Александр Богданов - Падение великого фетишизма / Вера и наука

• Название: Падение великого фетишизма / Вера и наука
• Автор: Александр Богданов
• Издательство: Издание С. Дороватовского и А. Чарушникова
• Жанр: Философия
• Год: 1910

В книге выдающегося отечественного философа и политического деятеля А. А. Богданова выясняются причины кризиса современной автору общественной идеологии и, шире, всей общественной системы, в том числе таких ее элементов, как деньги и власть. По его мнению, происходит не просто смена старых идеологических форм новыми, какая наблюдалась в прежних кризисах, но преобразование сущности идеологии, законов ее организации.

В книгу включена также статья автора «Вера и наука», содержащая ответ на критику взглядов А. А. Богданова в работе В. И. Ленина (публиковавшейся под псевдонимом В. Ильин) «Материализм и эмпириокритицизм».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Мы знаем, что это за условия. Объективно, их содержание составляют социально-трудовые отношения: в них реализуется общественное разделение труда на определенной ступени его развития. Но в мышлении товаропроизводителя, это содержание остается невыраженным, отсутствует. Для него, следовательно, условия его меновой деятельности лишены конкретно-жизненного характера; они являются его сознанию в «отрешенном», метафизически-абстрактном виде. Он принимает их, как своеобразные безличные «силы», скрытые под оболочкой действительности, силы, от которых она всецело зависит в своем движении, — которые в ней воплощаются. Мы уже видели это на примере анализированного Марксом понятия «стоимости». Таковы же, очевидно, и прочие сюда относящиеся концепции.

Что такое, положим, товарная категория «спрос — предложение»? Объективно, она выражает соотношение двух величин общественного труда: «предложение» есть то количество общественного труда, которое фактически затрачено на определенного рода продукты, «спрос» — то количество, которое может быть социально использовано при данной общественной организации.[26] В голове товаропроизводителя это — чисто рыночные силы: «спрос» — та сумма денежной ценности, которая стремится к обмену на товар, «предложение» — та сумма товарной ценности, которая стремится к обмену на деньги, и ничего больше. А между тем, от этих сил зависит экономическое благосостояние производителя, и самая его жизнь. Нет достаточного спроса на его товар — продать не удается, или приходится продавать гораздо ниже стоимости, — нет возможности продолжать хозяйство, наступает разорение и голод. Метафизически голая абстракция воплощается в самую жестокую реальность.

Тут и создается новая форма причинности — отвлеченная «необходимость».

Прежде всего, это та экономическая необходимость, та принудительность социально-стихийных сил, которая господствует над людьми в меновом обществе. Человек на практике испытывает, как наличность известных условий с роковой неизбежностью определяет его экономическую судьбу. И в то же время условия эти он мыслит не в конкретных образах авторитарного фетишизма, а в метафизических абстракциях фетишизма менового.

Идея причинности, таким образом, опустошается, из нее исчезает отблеск живой связи господства-подчинения. Остается голая схема: сумма условий необходимо влечет за собой свои результаты, — обусловленное.

Новый тип причинности, как и прежний, не остается, конечно, в одной только области породивших его социальных отношений, а распространяется дальше, на все сферы опыта. Он вытесняет шаг за шагом авторитарную концепцию, а поскольку не успевает вытеснить ее вполне — изменяет ее в направлении к отвлеченной метафизичности.

Явление А необходимо ведет за собою явление Б. Между двумя фактами опыта лежит только чувство принудительности перехода, и ничего больше. По этому образцу вырабатываются новые причинные цепи, и преобразуются старые. Мир становится царством безжизненной и безличной «Ананке».

XXIX

Как совершается превращение старых причинных связей в новые? В этом процессе основную роль играет развитие техники, — возрастание власти человека над природой, подрывающее силу прежней схемы, и тем самым создающее условия для замены ее иной, отражающей вновь возникшие социальные отношения. Ибо и та, и другая схемы, имея свою непосредственную исходную точку в социальной среде, в отношениях человека к человеку, определяются в своем значении, в своей применимости тою же конечной инстанцией, от которой зависят и все остальные формы, — производственной техникой, отношениями людей к природе. Изучаемый нами переход причинных связей дает для этого самые подходящие иллюстрации.

