Тауфик аль-Хаким - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Тауфик аль-Хаким
• Издательство: Московский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-88067-036-8

«Избранное» Тауфика аль-Хакима включает в себя самые значительные, и уже известные русскому читателю, произведения крупнейшего современного египетского прозаика и драматурга — роман «Возвращение духа» (1933) и повесть «Записки провинциального следователя» (1937), а также ранее не переводившуюся у нас комическую пьесу «Милый Хасхас» (1972).

Издание рассчитано на читателей, интересующихся современной культурой стран Востока.

---

«Параграф 141. При посылке вещественных доказательств в медицинский пункт… следственные органы обязаны послать в то же время генеральному следователю… следующий бланк, тщательно заполнив все графы:

1. Дата донесения о происшествии.

2. Имя, возраст и пол пострадавшего.

3. Был ли пострадавший совершенно здоров до несчастного случая?

4. Замеченные явления, как, например, рвота, расстройство желудка, боли, жажда, головная боль, головокружение, слабость в конечностях, судороги, сонливость, потливость, зрачки глаз, пульс, дыхание.

5. Жаловался ли пострадавший на особое вкусовое ощущение во рту при приеме пищи?

6. Наблюдалось ли у пострадавшего онемение или отечность языка и конечностей?

7. Было ли у пострадавшего обморочное состояние?

8. Были ли у него судороги?

9. Были ли эти явления внезапными?

10. Замечалось ли у пострадавшего подобное состояние раньше?

11. Промежуток времени, прошедший между принятием подозрительной пищи и первыми симптомами отравления?

Примечание: Необходимо указывать точные даты и определенные часы, не писать, например: «На второй день, через три часа или в понедельник», — а сообщать, например: «Явления начались в четыре часа дня, 16-го числа такого-то месяца, такого-то года и раньше всего было замечено то-то, и это имело место в четыре часа тридцать пять минут дня или утра».

Замечательно! Все эти вопросы следует задать пострадавшему, находящемуся в почти бессознательном состоянии. Удивительнее всего, что мы требуем от него точного сообщения, когда, в каком часу и в какую минуту появились у него симптомы отравления. Ведь не следует говорить, например, — в понедельник. Несчастный пострадавший, измученный головокружениями, слабостью в конечностях, судорогами и сонливостью согласно бланку, будь то мужчина или женщина (например, темная крестьянка, которая вообще не имеет часов и, может быть, никогда их не видела), неукоснительно обязан сказать нам, что симптомы были впервые замечены точно в три часа и одну минуту!

Ну что же, возложим столь тяжкий груз этих вопросов на голову отравленной женщины! Я взял с собой помощника, чтобы впоследствии он не мог отговариваться незнанием дела. Не успели мы отправиться в путь, как получили вторую телефонограмму. Я заметил:

— С самого начала ясно, что нас сегодня ожидает!

Затем я ее прочел. Это было печальное известие из государственной больницы о том, что Камар ад-Дауля Альван скончался. Я воскликнул:

— Этот человек умер прежде, чем мы узнали его тайну!

И, взяв карандаш, я написал обычное в подобных случаях заключение: «Приказываю произвести вскрытие трупа». Я велел помощнику присутствовать при вскрытии и сообщить мне потом о его результатах. Он отправился в больницу, а я — в дом несчастной женщины, съевшей пирожок. Все было именно так, как я ожидал. Я увидел женщину во дворе дома. Вокруг нее толпились соседки, которые, как мне показалось, притащили сюда все посудины, похожие на кастрюлю или миску, имевшиеся в квартале. Женщины приносили посуду и подставляли ее ко рту пострадавшей, распростертой на земле. Она корчилась в судорогах, стонала, хрипела. Я бросил взгляд на секретаря следствия — пора раскрыть протокол. Пройдя среди наполненных посудин, я подошел к потерпевшей и спросил:

— Твое имя, возраст и пол?

Женщина не ответила. На ее бледном, искаженном судорогой лице не появилось и признака мысли. Повысив голос, я повторил свои вопросы, но она только протяжно застонала: ее снова начало рвать. Несколько женщин быстро подбежали и поддержали ее голову. Они шептались:

— Пусть ее оставят в покое в такой тяжелый час!

Услышав их шепот, я подумал: «Клянусь Аллахом, я тоже хотел бы оставить ее в покое! Но разве я могу это сделать? Ведь генеральный следователь ждет бланка и сосудов!»

Одна из женщин, собравшись с духом, сказала мне:

— Не утруждай себя, господин. Ты хочешь знать, как ее зовут? Ее зовут Набавийя.

— Набавийя… а дальше?

— Мы не знаем никакого другого имени, кроме Набавийя. У нас в квартале ее зовут только так: «Иди сюда, Набавийя! Пойдем, Набавийя».

