Макс Фрай - Русские инородные сказки - 5

• Название: Русские инородные сказки - 5
• Автор: Макс Фрай
• Издательство: Амфора
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00437-3

Сказки у нас не заканчиваются и никогда не закончатся. Со временем тексты становятся лучше, а авторов — больше, и вообще все только начинается. Всегда, каждый день, в любую минуту все только начинается, а вы и не знали небось.

---

— А что у тебя в школе по литературе? — выдохнул Семен Андреевич на середине пути, чтобы сердце перестало колотиться так быстро, а мозг прекратил попытки сбежать через уши.

— Трояк. Марина Васильевна говорит, что я мало читаю.

«Ничего, — думал Семен Андреевич, — ничего. Через десять минут мы уже будем дома. Дома чай и печенье, дома Маша, которой надо сказать, что пора дочери менять школу, дома рабочий костюм и можно ничего не бояться: если люди зовут тебя то Сатаной, то Дьяволом, то Вельзевулом, то Люцифером, то еще сотней идиотских имен типа Семен Андреевич, то бояться вообще следует только самого себя.

И чтобы она еще раз затащила меня на эту крышу…»

Доктор Виктор

Катя говорит, что отдала бы нос, который ей все равно никогда не нравился, за возможность сдать экзамен по теоретической механике. Каждый день она нависает над учебниками, у нее много-много учебников разных авторов, есть учебники синие, зеленые, белые. Катя нависает над учебниками, горестно вздыхает и идет читать Шекспира. Шекспир нравится Кате гораздо больше, чем необходимость становиться инженером.

Андрей Васильевич клянется, что отдал бы почку, лишь бы только кто-нибудь написал годовой отчет за него. По вечерам Андрей Васильевич включает компьютер и долго смотрит в монитор, рассеянно выщелкивая мышкой какой-то печальный мотив. За три недели на вордовском листе появилось всего три фразы: «Годовой отчет, блин», «Будь проклята эта жизнь» и «А если ты не выстрелишь, тогда испорчусь я!» Андрей Васильевич никому не говорит, что является тайным поклонником мультфильмов о Винни-Пухе.

Анна абсолютно убеждена, что, если бы ей предложили юрту на Северном полюсе, она согласилась бы отдать за нее обе ноги. Анна — посол доброй воли в Южной Африке. Больше всего на свете она любит помогать и холод. Никто не хочет отправлять Анну в помощь белым медведям и Санта-Клаусу. По утрам Анна плачет в подушку, а затем идет улыбаться голодным африканским детям.

Восьмилетний Миша уверен, что отдал бы левую руку за новый велосипед. После того как старый с разгона влетел под колеса проезжающего грузовика, чудесным образом сбросив Мишу с себя за пару метров до, перепуганные родители наотрез отказались покупать ему замену. А Миша не видит жизни без велосипеда, он лучше всех спускался с горы и был абсолютным чемпионом двора по езде без рук (а потом будешь чемпионом по езде без зубов, говорит папа). А уж без одной-то руки гонять — пара пустяков. Тем более — без левой.

Василий Кузнецов готов отдать за американскую грин-карту глаз, оба уха и все зубы. Он мечтает о ней еще с института. Каждый день, следуя на работу через загаженные питерские дворы, он представляет, что идет не по этим кучам мусора и картонным коробкам, а по тротуарам Манхэттена. Дважды у него была возможность уехать во Францию, один раз его звали на работу в Германию, но он не предал своей мечты. Тем не менее каждый раз, когда он выполняет уже практически все условия для получения грин-карты, террористы взрывают там еще что-нибудь новое, и американское правительство ужесточает режим въезда в страну для арабов. Даже в четвертом поколении.

Полковник Прозорченко поставил бы на кон остатки своей печени за возможность издать книгу об уходе за кактусами. Последнее время дело совсем не движется, и капитану приходится переписывать каждую главу заново по несколько раз. Месяц назад, когда в здание штаба попал снаряд, пришлось восстанавливать рукопись буквально с нуля, хотя страшнее было потерять всю коллекцию кактусов. Ему уже не раз предлагали показаться местному фельдшеру, но полковник Прозорченко стойко выдерживает все нападки. В будущей книге уже четыреста тридцать семь страниц, и он не собирается останавливаться на достигнутом.

Бобби смотрит в сторону, откуда раздаются приближающиеся голоса людей. Вот уже четырежды Бобби убегал от них и пытался скрыться в джунглях, но его снова ловили и заставляли залезать на пальму и собирать кокосы. Каждый раз одно и то же, думает он, и каждый раз, когда он лезет в банку за вкусным апельсином, его лапа почему-то застревает. И хотя обезьяны не умеют говорить, Бобби кричит, что отдал бы эту злосчастную лапу за возможность оказаться где угодно, только не здесь.

* * *

Доктор Виктор Франкенштейн с нетерпением ждет. До завершения эксперимента ему не хватает селезенки, мозжечка, качественного колена и так, по мелочам. У доктора слегка дрожат руки. Уже скоро, совсем скоро у него будет достойный партнер для игры в шахматы и распития утреннего кофе.