В самом деле, для авторитарной трудовой связи характерной и существенной чертой является ограниченность предвидения. Власть человека над человеком прежде всего предполагает неоднородность техники двух людей — первоначально, именно такую, что властвующий, организатор обладает более широким, более богатым и содержательным опытом, чем подчиненный, или исполнитель. Затем, разумеется, самое различие трудовой функции, заставляя обе стороны все время с неодинаковой точки зрения воспринимать их общую деятельность, увеличивает и усиливает их психическую разнородность. А в дальнейшем развитии авторитарная связь неизбежно осложняется элементом произвола: чем выше организатор поднимается над коллективом, чем меньше он живет одной жизнью со своими подвластными, тем легче и чаще проявления власти основываются на чисто личных, мелко-индивидуальных мотивах — настроениях, капризах и т. под. И психическая неоднородность людей, и произвол исключают возможность сколько-нибудь строгого предвидения организаторской воли: уже тот; кто просто беднее другого опытом и знаниями, не в состоянии сколько-нибудь полно представить себе мотивы этого другого; а предугадать фантазии какого-нибудь деспота даже для существа более разумного, чем он, вещь в большинстве случаев невозможная. И этот элемент непредвидимого в авторитарных отношениях, естественно, налагает свой отпечаток на все их идеологические производные, — в том числе на соответственную форму причинности.

Этот оттенок всегда относится, конечно, к действующей причине, «вызывающей» следствие; иногда в меньшей, иногда в большей степени, но она бывает вообще окрашена некоторой произвольностью, — допускающей в ее «действиях» изменения и неожиданности. Напр., темные тучи, — nimbus — являются причиной дождя: но иногда они его не порождают, а проходят мимо и уходят, — иногда же светлеют и рассеиваются. Все такие различия в действиях одних и тех же причин, при слабой технике и вытекающем из нее недостатке знаний, при незнакомстве с другими причинными связями, влияющими на реализацию тех, которые уже установлены, — как нельзя легче укладываются в рамки представления об активности более или менее произвольной, о неизвестных мотивах, побуждающих причины действовать иногда так, иногда иначе. С этим связываются, понятным образом, идеи «магизма», мысль о возможности посредством слов, молитв, заклинаний повлиять на стихийные причины, отклонить нежелательные их следствия, вызвать или ускорить или усилить желательные, вообще, посредством внушения или новых мотивов направить их активность в ту или иную сторону. Там же, где в причинную цепь, как звено, ее заканчивающее, вступает «душа» или «божество», там уже все понимание фактов сводится к непредвидимой, произвольной активности, и схема причинности становится выражением не достигнутого познания природы, а недостижимости этого познания, — не зарождающейся силы человека, побеждающей стихии внешнего мира, а продолжающейся их власти над человеком.

И вот, по мере того как улучшается и укрепляется положение человека среди природы, по мере того, как растущая сила коллективного труда находит себе выражение во все более полном и точном познании связи данных опыта, — анимистический элемент произвола и непредвидимости мало-помалу необходимо устраняется из причинных комбинаций, а тем самым обе теряют свой конкретно-авторитарный характер. Связь причины и следствия делается «однозначущей», представление о мотивах исчезает из идеи «причины», и сама она обезличивается. Остается ей только пропитаться тем чувствованием принудительности, которое возникает из ощущения суровой власти над человеком социальных стихий менового общества, — и перед нами уже новый тип причинности — «необходимость».

Если примитивному анимисту приходилось наблюдать снежную лавину, срывающуюся со склона высокой горы и производящую гигантские разрушения на всем пути, по которому она падает, то он объяснял себе грозный феномен как результат воли особого «духа», скрывавшегося в лавине и управлявшего ее движениями; позже на место отдельного «духа лавины» выступил обобщенный «горный дух», проводящий в движение ледники и горные потоки, а иногда ради забавы сбрасывающий с гор огромные камни или массы снега. За этими концепциями скрывалось техническое и познавательное бессилие перед стихиями гор, неспособность бороться с ними и предвидеть их проявления. Но с течением времени технический опыт обогатил познание массою данных относительно условий падения тяжелых тел, роли в нем наклонных поверхностей, влияний, порождающих накопление снежных масс на горах и т. д., и т. под. Возникла возможность нередко предвидеть довольно точно такие факты как снежная лавина, в иных случаях даже предотвращать их губительное действие. Тогда анимистическое понимание связи фактов утратило свою опору, и должно было шаг за шагом уступать свое место новой завоевавшей мышление людей категории — «необходимости». Психологически, этот переход надо представлять себе таким образом, что анимистическое начало все менее фиксировалось в сознании людей, — все более бледнело и стушевывалось, превращаясь из живой, конкретной фигуры в воздушно-смутный мираж, а затем — в пустой словесный символ. Путь, вполне аналогичный тому, по которому идет разрушение религиозной санкции авторитарных норм общественной жизни. Параллельно же с этим упрочивалось и выступало на первый план сознание строго однозначущего характера связи, неуклонного ее постоянства, — сознание, которое окрашивалось привычным, экономической судьбой людей порожденным, чувствованием принудительной неизбежности. Так развивалась категория необходимости,