Макс Фрай - Русские инородные сказки - 5

• Название: Русские инородные сказки - 5
• Автор: Макс Фрай
• Издательство: Амфора
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00437-3

Сказки у нас не заканчиваются и никогда не закончатся. Со временем тексты становятся лучше, а авторов — больше, и вообще все только начинается. Всегда, каждый день, в любую минуту все только начинается, а вы и не знали небось.

---

Киме было трудно, родителям было трудно, разные люди, от которых он пытался добиться одного — игры по правилам, — отказывались по ним играть. Он пытался погладить мир, чтобы приручить его, но возникало трение, и в результате мир раскалялся все больше и больше. Обеспокоенный Менахем все чаще говорил, что в его вариациях умирают люди. Он уже не спрашивал, отчего они умирают.

И вдруг, среди этого неприятно-горячего мира, почти плавящегося от ненависти и гнева, возникла Анита. Которая цепко смотрела на него светлыми ледяными глазами. Под ее взглядом он начинал дышать. Анита не делала вид, не притворялась, ничего от него не хотела — Анита просто была, и от нее шла прохлада. «Подойди сюда», — просил он часто и протягивал руку, проводя по Анитиной щеке тыльной стороной своей горячей ладони. Ее прохладная щека была островом покоя среди бушующего мира. Эта прохлада Анитиного лица была постоянна и неизменна, не нарушаема ничем, потому что Анита не умела улыбаться.

У нее были тонкие длинные губы неправильного рисунка, которые могли искривляться неприязненно или удивленно, могли иронично растягиваться, могли ходить ходуном, когда она волновалась. Иногда она от души смеялась, и он, замирая, следил за вздрагиваниями ее подвижного горла, иногда рассказывала что-то, весело сверкая зубами. А вот улыбнуться, просто улыбнуться, как улыбались обычные люди, Анита не могла. В ней не было той простоты, которая нужна для самой простой улыбки. Не было тепла, необходимого для оделения окружающих кусочком необязательной приязни. В Аните был жар, огромный, скрытый, закованный изнутри и весь обращенный в успокаивающий лед, — но с таким внутренним жаром нет возможности улыбаться, а то лед растает и потечет слезами.

Эта черта почти умиляла его. В горячем мире, наводненном лживыми улыбками, ничего не дающими и ни к чему хорошему не приводящими, Анитино неумение играть губами казалось ему тем мерилом искренности, которого он был лишен. Он сам улыбался легко и много, скрывая за этой почти гримасой непрерывную борьбу с собственным гневом и желанием убивать всех тех, кто не хотел с ним считаться. То, что Аните это было не нужно, делало ее свободной от его беды.

Крупная неулыбчивая Анита с прохладным взглядом жила с ним в доме, тяжелой поступью передвигалась по комнатам, занималась своими делами и была настолько недалеко, что он каждую минуту мог ее позвать. «Анита!» — говорил он, возникая на пороге, и тут же слышал негромкое: «Да?» Она оборачивалась ему навстречу, и он погружал свои раскаленные мысли в ее холодные глаза, день за днем.

* * *

Это было хорошее время. Остужая свою жизнь в Анитиных глазах, он научился расслабляться. Ему все меньше нужно было выплескивать свой гнев в той или другой из своих вариаций — он просто знал, что придет домой и отдохнет. Анита работала, он тоже что-то делал (сам никогда не мог запомнить, что же делает именно сейчас, но что-то делал, явно: появлялись какие-то люди, забирали заказы, давали новые, уходили), по субботам приходил пешком от родителей племянник Ариэль, сын Эльякима. Серьезная Анита обнимала мальчика спокойными руками, и он на секунду ощущал рядом с ней то же самое, что и все остальные вокруг нее, — бесконечную прохладу и бесконечный покой. Мальчик любил Аниту. Поэтому вряд ли можно считать случайностью, что он как раз оказался в гостях, когда она ушла.

Анита ушла точно так же, как делала все, что делала, — быстро и без особых разговоров. Сказала: «Ладно, Шува, я ухожу», сняла с себя легкий кухонный фартук, обулась и вышла на улицу. Он вышел за ней, решив, что она идет в магазин и хорошо бы ее проводить, но она села в свою старую машину и уехала. Пришел Эльяким. «Шува, — сказал он, усаживаясь на скрипящий стул, — успокойся, это не от тебя зависело».

Фразой «не от тебя зависело» его можно было убить. И Кима об этом знал.

— Что «не от меня зависело»? — переспросил он, глядя на Киминого сына, который сидел в углу, приоткрыв рот.

— Ничего от тебя не зависело, — устало сказал Кима. — Она захотела уйти, и она ушла. Захочет вернуться — вернется.

— Папа, почему она ушла? — спросил Ариэль.

— Перегрелась, — ответил Кима.