Виктория Райхер В одной из вариаций

Душный воздух тяжелыми волнами ходил над головами. Пары бензина, гортанные крики и дым от сигарет плавились под лучами пятичасового солнца. Очередь на автобус давно превратилась в толпу, автобус не шел, жара и ненависть давили грудную клетку.

Еще чуть-чуть, и он больше не сможет сдерживаться. Перед глазами шли круги. Люди вокруг шумели, вытягивая шеи, боялись, что автобус так и не придет, и не догадывались, что бояться им стоит совсем иного. Обычно все начиналось с тихого гудения в ушах, но шум центральной автобусной станции был так силен, что заглушал любые звуки собственной головы. Крупная девушка в тонком платье качала светло-русой прической. Над ее волосами столбом стоял гнев. Гнев стоял и над головами веселых солдат, курящих одну сигарету за другой, и над очкастой девицей в длинной юбке, и над усталой старухой, держащей на руках двухлетнего ребенка. На ребенка он старался не смотреть. Он смотрел на кареглазую худую женщину с курносым носом и золотистыми кудрями ниже плеч, которая улыбалась двум своим подругам, неинтересным клушам в шляпах. Женщина стояла прямо перед ним и белела ключицами в треугольном вырезе свободной блузки. В одной из вариаций это была его жена.

Он нарочно заставлял себя думать об этой женщине, а не о том, что автобуса нет уже сорок минут и щекотные токи ненависти уже сорок минут сводят в щепоти его узловатые пальцы. У этой женщины были кудри ниже плеч, такая лохматая голова золотистого цвета. Курносый нос и карие глаза. То ли круглые, то ли просто большие. Обычный рот, но весь вид при этом как будто детский, как будто эта женщина не старела, хотя какое там «не старела»: сплошь морщины по лицу. Женщина была немолода, и он понял, что поймал свою случайную жену в поздние годы ее веселой зрелости. Что у нас было, привычно бормотал он, присматриваясь и загораживая толпу от себя самого, что у нас было? Дети? Нет, детей не надо. Не надо детей, этой вечной каторги, вечной судороги тревоги, не надо детей на этот раз. Ну вот и оно, нащупал. Я не хотел детей, а она — хотела, у нее мягкие руки, длинные пальцы и семеро племянников от брата и сестры; она выросла в обширном свободном доме, где дети бегали босиком и клубилась пыль из-за вечно открытых окон; она выросла в этом доме и вышла замуж за меня, потому что я этого захотел. Она прожила со мной семнадцать лет, из них десять — смеясь от моих гримас, а семь — уже не смеясь, и состарилась рядом со мной. Она втирала крем в морщины и носила свободные платья, а меня раздражали свободные платья, потому что ей уже очень давно не семнадцать лет. Меня в ней многое раздражало, но у нее был курносый нос и карие глаза, она смеялась и не уходила довольно долго, пока не ушла. Кажется, потом (он прищурился, всматриваясь, — да, точно), потом она вышла-таки замуж за нормального человека, ей было уже за сорок, но она рискнула родить ребенка, у нее долго не получалось, а потом получилось, родилась девочка, дочка, похожая на ее нового мужа, тихая и сероглазая. Она прожила обычной детской жизнью лет до семи, когда у нее обнаружили странную болезнь: она засыпала. Засыпала и днем, и ночью, засыпала почти постоянно, она жила, засыпая, и никому не удавалось ее разбудить. Она была здорова и ни от чего не страдала, она просто спала и спала, родители отчаялись, таская ее по врачам, и ее мать, его бывшая жена, провела кучу ночей у постели своей абсолютно спокойно спящей дочки. А потом (всматриваться становилось все трудней: гнев давил на виски изнутри, и дыхание прерывалось) они отвели ее к Менахему. Менахем внимательно осмотрел ангельски тихо спящее дитя, погладил девочку по голове и сказал:

— Ей просто не нравится этот мир. Ей интересней тот, в котором она живет, пока спит. Оставьте ее в покое.

Бывшая жена послушалась, и ее сероглазый муж — тоже, они перестали будить свое спящее чадо, только кормили ее, когда она просыпалась, и девочка тихо росла, с каждым годом становясь все красивей в своем спокойном и безмятежном сне. И когда ей исполнилось семнадцать лет…

Гуденье автобусов окончательно заложило уши, и линия прервалась. Он отшатнулся от своей бывшей небывшей жены, закрыл глаза и почувствовал, что давление на грудную клетку становится невыносимым. Духота, сигаретный дым, ожидание и беспомощность сливались в адский коктейль, пить который с каждым разом было все слаще, а переваривать — все сложней. Скорее, скорее, скорее — подпрыгивали люди возле его локтей, и он повторял их подпрыгивания губами: «Скорее, скорее, скорей»; он знал, что еще чуть-чуть — и тяжелый ком удушающей мути начнет выплескиваться из него наружу, зальет стоящих вокруг, рванется дальше — и тогда, если его вовремя не остановят, все эти люди, автобусы, крыша над головами и вообще все это пространство превратится из плотного, нервного, кишащего звуками и испарениями вещества в тот горячий бестелесный мир, где кроме него самого ни одному человеку на свете еще ни разу не удавалось выжить.