Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

• Название: Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2
• Автор: Джакомо Казанова
• Издательство: Ленинград “Васильевский остров”
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1991
• ISBN: 5-7012-0064-7

Мемуары знаменитого авантюриста Джиакомо Казановы (1725—1798) представляют собой предельно откровенный автопортрет искателя приключений, не стеснявшего себя никакими запретами, и дают живописную картину быта и нравов XVIII века. Казанова объездил всю Европу, был знаком со многими замечательными личностями (Вольтером, Руссо, Екатериной II и др.), около года провел в России. Стефан Цвейг ставил воспоминания Казановы в один ряд с автобиографическими книгами Стендаля и Льва Толстого.

Настоящий перевод “Мемуаров” Джиакомо Казановы сделан с шеститомного (ин-октаво) брюссельского издания 1881 года (Memoires de Jacques Casanova de Seingalt ecrits par lui-meme. Bruxelles, Rozez, Libraire-editeur, 1881.) и составляет приблизительно одну четвёртую его часть.

Для включения в русский перевод были отобраны те части “Мемуаров”, которые:

во-первых, отражают существенные события в жизни автора;

во-вторых, представляют исторический интерес (встречи с Руссо, Вольтером, Фридрихом II, путешествие в Россию) и показывают нравы века;

в-третьих, наиболее обработаны в отношении драматургии и стиля повествования;

и, наконец, просто занимательны, как житейские рассказы.

---

Мой сын говорил на безупречном неаполитанском диалекте, который не лишён своей прелести, но итальянский язык тоже был прекрасно знаком ему, и, разговаривая на оном, он, к вящему моему удовольствию, выказал вкус, рассудительность и остроумие. Хотя и воспитанный в Неаполе, он получил некоторое образование и отличался изысканными манерами.

Мать усадила его за столом между собой и мною. “Предмет его страсти, — сказала она мне, — это музыка. Когда вы услышите, как он играет на клавесине, то сможете оценить, сколь он искуснее меня, хотя между нами разница всего в восемь лет”.

Такова была её способность выходить с естественностью и тонкостью из затруднительных положений, что вообще свойственно одним лишь женщинам.

Я встал от стола настолько очарованный своим сыном, что не мог удержаться и с величайшей нежностью расцеловал его. Засим я пригласил всё общество обедать ко мне на следующий день.

Аббат Гама просил меня быть у него к завтраку, поскольку он умирал от желания поговорить со мною наедине. “С величайшим удовольствием приму вас у себя, господин аббат”, — был мой ответ ему.

Когда все гости разошлись, дон Чезарино, так звали мнимого брата моей Терезы, пригласил меня отправиться с ним на прогулку. Я ответил, поцеловав его, что моя карета в его распоряжении и он может ехать со своим шурином, ибо в этот день мне не хотелось бы разлучаться с его сестрой. Палези был вполне удовлетворён сим предложением, и они уехали.

Как только мы остались одни, я страстно обнял Терезу и поздравил её с таким очаровательным братом.

— Мой друг, это твой сын — вожделенный плод нашей любви. Однако умерь себя, иначе ты можешь подарить ему брата.

— Но ведь ты сказала, что с завтрашнего дня мы будем лишь друзьями.

Я вновь стал счастливым любовником, но сладостность нашего соединения нарушалась мыслью о том, что оно совершается в последний раз. Когда мы несколько перевели дыхание, Тереза стала рассказывать:

— Наше дитя было воспитано на средства того самого герцога, который увёз меня в Римини и которому я сразу же доверилась, как только почувствовала себя беременной. Герцог окрестил ребёнка именем Чезаре Филиппо Ланти и отправил его к кормилице в Сорренто, где он оставался до девятилетнего возраста. Затем мальчик был помещён на пансион к одной честной женщине, которая учила его многим полезным предметам, в том числе и музыке. С самого раннего детства он знал меня как свою сестру, и ты не можешь представить, сколь я была счастлива, видя, что он всё более и более становится похожим на тебя. Я всегда считала его верным залогом нашего союза и не сомневалась в том, что, как только мы снова обретём друг друга, то соединимся вечными узами. Ибо разве мог бы ты отказать сему плоду нашей любви в праве носить имя твоего законного сына? Но судьба решила иначе. После смерти герцога я покинула Неаполь, оставив Чезарино в том же пансионе под покровительством князя Риччиа, который всегда относился к нему как к родному брату. Твой сын обладает капиталом в двадцать тысяч дукатов, из коих мне выплачивают проценты. Он не знает ничего этого, но, конечно же, я ни в чём ему не отказываю. Моё единственное несчастье, что я не могу называть его своим сыном.

Мы провели время до возвращения Чезарино и её мужа в разнообразных разговорах. За ужином мальчик окончательно покорил меня своей чисто неаполитанской живостью. Он сел за клавесин и с блеском виртуоза сыграл несколько пьес, а потом стал петь неаполитанские арии. Моя Тереза смотрела только на него и на меня, но время от времени целовала своего мужа.

Этот день останется одним из счастливейших в моей жизни, которых, по правде говоря, я насчитываю немало.