* * *

Я пытался расспрашивать отца о том, что произошло, но он отказывался об этом говорить. Я скучал по Аните и пытался ее искать, но ни отец, ни тем более Шува не могли мне сказать, где она теперь. Прислушиваясь к разговорам взрослых, я уловил, что Анита ушла к какому-то «гою из города». Ни имени этого гоя, ни адреса мне раздобыть не удалось. Шува сидел дома и никому не открывал, отец навещал его время от времени и подолгу стоял под дверью, пытаясь понять, что происходит внутри. Я пошел к Менахему.

— Менахем, — спросил я, следя за тем, как сбегается малышня на его конфеты, — кто такой «гой из города»?

— Какая разница? — удивился Менахем. — В городе много гоев.

— Они плохие? — спросил я.

— Какая разница? — повторил Менахем. — Гои из города и есть гои из города. Чего от них ожидать.

Это было понятней.

— То есть Анита не хотела уходить к тому гою? Он ее увел?

— А, Анита… — протянул Менахем, словно я затронул какую-то не очень приятную для него тему. — Нет, Анита — это совсем другое дело.

— Почему?

— Потому что Анита всегда делает только то, что хочет.

— Менахем, а почему Анита всегда делает только то, что хочет?

— Потому что она так устроена, — сказал Менахем. — Все мы как-то устроены, понимаешь? Шува кипит, Яким живет, твоя мама растит детей, я просматриваю вариации, а Анита делает только то, что хочет.

Получалось странно.

— А разве не все так живут? Разве ты не хочешь делать то, что делаешь? Разве папе Якиму не нравится жить?

Менахем улыбнулся.

— Это другое. Хотеть то, что делаешь, и делать то, что хочешь, — разные вещи.

Я задумался.

— Менахем, а я как устроен?

— Ты, Ариэль? Ты задаешь вопросы.

* * *

Он ждал ее каждую секунду того времени, которое проживал. Каждая секунда его жизни была секундой ожидания. Она проскальзывала в душу, скрипя, как маленькая песчинка, и добавляла еще чуть-чуть к температуре того огненного шара, который он все меньше и меньше старался держать взаперти. Его обвели вокруг пальца, его обманули. Можно было прийти, сказать: «Я с тобой», а потом уйти. Можно было смотреть на него холодными белыми глазами, а потом закрыть глаза и уехать в город. Мир сузился и из четырех стен стал одной. Стена стояла у него перед носом, и он, куда бы ни шел, постоянно тыкался головой в эту стену. Невозможно было о чем-нибудь думать или про что-нибудь говорить, невозможно было впустить Якима, который все пытался понять под дверью, что же он делает там один. Невозможно было даже говорить с Менахемом, но по другой причине: Менахем оставался последним живым существом, которому он еще боялся повредить. Ему было наплевать на мир, он давно перестал считать, сколько людей сгорело от его гнева, но Менахем был очень стар и к тому же существовал во всех его вариациях. Менахема нельзя было сжечь, и он прятался от Менахема так же, как от остальных.

Горячие камни сыпались с белой горы. Каждый камень, пролетая, прожигал в горе дорожку. Гора морщилась и стонала, но стояла на месте. Он целыми днями скатывал горячие камни с белой горы, и только благодаря этому не занимался ничем другим. Менахем постоянно просматривал все его вариации, ожидая найти в них новых умерших, но видел только бесконечные раскаленные камни, летящие вниз. «В одной из твоих вариаций ты был горой, Шува, — бормотал Менахем печально, — а в другой — камнями». На десять тысяч девятьсот девяносто девятом камне Анита вернулась.

* * *

Они начали жить странной и непонятной окружающим жизнью, которая временами казалась ему куда более настоящей, чем вся та жизнь, которую он прожил до тех пор, а временами была более невыносима, чем любая другая жизнь. Каждый месяц четыре недели подряд Анита ходила по их общему дому, проветривая комнаты холодным светло-серым взглядом и послушно оборачиваясь к нему каждый раз, когда ему этого хотелось. На пятую неделю она вставала, говорила: «Ну, я пошла» — и выходила за дверь. Он знал, куда она уходит — к гою из города. Знал и на сколько: на неделю. Ровно неделю она проводила в городе, у этого гоя, после чего возвращалась обратно. С ней было бесполезно разговаривать или спорить, она просто неприязненно смотрела перед собой и молчала. Три недели каждого месяца он старался жить, как ни в чем не бывало, потом неделю медленно раскалялся, ловя глазами привычные движения, которыми Анита снимала фартук, и, наконец, дожидался того момента, когда она выходила за дверь. После этого он обычно шел к Менахему или к Якиму. Яким поил его ледяной водой и рассказывал о свободе, необходимой каждому живому существу, хоть женщине, хоть птице. Менахем ходил с ним по улицам и заставлял бесконечно просматривать вариации. Почти в каждой из них уже кого-то не хватало.