Но этого было недостаточно. Необходимо записать ее имя полностью. Я стал просить женщин помочь мне хоть на одну минуту привести ее в чувство. Они окружили ее, подняли ей голову и стали что-то шептать на ухо, прося ответить господину следователю. Прошло около часа. Наконец пострадавшая шевельнула губами. Женщины обрадовались и стали ободрять ее, похлопывая по плечам:

— Да… да, ответь нам, милая!

Я торопливо крикнул ей прямо в ухо, обливаясь потом от усердия:

— Как твое имя? Твое полное имя?..

Она застонала и глухим, дрожащим голосом произнесла:

— Меня зовут… Набавийя.

От досады я чуть не выругался.

— Понятно, Набавийя! Отлично! Но дальше? Как имя твоего отца? Я хочу знать имя твоего отца! Набавийя… а дальше как?

Но я обращался с мольбой к полутрупу. Ее голова упала, она молчала, изредка издавая глухие стоны. Меня охватило отчаяние. Я громко прикрикнул на женщин, и они снова приподняли ее, смочили ей виски холодной водой и зашептали ласковые слова. Наконец они добились ответа, и я узнал ее полное имя.

Но в бланке оставалось еще с десяток вопросов! И если добиться только имени стоило таких страшных усилий, что будет дальше? Особенно смущал меня последний вопрос: о промежутке времени между принятием подозрительной пищи и появлением первых симптомов! Ведь примечание в бланке требовало указать точные даты и часы. Разве эта женщина, у которой мы вырвали ее имя только после того, как она едва не вытянула из нас душу, скажет нам, в котором часу и во сколько минут заметила она появление первых признаков отравления? Немыслимо! Разве я не безумец, что задаю такие вопросы? Разве я ничего не вижу? Что подумают о моем рассудке эти женщины, если мне самому стыдно своего поведения. От этой распростертой на земле женщины я требую ответа на вопросы о часах и минутах, вопросы, напечатанные на бланке, изготовленном в столичных конторах, в безмятежности и спокойствии, вдали от этих испражнений и рвоты! Я дал понять секретарю, что допрос надо прекратить. Мы ограничились тем, что взяли «образцы» рвоты и испражнений и отрезали ногти и карманы у бывшего мужа отравленной. Потом мы вернулись к себе. Я пошел в свой кабинет и в изнеможении упал в кресло.

Пролежав минуту с закрытыми глазами, я услышал скрип отворяемой двери. Вошел мой помощник. Лицо его было бледно. Очнувшись от апатии, я быстро спросил:

— Что у тебя?

— Вскрытие…

— Ты присутствовал при нем? Каков результат?

— Результат… Я… Я…

И он опустился на стоявший поблизости стул; пристально вглядевшись в его лицо, я все понял. С этим молодым человеком произошло то же, что и со мной в тот день, когда я впервые присутствовал при вскрытии человеческого трупа.

Это был впечатлительный юноша, только вчера оторвавшийся от книг, внушавших ему, что человек — нечто возвышенное, центр бытия, избранный и отмеченный из всех живых существ заботою великого творца, что он — создание светлое, духовное, с бессмертной душой.

Не многие люди имеют возможность узнать внутреннее строение человека, и тот из нас, кто знакомился с ним, всегда испытывал потрясение. Причины такого потрясения различны, они зависят от характера человека, его природы и культуры. Я никогда не забуду того дня, когда впервые очутился около трупа мужчины, череп которого был раздроблен пулей, посланной с близкого расстояния. Пуля разорвала правое ухо и пробила череп, обнажив мозг. Пришел врач, чтобы произвести вскрытие. Я должен был стоять рядом с ним и смотреть, что он делает. Мы пришли в дом убитого с поля, на котором было совершено преступление. Это был обычный крестьянский дом. Родственники внесли убитого, завернув его в новое одеяло. Женщины плакали, издавая вопли и стоны, размазывая землю по лицу. Со мной был очень энергичный мамур. Он приказал удалить всех, разрешив остаться только охране, врачу, цирюльнику и своим помощникам. Принесли два больших таза и поставили их под широкой деревянной скамьей во дворе дома. Цирюльник и его помощник положили труп на скамейку и сняли с убитого одежду. Он был одет во все новое по случаю праздника. Преступление было совершено в праздник розговенья, в последний день месяца рамадана[111], словно убийца поторопился из опасения, что праздник пройдет, а его враг останется в живых. Видимо, ему хотелось, чтобы пуля, посланная в голову жертвы, оборвала праздничные песни в этом доме.

Врач пустил в ход скальпель. Делая разрез на голове убитого, он одновременно диктовал секретарю:

— Мы удалили волосяной покров (имея в виду, конечно, волосы на голове).

Женщины закричали еще громче. Они потихоньку забрались на крышу дома и на соседние с ним крыши. Среди нестройного хора их голосов я услышал высокий, звонкий, раздирающий душу голос, ранивший меня в самое сердце: