Сергей Раткевич - Наше дело правое

• Название: Наше дело правое
• Автор: Сергей Раткевич
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-28667-6

Кто из нас ни разу не слышал, что великих людей не существует, что подвиги, в сущности, не такие уж и подвиги — потому что совершаются из страха либо шкурного расчета? Что нет отваги и мужества, благородства и самоотверженности? Мы подумали и решили противопоставить слову слово. И попытаться собрать отряд единомышленников. Именно поэтому и объявили конкурс, который так и назвали «Наше дело правое», конкурс, который стартовал в День защитника Отечества. Его итог — эта книга.

При этом ее содержание никоим образом не привязано к реалиям Великой Отечественной. Ее герои бьются на мечах, бороздят океаны на клиперах и крейсерах, летают на звездных истребителях. Они — и люди, и эльфы, и вуки, и драконы, и роботы, наконец. Главное не декорации и даже не сюжет, а настрой, уверенность в том, что «наше дело правое, враг будет разбит и победа будет за нами».

С уважением Ник Перумов, Вера Камша, Элеонора и Сергей Раткевич, Вук Задунайский.

---

Потому что — все кончено. Потому что в живых остались только вы двое. Ты и Федька. Потому что все остальные — трупы. Все, кроме тех, которые с той стороны. Которые вот-вот поднимутся в атаку.

— Витек, у тебя патроны остались?

Долгое, как зной, молчание и шелестящий выдох:

— Последний. — У тебя и правда остался последний. Как же это ты так не рассчитал?

— Витек, дай его мне… — Суматошное мельтешение. Слова, как разноцветные пятна, за секунду до обморока.

— Витек, дай, будь другом… ну, пожалуйста, дай!

Слова булькают, как пузырьки, как проклятые пузырьки проклятой воды, которой нет. Ничего нет, кроме синей жары и тех сволочей, тех, которые с той стороны. И ведь патрон и в самом деле единственный.

— Витек, ну дай…

— Последний, — повторяешь ты потрескавшимися губами, не понимая, он что не слышит, что ли? — А у тебя что, кончились? — Ты не узнаешь своего голоса. Быть может, это уже и не твой голос.

— Кончились, Витек, ни одного не осталось. — И такой ужас в этих словах.

— Ну так какая разница? — Какая разница, кто выстрелит последним, хочешь ты сказать, все равно потом придут они, с кучей патронов. И все кончится.

— Витек, я тебя умоляю, дай… дай застрелиться… а то ведь придут, мучить будут, не могу, Витек, боюсь, страшно мне…

Знакомый голос расползается, плавится от синей жары. Ты уже не узнаешь его, ибо он неузнаваем. Застрелиться? Страшно? А то ведь придут, мучить будут?

— А ты отдай, отдай патрончик-то… отдай патрошечку… а я тебе — воды, хочешь? Еще глоточек остался, ну? — Вновь наплывает этот знакомый чужой голос.

Патрон. А ведь ты и не подумал о таком выходе. А ведь все так просто. Один раз нажать на курок — и все кончится. Не будет больше ни этой проклятой жары, ни тех сволочей, что вот-вот пойдут в атаку, ни этого скулящего голоса рядом… друг, называется… товарищ, мать его… он, видите ли, застрелится, а я — как знаешь? Глоток воды у него, видите ли, остался! Словно этим глотком здесь напьешься.

Глоток. Долгий, благословенный, как жизнь, глоток. Еще раз, на миг почувствовать себя человеком. А там и застрелиться можно. Вот только патрон-то всего один… и его придется отдать… за глоток. Или не отдавать? Отобрать? Пусть только попробует сопротивляться! У меня патрон. В автомате. Отдаст как миленький. Или не отдаст? А если не отдаст, я его… И останусь без патрона. Получится, что я его ему отдал. Этому нытику. Этому паникеру. Этому трусу. За какой-то глоток.

Кулаки сжимаются сами собой.

«Сволочь, Федька, сволочь!»

Ты пропускаешь удар, не замечая его. Слабый удар, никуда не годный. Такой же скверный, как и твой собственный. И все же его хватает, чтоб сбить тебя с ног.

«Сволочь, Федька, сволочь! Легкой смерти захотел, гад?!»

— Умереть мне надо, Витек, умереть, — наклоняясь над тобой, бормочет Федька. — Ведь если ж меня мучить станут, я ж не выдержу, я им все скажу… Ну пристрели ж ты меня, сука!

— Господи, — шепчешь ты, давясь сухими рыданиями.

— Вы что, салаги, о*уели? — раздается в ответ Глас Божий, и в окоп спрыгивает старшина Сидоренко. — Вы что не поделили, дурни стоеросовые?!

— Патрон, — выдыхаешь ты.

— Глоток, — шепчет Федька.

— Салабоны, *** вашу мать! Глоток можно и пополам поделить, а патрон должен быть у того, кто стреляет лучше! Пейте, сукины дети, — старшина отстегивает фляжку.

— Не надо воды, патронов, — хрипишь ты, из последних сил стискивая автомат, еще не понимая, что все страшное уже кончилось, а вслед за старшиной в окоп один за другим прыгают и прыгают бойцы.

И трупов сразу становится меньше. Или это живых стало больше?.

Вертолетные винты рубят задыхающийся от жары воздух. Есть вода, патроны, даже еда есть. Вот только чего-то все-таки не хватает.

Кого-то.

