Антон Бринский - По ту сторону фронта

• Название: По ту сторону фронта
• Автор: Антон Бринский
• Издательство: Волго-Вятское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

Герой Советского Союза А. П. Бринский в годы Великой Отечественной войны командовал партизанским соединением, действовавшим в Белоруссии, в западных областях Украины и в Польше. Отряды, входившие в партизанское соединение Бринского, совершили за время войны свыше пяти тысяч диверсий в тылу врага.

В книге «По ту сторону фронта» автор рассказывает, как советские люди, находясь на временно оккупированной врагом территории, выполняли указание Коммунистической партии — создать невыносимые условия для фашистских захватчиков и их пособников. Герои книги — подрывники, разведчики, связные, радисты. А. П. Бринский хорошо показывает боевую дружбу народов Советского Союза, связь партизан с местным населением, с народом, ярко рисует героизм советских людей, их глубокую веру в победу над врагом.

---

Смеется и Лида. От нашего костра она переходит к другому и садится рядом с Семенюковым.

— Ну вот, опять собрались два дрюга, — бросает ей вслед Тамуров (он так и произносит «два дрюга», вкладывая в эти слова едва уловимую насмешку). — Начинается литературная дискуссия.

Лида и в самом деле очень дружна с Семенюковым — и даже больше того: я давно замечаю, что у них завязывается любовь. Они и на операции просятся вместе, и едят из одного котелка, и часто так же вот, отделившись от других, ведут вдвоем долгие и горячие споры. Правда, темой этих споров является обычно литература или политика, но дело не в теме. Ясно, что они любят друг друга. Это понятно и хорошо. Вот только время и место совсем не подходят для романов. Но они сами это знают… Однажды Тамуров (он потом проболтался мне об этом), изменив своей всегдашней насмешливой манере, спросил Лиду: «Значит, ты Семенюкова полюбила?» — «Полюбила, — тихо и тоже серьезно ответила Лида, — я этого ни от кого не прячу». — «А он тебя?» — «И я его тоже», — попробовала отшутиться Лида. — «Нет, на самом деле? Ведь это — не Казаков, я над тобой смеяться не стану». — «Ну, и он меня любит». — «Значит, всерьез?» — «Значит, всерьез. Даже без твоего сватовства обошлось». — «Ну, смотри». — И Генка задумался… Глядя на них, и я невольно задумываюсь о нашей молодежи. Вот Семенюков был студентом Ставропольского педагогического института, а теперь — опытный диверсант. Он уже организовал семь крушений на железных дорогах. А однажды сумел угнать из Барановичей немецкую машину, убив при этом четырех фашистов. Лида тоже училась, хотела стать инженером-электриком, но пришла война, и она почувствовала, что не может оставаться в Москве. Кончила курсы радистов, прилетела к нам в мае 1942 года, проделала весь путь от Домжерицкого до Белого озера, потом — с группой наших связистов — от Белого до Выгоновского. На ее счету четыре эшелона. Учеба, спокойная жизнь дома, родные, любимая работа — все брошено ради служения Родине.

…А у костра продолжается беседа. Моисеенко — донской казак — рассказывает о том, как он объяснялся со столинским гебитскомиссаром:

— …Когда я был в лагере в Сталине, эта гадюка (он имеет в виду гебитскомиссара) каждое утро приезжал туда со своими гестаповцами. Приезжает и спрашивает: «Кто верует в бога — пусть поднимут руку» (а мы стоим перед ним в строю). Несколько человек тянутся. И я поднимаю, думаю: наверно, на работу погонят, а с работы и убежать легче, да и кусок хлеба на работе можно достать. Он кричит: «Выходи десять шагов вперед!» Выходим. А к нам — гестаповцы, и давай полосовать дубинками. Так мы и не поняли, за что… На другой день опять приезжает — и тот же вопрос: «Кто в бога верует?» Ну, понятно, никто не поднимает. Кричит гадюка: «Что руки не поднимаете? В бога не верите?» — И тогда уж всех начал бить…

— Принципиальности у некоторых нет, вот и получили двойную порцию резиновых палок, — замечает «кум Макар», воспользовавшись короткой паузой.

— Ну, припомнили мы ему все это! — продолжает Моисеенко. — Удалось нам, целой группе, убежать из лагеря. Оружие достали. И вот однажды встречаем: едет гадюка на автомашине из Пинска. Впереди автомобиль с охраной. Мы — огонь! Подбили машины, часть охраны перебили, а он — из задней машины — выскочил и удирает в лес. «Стой! — кричу. — Куда бежишь, к нашему лесу?» Прицелился из своей СВТ — бах! Он и упал. Подхожу — раненый. Поднимает руки: «Камрад — коммунист». А уж какой там коммунист — это он, гадюка, и есть. «Поймался, — говорю и задаю вопрос — В бога веруешь?» — «Нэт, нэт, коммунист». Беру у него парабеллум, кинжал, вижу — наградной именной от Гитлера. «Ага. Вот что ты заслужил на нашей крови! Эх ты, трус несчастный, где твоя храбрость, с которой ты в лагерь приезжал! На, получай, гадюка!» Ну, вот… А машины мы сожгли. Здорово горели.

— И все? — спросил Тамуров. — Смеяться можно?

— И все… А чего тебе еще надо?

