Денис Соболев - Иерусалим

• Название: Иерусалим
• Автор: Денис Соболев
• Издательство: Феникс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-222-06665-7

Эта книга написана о современном Иерусалиме (и в ней много чисто иерусалимских деталей), но все же, говоря о Городе. Денис Соболев стремится сказать, в первую очередь, нечто общее о существовании человека в современном мире.

В романе семь рассказчиков (по числу глав). Каждый из них многое понимает, но многое проходит и мимо него, как и мимо любого из нас; от читателя потребуется внимательный и чуть критический взгляд. Стиль их повествований меняется в зависимости от тех форм опыта, о которых идет речь. В вертикальном плане смысл книги раскрывается на нескольких уровнях, которые можно определить как психологический, исторический, символический, культурологический и мистический. В этом смысле легко провести параллель между книгой Соболева и традиционной еврейской и христианской герменевтикой. Впрочем, смысл романа не находится ни на одном из этих уровней. Этот смысл раскрывается в их диалоге, взаимном противостоянии и неразделимости. Остальное роман должен объяснить сам.

---

— Но ведь то же самое, — сказан он победоносно, — думали и западные предшественники Лотмана: и Витгенштейн, и Леви-Стросс, и Мишель Фуко, и Ноам Хомский, и Жак Деррида. Все они, кстати говоря, были евреями; а знаете почему?

— Нет, — ответил Марголин.

— Потому что иудаизм — в отличие от христианства с его греческими и, в сущности, совершенно языческими домыслами — всегда знал это и без современной науки. Известно, что Тора, она же божественная мудрость, существовала еще до сотворения мира; об этом говорят все каббалисты. Но еще задолго до каббалы, и в «Книге творения», и в «Книгах Еноха», и в «Алфавите Рабби Акивы», и в «Книгах Дворцов», и в «Книге ангела Разиэля»[169] говорится о том, что мир — это текст, написанный ивритскими буквами; в то же время очевидно, что на самом деле на иврите можно написать только один текст — и это текст Торы. Так вот, из всего этого неизбежно следует, что, собственно, вся современная наука — и естественная, и гуманитарная — говорит о том, что весь мир написан в Торе.

— Так что же с Рабином? — спросил я с некоторым нетерпением.

— Это же очевидно, — сказал он, посмотрев на нас с торжеством. — Он поставил под сомнение право евреев на Эрец-Исраэль, записанное в Тексте, попытался переписать Текст, который нельзя переписать, и был из этого текста, стерт. Из той главы, которая посвящена миру.

— О нет, — сказал Марголин в отчаянии.

— Именно так, — с торжеством ответил ему Феликс, — и здесь уж ничего не поделаешь.

— Но ведь вы написали нам, что название операции «Лонгинес» вы уже слышали, — сказал я.

— Конечно, слышал, — ответил он, — кто же его не слышал.

— А от кого?

— Ну если вас интересуют такие детали, — сказал он с некоторым изумлением, — то я, конечно же, дам вам адреса.

Он порылся в записной книжке и дал нам имена двух человек, интересовавшихся смертью Рабина, от которых он и слышал про операцию «Лонгинес». Один из них жил в Кфар-Тапуах[170], другой был инженером из Мицпе-Рамона[171].

Кфар-Тапуах был, несомненно, ближе; к тому же телефон в Мицпе-Рамоне не отвечал с убедительным постоянством. На центральной автобусной станции мы сели в бронированный автобус, проехавший через блокпосты и медленно заскользивший сквозь поток машин с зелеными номерами арабских территорий; чуть позже роскошные дома христианской Рамаллы и красные крыши поселений уступили место серебристым, серым, охристым холмам Самарии, тощим овцам, лоточникам на дорогах, черным фигурам пастухов. Пестрые бесформенные белесые пятна дальних деревень почти сливались с плавными изгибами холмов. А потом мы сидели на высокой террасе белого каменного дома; предзакатное солнце окатило нас своим теплым оранжевым светом, в саду кричали дети, где-то в долине были слышны звуки перестрелки. Хозяин дома, с окладистой бородой, в большой белой кипе с тонким вышитым узором, рассказывал нам о новом поселении недалеко от Шхема, в недавнем основании которого он участвовал; в этом поселении пока еще никто не жил, но туда обещали перебраться два ешиботника и одна молодая семья из Нетивота.

— Рабина убил Перес[172], — сказал он, — это все знают.

— Понятно, — сказал я, — а доказательства?

— А доказательств вы у нас не найдете, у нас единственное поселение, где на Шабак никто не работает; у нас провокаторов нет.

Я заметил, что солнце начало медленно сползать к горизонту.

— Это провокация против поселенцев и всего национального лагеря, и ниточки тут тянутся из Вашингтона, — добавил он чуть погодя, — они хотят нашей кровью заплатить за арабскую нефть.

— Но ведь вы сказали нам по телефону, что знаете детали операции «Лонгинес», — сказал Марголин.

— Конечно, знаю, — ответил он с явной антипатией, — я же вам только что все объяснил. Или вам нужны оперативные детали?

Мы сказали, что да, именно они нам и нужны; но он пренебрежительно ответил, что его-то они не интересуют.