— А где товарищ старшина Сидоренко? — спрашиваешь ты.

Недоуменный взгляд сидящего напротив тебя.

— Так ведь погиб он, ребята… Вчера погиб.

Потом много чего было. Но в смерть старшины Сидоренко ты так и не поверил. Потому что однажды кто-то ужасно похожий на него вдруг возник из темноты и повел взвод в страшную, безнадежную — и оказавшуюся спасительной! — атаку. А в другой раз, когда ты уже попрощался было с жизнью, кто-то сунул тебе в руку полный автоматный рожок.

И Федька не верит. Уже хотя бы потому, что старшина Сидоренко после того случая долго с ним беседовал.

Ты до сих пор не веришь в жизнь после смерти, переселение душ, хиромантию, астрологию, оккультизм и прочие глупости. Твоя вера гораздо серьезнее.

Алексей Гридин ДОЖИТЬ ДО ПОБЕДЫ

— Станислав Сергеевич. — Астафьев собрался с духом, глянул в напряженное лицо шефа и твердо закончил: — Станислав Сергеевич, в назначенное время группа Сарычева на связь не вышла.

Шеф молчал. Уперся остекленевшим взглядом куда-то в точку за левым плечом Астафьева и шевелил губами, словно порывался что-то сказать, но никак не мог решить, что именно. Прошло несколько минут. Астафьев молчал тоже, в основном потому, что ему нечего было добавить. Самое главное уже прозвучало. Сарычев, на которого возлагали такие надежды, который мнился золотой рыбкой, способной исполнить любое, самое безумное желание, неожиданно замолчал, хотя за несколько часов до обрыва связи был радостно возбужден и кричал в передатчик, что до цели осталось совсем чуть-чуть и что какой бы зубастой цель ни была, он, Василий Сарычев, еще зубастее. Начальник особой группы докладывал об успехе короткими информативными фразами, однако по его словам чувствовалось, что тот уже ощущает губами вкус близкой победы.

Сарычева тоже можно было понять — несколько месяцев бесплодной работы, метаний, шараханий туда-сюда, осознание унизительной беспомощности, когда гибнут люди, а на тебя возложили задачу сделать так, чтобы это прекратилось, но поделать ты не можешь ровным счетом ничего. И вот наконец группа вплотную подобралась к тому, чтобы решить проблему раз и навсегда, Сарычев — матерый профи, его подчиненные не очень-то уступают ему, готовы что в огонь, что в воду, и за командира, и просто так, лишь бы выиграть. Что же случилось? Неужели умница Василий Константинович непростительно расслабился, не сделав последнего, самого решительного шага, не поставив уверенной жирной точки или, вернее, креста? Впрочем, скорее всего, никто теперь не узнает, что произошло.

Астафьев настолько погрузился в свои мысли, что, когда шеф заговорил, он услышал его лишь с середины фразы.

— …эту тварь, — прошептал Станислав Сергеевич, сжимая кулаки, и тут же мгновенно перешел с шепота на крик: — Эту гадскую тварь!

Рука шефа мелькнула над столом, ладонь нежно обняла горлышко изящного графинчика, пальцы сжались — и вдруг графин взмыл в воздух и разлетелся о стену прозрачными брызгами воды и стекла.

Астафьев даже не пошевелился. За последние месяцы он привык к подобным выходкам начальства, а что до графина, так придет уборщица и наведет порядок. Были проблемы гораздо серьезнее.

— Сам бы убил этого гада, — мечтательно протянул Станислав Сергеевич, лаская пальцами лежащий перед ним карандаш и представляя, наверное, как вонзит его в сердце своего смертельного врага. — Но не могу, Сашенька, не мое это занятие. Для этого и есть такие, как Сарычев и его парни. Ах, какие люди были, Сашенька, какие люди! По ним видно было, что они живут, понимаешь? Они ходили, говорили так, словно сами были жизнью. Как звери на свободе.

— Ларцев был таким же.

— Да, одного поля ягоды, только Ларцев — больной, сумасшедший, по нему психушка плачет, горючими слезами заливается. Понимаешь, Сашенька, мне ничуть не жаль тех, кого он убил, нет, ничуточки. Старый хрыч Басаргин, эта парочка прыщавых юнцов — Ковалев и… как его, Сашенька, забыл?

— Вернер, — услужливо подсказал Астафьев.

— Точно, Вернер. И дурочка эта, Лиза Пантюшева. Их не жалко. А вот за Сарычева обидно.

Карандаш с резким хрустом лопнул в крепких пальцах Станислава Сергеевича, плеснул в стороны щепками, осколками графита.

— Акции падают, Сашенька. Мы скоро разоримся.

— Знаю, Станислав Сергеевич, — кивнул головой Астафьев.

— И что делать? — Станислав Сергеевич метнул в референта тяжелый взгляд исподлобья.

— Не знаю, — твердо ответил Астафьев. — Закрывать контору, продавать все, что можно, спасать то, что еще удастся спасти.

— Так что же, Сашенька, — мучительно простонал Станислав Сергеевич, наливая глаза кровавым бешенством, — так что же, значит, Ларцев, эта сволочь, эта гнида, гадюка, которую мы сами пригрели, он, получается, выиграл?!

Астафьев по своему долгому опыту общения с шефом вдруг понял, что битьем графинов и ломанием карандашей сегодня не кончится. Но был вынужден молча кивнуть, соглашаясь со всем, что сказал Станислав Сергеевич.