Назавтра в девять часов утра доложили о приходе аббата Гамы, который в первых же словах сказал, что до слёз рад видеть меня в столь добром здравии после долгих лет разлуки. Как легко догадаться, хитрый аббат всячески превозносил меня. Ведь он хорошо знал, что ни ум, ни жизненный опыт, ни презрение к льстецам не препятствуют удовольствию слушать похвалы самому себе. Изрядная обходительность соединялась у него с проницательностью, он был чрезвычайно любопытен, впрочем, безо всякой зловредности. Желая узнать о моих приключениях, он не дожидался, пока я начну расспрашивать о его собственных, и пространно описал мне свою жизнь за те семнадцать лет, что мы не виделись. Перейдя, как мне было уже известно, из испанской службы в португальскую, он занимал должность секретаря в посольстве командора Альмады. Во время беседы мы оба выказали немалый дипломатический талант: он — удлиняя свой рассказ, а я — сокращая, не без некоторого тайного удовольствия наказать любопытного в сутане.

— Что вы намереваетесь делать в Риме? — спросил он.

— Я буду умолять святейшего отца испросить для меня прощение венецианских инквизиторов.

Я обманул его, но подобный ответ ничем не хуже любого другого, если хочешь скрыть истину, да и скажи я ему, что еду лишь для развлечения, он всё равно не поверил бы мне. Затем аббат перевёл разговор на Терезу, но тут я накрепко закрылся, как денежный сундук самого отъявленного скряги. Наконец, после более чем часовой беседы он удалился, обещав быть к обеду.

Первой из гостей приехала Кортичелли с братом и матерью, причём сия последняя заявила мне, что не позволяет своей дочке ездить одной на обеды к незнакомцам. “В таком случае, — отвечал я, — вы можете сейчас же увезти её или принять этот дукат, чтобы отобедать с сыном там, где вам заблагорассудится, ибо я не приглашал ни его, ни вас”. Ока взяла дукат, выразив уверенность, что оставляет дочь в хороших руках. “Можете не сомневаться в этом, а пока прощайте”.

Дочка отнеслась с такой весёлой непринуждённостью к сему диалогу, что я почувствовал, как начинаю влюбляться в неё. Кортичелли было только тринадцать лет, но по причине малого роста она выглядела не старше десяти, хотя в остальном имела прекрасное телосложение и отличалась живостью, весельем и остроумием, а особенно белизной кожи, столь редкой в Италии. Однако же, несмотря на все эти достоинства, я до сих пор не могу объяснить себе, как можно было влюбиться в неё.

Она сразу стала просить меня о покровительстве — содержатель оперы, иудей, обязался контрактом поставить её в па-де-де и обманул. Я пообещал урезонить его.

Вслед за Кортичелли явилась пармезанка Редегонда, рослая и красивая особа, которая, как сказал мне Коста, была сестрой нанятого мною трактирного слуги и которую я сразу же нашёл достойной всяческого внимания.

Потом приехал аббат Гама и, увидев меня сидящим между двумя прелестными девицами, не замедлил с комплиментом. Я заставил его сесть на моё место, и он тотчас с видом записного волокиты принялся развлекать их, нимало не смущаясь тем, что они лишь смеялись над ним. Он не сомневался в своём успехе, ибо самолюбие не давало ему понять всю нелепость положения. Разве мог я представить, что в его годы сам впаду в такое же заблуждение! Сколь жалок старик, не умеющий истинно оценивать себя!

Моя прекрасная Тереза приехала последней вместе с мужем и моим сыном, коего я нежно расцеловал, исполнив сначала сию сладкую обязанность в отношении его матери. Я посадил их по обе стороны от себя, а аббат устроился между Редегондой и Кортичелли и в продолжение всей трапезы развлекал нас милыми разговорами.

Я внутренне смеялся, видя, с какой почтительностью мой долговязый лакей менял тарелки у своей сестры, которая, по всей видимости, испытывала от этого немалое удовольствие.

Я заранее озаботился положить себе в карман красивую золотую табакерку, украшенную моим эмалевым портретом самого безупречного сходства. Её изготовили для меня в Париже, и она предназначалась мадам д'Юрфэ,  но живописец изобразил меня слишком молодым, и я не решился поднести ей такой подарок. Я наполнил сию табакерку отменным гаванским табаком, который получил от г-на де Шавиньи и который так любила Тереза. У аббата Гамы также был превосходнейший табак, и он воспользовался случаем угостить Терезу. Она же отдарила его своим из черепаховой табакерки, инкрустированной золотыми арабесками. Гама остался недоволен табаком Терезы, но я сделал вид, что нахожу его восхитительным, хотя и осмелился назвать наилучшим свой собственный. Я вынул свою табакерку и, открыв, подал её так, что она не могла видеть портрета. Когда Тереза признала превосходство моего табака, я предложил:

— А не желаете ли, синьора, обменяться со мной?

— Весьма охотно, дайте бумагу.

— В этом нет нужды, можно обменяться табакерками.

С этими словами я положил её табакерку к себе в карман и подал ей мою, но уже в закрытом виде. Заметив портрет, она не удержалась и вскрикнула, заинтриговав этим всё общество.

— Смотри, — обратилась она к Чезарино, — это твой портрет.

Мальчик с удивлением посмотрел на табакерку, и потом она стала переходить из рук в руки. Тереза была вне себя от радости и заявила, что никогда не расстанется с этим сувениром. В продолжение всей сцены я не спускал глаз с аббата и видел, как он изобретает в своём воображении комментарии к происходящему. С наступлением вечера милейший аббат уехал, предупредив, что ждёт меня на следующий день к завтраку.