незаметно и долго. Там Дмитриев не оглядывался на свои дела, он знал: за них ни ругать, ни хвалить не станут. Здесь же совсем иное дело. В последнее время он неоднократно задавал себе вопрос: не ошибка ли, что он стал секретарем? Вопрос этот будил в нем струну, что зовется самокритичностью. И вспоминалась мать: «Делом ли ты занимаешься?»

— …А чего задумал — выбрось из головы, ничего тут не добьешься Он тебя сожрет! — Ольга поддела вилкой консервы и положила их в рот для пробы, а ему показалось, что именно так сожрет его директор.

— Не базарь. Не люблю.

— Я не базарю, а говорю, что было и есть. Этот директор не таких отсюда выпроваживал. Сколько — люди говорят — было жалоб на него понаписано, сколько комиссий всяких наезжало, а он сидит себе да посмеивается над дурачками: все от него отскакивает, как от стенки горох. Видать, не зря говорят, что в области у него рука сильная есть, вот она, рука-то…

— Перестань! Чушь собачья! Кому-то надо защищать в области Бобрикова! Да кто он такой?

— Самый лучший директор, лучший из лучших! Директор самого передового совхоза, кого же и защищать, как не его?

Дмитриев чувствовал логику в этом доводе жены, но все же поднялся, отодвинул стакан.

— Я больше не хочу слышать эти посиделочные разговоры! Если питаться слухами…

Он не договорил: в дверь постучали.

— Можно? Здравствуйте! — Директорский шофер громыхнул дверью, неплотно ее притворив. — Директор сказал, везти вас в райком надо.

Дмитриев не успел сказать «войдите», не успел ответить на приветствие, а услышав такую новость, даже несколько растерялся: вот уж полгода как он работает здесь, а директор еще ни разу не давал ему своей машины.