— А от кого вы слышали это название? — спросил я. — От кого-нибудь из поселения?

— Я же сказал, что нет, — взорвался он; но потом все же согласился дать нам адрес. — Хотя вы и ломитесь в открытую дверь, — добавил он, — это было буквально неделю назад, так что вы сможете его обо всем расспросить.

И он дал нам адрес Феликса.

— Но ведь это тот человек, по чьей рекомендации мы к вам приехали, — сказал Марголин изумленно. — Вы же подробно выяснили, от кого мы.

— Если вы уже говорили с Феликсом, — сказал он с явным раздражением, — так что же вы от меня хотите? Феликс же знает все детали.

Мы собрались уходить.

— Да, кстати, — напыщенно добавил он, поглядев на нас с холодным, отстраненным прищуром, — это же понятно из самого названия любому нормальному человеку. Они же использовали упоминание величайшей римской провокации против еврейского народа, дабы снова, еще на два кровавых тысячелетия запятнать еврейскую религию. Это же их черный гойский юмор вроде «работа освобождает» — да еще и с помощью их власти, захватившей страну. Но на этот раз двух тысячелетий у них нет. Мессия уже близок, и они еще будут плавать в собственной крови.

— Тут, конечно, красиво, — сказал Марголин, выходя из ворот поселения, но ехать нужно было в Мицпе-Рамон.

5

Марголинская «Субару» к тому времени уже сломалась окончательно, денег на дорогу у нас практически не было, и мы решили ехать в Мицпе-Рамон автостопом.

— А ты уверен, что нам туда надо? — спросил я, но Марголин был непреклонен.

Мы поставили будильник на десять утра, покурили травы на дорожку, купили хлеб и гусиный паштет и уже в двенадцать были на трассе. Было жарко и пыльно; довольно быстро нам надоело стоять на солнце, и мы уселись с бутылкой воды в тени бетонного навеса и стали ждать, пока кому-нибудь из солдат или ешиботников[173], ловивших попутки вместе с нами, не удастся что-нибудь остановить. Пару раз мы подходили к машинам, но одна из них ехала на север, а в другой раз водитель ответил, что готов везти только солдат; наконец нам все же удалось поймать попутку до Реховота. Ее водитель высадил нас на пустом перекрестке и сказал, что здесь проезжает большая часть машин из Хайфы и Тель-Авива на юг. Впрочем, ни свинорылые джипы, ни тель-авивские чиновничьи «Хонды» не торопились нас подбирать; к тому же здесь было гораздо жарче, чем в Иерусалиме, и совсем не было тени. Мы сели в пыль прямо на обочине, распечатали паштет и стали громко ругаться.

После нескольких часов ожидания, когда мы совсем уже было потеряли надежду, нам удалось остановить старый «Форд»; из-за его руля высунулась блестящая коричневатая лысина над круглым обветренным лицом. Вместе с лысиной мы миновали прекрасные зеленые равнины с черными тенями, красными черепичными крышами и дальними силуэтами гор. Владелец «Форда» отвез нас в Кирьят-Малахи, на чьих пыльных улицах пахло острой восточной едой, раскачивалось вывешенное над проезжей частью нижнее белье и играли крикливые дети. Рассказывая про овощной магазин, который у него когда-то был, он забыл высадить нас на трассе и потом долго возвращался по одинаковым пыльным улицам. На выезде из города нас подобрал бедуин на огромном белом грузовике; мы уселись в широкую кабину с высокими жесткими сиденьями, толстым слоем пыли и промасленными тряпками; поговорили про то, что полиция год от года все больше наглеет, а трава все дорожает, и он пообещал довезти нас до Беер-Шевы[174]. В кабине было жарко, сквозь открытые окна били потоки раскаленного майского воздуха, и мы задремали. Когда я проснулся, слева на горизонте со стороны Иудеи еще маячили горы; позвякивая, наш грузовик ехал на ста двадцати, иногда обгоняя даже легковушки, а водитель пел себе под нос грустную арабскую песню с частыми завываниями.

Начало смеркаться; зелень садов и рощ медленно превращалась в бесконечную пыльную равнину; потом вокруг нас замаячили невысокие каменистые холмы. Небо покрылось разноцветными полосами: темно-красными, багряными, золотыми; чуть позже они начали растворяться в закатной синеве.

— Надо искать вписку, — сказал Марголин. — В Мицпе мы сегодня не успеем, да и делать там ночью нечего.

— Сейчас проверим, можно ли вписаться у Барсука, — сказал я, доставая мобильник; оказалось, что можно.

— И что они сейчас делают? — спросил Марголин.

— Похоже, так тусуются, — сказал я.

Темный песчаный вечер подступал все ближе; вокруг нас лежала пустыня, безмолвная и торжественная. Взошла тусклая вечерняя луна; на ее матовой поверхности проступили горные цепи. Огоньки на горизонте приблизились, обступили дорогу; и как-то незаметно мы въехали в Беер-Шеву с ее полутьмой и странным однообразием; из высокого окна грузовика мы смотрели на бетонные дома, на раскрашенных девиц, теснившихся на автобусных остановках, на худощавых парней, скользивших в тусклом свете окон, подобно мотылькам в пустыне.