— И верно, — вступил в разговор Есенков. — Что ты все спрашиваешь, заставляешь рассказывать? Подумаешь, председатель!.. Хоть бы сам чего рассказал.

— А чего мне рассказывать? Я все пересказал. Я из себя тайны не делаю.

— Гуси летят, — говорит задумчиво Дмитриев, и все мы, подняв головы, провожаем к югу строгий строй улетающих птиц.

— Эх вы, гуси, гуси! — почти кричит им вслед Тамуров. — Хоть бы вы нам какое-нибудь письмо принесли! Ведь, наверное, ночевали на Рыбинском море.

— Тамуров, выдайте рапиды группам! — раздается где-то около землянок голос Каплуна.

Генка вскакивает. Кто-то хватает его за полу:

— Подожди.

Но он вырывается и спешит на зов. Несмотря на кажущуюся развязность, он все-таки очень дисциплинированный боец.

Еще до окончания рассказа Моисеенко подошли Христанович и Иван Гуляк, но я только сейчас заметил их.

— В чем дело?

— Товарищ командир, разрешите мне идти на задание с Христановичем, — говорит Гуляк (он из другой группы). — А потом я бы зашел на могилу.

— Идите.

Гуляк — настоящий герой, и судьба у него очень тяжелая. За принадлежность к компартии Западной Белоруссии он провел шесть лет в картуз-березской тюрьме еще при власти Пилсудского, в Испании дрался с фашистами в рядах интернациональной бригады, а возвратившись, снова угодил в тюрьму, откуда его освободила только Красная Армия в 1939 году. Он горячо включился в работу по укреплению Советской власти, но тут в страну ворвались немцы. Дом его сожгли, жену и четверых детей убили, и только он сам остался жив, чтобы мстить за родных и продолжать свое беззаветное служение Родине. Человек больших и искренних чувств, он глубоко тоскует по своим и при малейшей возможности посещает родные могилы.

Вот он стоит — плечистый, немолодой, встретивший столько горя в жизни. А рядом с ним — Христанович, недавний студент Витебского медицинского института. Юноша готовился быть врачом, вероятно, рассчитывал сложными операциями облегчать страдания людей, а теперь готовится к совсем другой операции, где вместо тонкого хирургического ланцета действует разрушительная сила тола. Но ведь и эта операция в конечном счете поможет облегчить страдания человечества!..

— Идите, — повторяю я. — А вы, Христанович, можете отпустить его после выполнения задания.

И они уходят — такие непохожие друг на друга и так тесно связанные одним общим делом.

Мне тоже некогда слушать разговоры у костра. Сегодня с утра беспокоит меня отсутствие Черного. Пятнадцать дней тому назад он ушел к Барановичам, и с тех пор его нет. Правда, кроме диверсионных заданий, он должен установить связи в городе — это требует немало времени, но меня все-таки разбирает тревога. Надо сходить на западный пост.

Около одной из землянок военврач второго ранга Ликомцев укладывает взрывчатку в вещевые мешки и подгоняет лямки себе и жене, которая тоже идет на задание. Мне вспоминается, как мы сначала не хотели давать Ликомцеву боевых заданий, считая, что для него достаточно будет лечить наши партизанские раны. Как он разбушевался тогда! «Это неуважение!.. Вы лишаете меня возможности!.. Я не какой-нибудь иностранный доктор, я — советский врач, и я должен иметь свой партизанский счет!» Сегодня он идет подрывать свой третий эшелон.

Возле другой землянки слишком громкий разговор, почти крик.

— Давай, пожалуйста, — убеждает Даулетканов Тамурова. — Что тебе стоит?.. Очень большая дорога!

— Не могу, Булат, понимаешь — не имею права.

Увидев меня, оба начинают жаловаться. Даулетканову на его задание полагается две рапиды, а он просит четыре: «Пожалуйста!.. Очень большая дорога!..» Тамуров возмущается: «А другим я что дам?»

— Дай ему три, — говорю я.

— Вот спасибо! — Даулетканов улыбается и благодарит, словно я оказываю ему величайшее благодеяние. А ведь я только и сделал, что позволил ему больше убить фашистов. Он — мирный педагог из Казахстана, заведовал районо, потом в армии стал политруком. Как далеко отсюда до его солнечной родины! И как остро он чувствует, что здесь, в Пинских болотах, защищает свой родной Казахстан!..

Из командирской землянки выходит Каплун и досадливо, без всяких объяснений, словно продолжая давно начатый разговор, бросает:

— То же самое… В районе Волги и Моздока.

Без объяснений понятно, что он недоволен последними известиями. Я спрашиваю, нет ли каких вестей с западного поста. Вестей нет. Значит, надо сходить туда. По дороге на пост я опять вместе с Каплуном останавливаюсь у костра и некоторое время смотрю, как мастерят что-то самые молодые партизаны нашего отряда — Коля Голумбиевский и Иван Кравец. Им обоим лет по шестнадцати, может быть Коля на год постарше. Но выглядит он совсем мальчиком — худенький, подвижной, с быстрыми голубыми глазами. Во время разговоров тонкое лицо его часто и внезапно заливается румянцем мальчишеской застенчивости. Иван солиднее. Он коренаст, нетороплив и неразговорчив. У нас его прозвали Иван-белорус.