Ю. Бахрушин - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Ю. Бахрушин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: История
• Год: 1994

«Воспоминания» Ю. А. Бахрушина — это не только история детства и отрочества самого автора, но и история знаменитого купеческого рода Бахрушиных, история российского коллекционирования и создания Театрального музея. Зав. редакцией С. Князева Редактор Я. Гришкина Художественный редактор Е. Ененко Технические редакторы Л. Ковнацкая, В. Кулагина Корректоры О. Добромыслова, Л. Овчинникова

---

Театральная выставка не оставила особого следа в моей памяти. Знаю только, что мы были на ней с отцом раза три, что он чрезвычайно подробно ее изучал и даже заставил меня зарисовать и отметить размеры выставленных там старинных арлекинских дубинок «комедии масок». Именно с этого момента отец стал усиленно разыскивать за границей все материалы, касающиеся этого своеобразного итальянского театра. В те времена «комедия дель арте» считалась народным театром, а он особенно интересовал отца, который покупал итальянские марионетки, немецкие райки, венецианские карнавальные маски-бауты.

Отчетливо припоминаю представление кукольного театра, работавшего при выставке; подобное зрелище я видел впервые. Сравнивая это представление с тем, что теперь показывает театр С. Образцова, должен сказать, что берлинский спектакль был и примитивен и малохудожественен.

Свободное от выставки время мы проводили с отцом на Вильгельмштрассе, на улице берлинских антикваров, где мы нашли много интересного. Немецкие антиквары были чрезвычайно услужливы и, по-сравне-нию с нашими и с французскими, очень дешевы.

Вслед за Берлином, с его приторной и нарочитой чистотой, с повсюду марширующими солдатами, с толстыми немцами, дымящими зловонными сигарами и разъезжающим на автомобиле по улицам кайзером Вильгельмом с горнистом, беспрестанно играющим четыре ноты рога Зигфрида из одноименной оперы Вагнера, перед нами промелькнул Париж, и мы уже близились к нашей конечной цели.

Путь от Парижа до Ниццы как-то особенно запомнился мне. Мы выехали из столицы Франции рано утром, сев на экспресс, который должен был поздно вечером доставить нас на берег Средиземного моря. Погода была холодная и хмурая, улицы были заволочены туманом, в наших демисезонных пальто мы чувствовали себя как в Москве в ноябре месяце. До Лиона все кругом дышало поздней осенью, но после этого города шелка и бархата стала происходить сказочная метаморфоза. Осень быстро сменилась весною, а к вечеру весна превратилась в лето. Скупой и одновременно поэтический пейзаж французского Прованса с его оливковыми рощами, стройными тополями и древними дуплистыми ивами, с бирюзовой спокойной Роной, залитой приглушенным сиянием зимнего солнца, уносил мыслями в славное прошлое этого края. Мимо проносились древние города — Дижон, Валансьен, Авиньон с его древним дворцом и мостом, пробуждая в памяти пройденные в школе страницы французской истории. На остановках мы выходили подышать свежим воздухом, уже без пальто, а к вечеру, когда мы подъезжали к Марселю, стало уже жарко. Как это обычно бывает на юге, после захода солнца сразу наступила ночь, и в Ниццу мы приехали, когда па небе уже ярко горели звезды.

На вокзале нас встретили наши знакомые и директор отеля, в который нас и доставили через несколько минут.

Наша гостиница «Palas Hotel» была довольно своеобразным заведением, стоящим описания. Она скорей напоминала современный дом отдыха, чем отель на модном курорте. Все в ней было поставлено на какую-то домашнюю ногу. Постояльцы были завсегдатаями, приезжавшими туда из года в год. Это были немцы, венгры, румыны, болгары, русские и немногочисленные представители английской и американской трудовой интеллигенции. Американцы и англичане, задающие тон и соревнующиеся в туалетах, здесь отсутствовали. Часы завтрака, обеда и ужина были от и до. Все приходили тогда, когда им было удобно, и занимали тот столик, который был ими избран вначале и забронирован на все время пребывания. После обеда все переходили в соседнюю комнату, занимали там также свои неприкосновенные места в удобной плетеной мебели и пили там кофе. Во время обеда метрдотель обходил присутствующих и осведомлялся, что им угодно было бы есть на ужин и на другой день. Все это записывалось и в точности выполнялось.

От столика к столику ходили директор отеля и сын хозяина и занимали обедающих разговорами. Русский и болгарский Новый год отмечался особо соответствующим ужином, букетами цветов дамам и программой оркестра, который в этот вечер исполнял только русские произведения. Вспоминаю один курьезный случай — как-то однажды, когда часы пробили двенадцать, оркестр вдруг почему-то заиграл «Ах ты, береза, ты моя береза» и лишь после нее русский и болгарский гимны. Особенно торжественно в нашем отеле справлялся немцами, жившими в Ницце, день рождения Вильгельма II. В этот день для них готовился особый обед, печаталось особое меню с портретом кайзера и все они являлись в своих парадных военных и гражданских мундирах, увешанных орденами, а некоторые в нелепых тужурках и кругленьких плоских шапочках студенческих корпораций. Все они дымили сигарами, кричали «хох» и пили пиво.

Когда мы вошли в предоставленное нам помещение. кстати, на ряд лет ставшее для нас постоянным (как сейчас помню, номер 71 и 72), первое, что приятно поразило нас, были две большие корзины с цветами от наших знакомых и от хозяина гостиницы в комнате матери, заботливо приготовленный ужин и открытая дверь на балкон, в которую свисала тяжелая ветка близстоящей мимозы, вся увешанная гроздьями своих пушистых цветов.

На другой день утром пришли с визитом хозяин гостиницы и его сын осведомиться, довольны ли мы и нет ли у нас каких пожеланий.

Очень скоро наша жизнь в Ницце вошла в определенную колею. На мою долю выпала предварительная разведка всех антикварных лавок. После моего подробного донесения обо всем обнаруженном отец уже отправился туда самолично, а я начал подробное ознакомление сперва с городом, а потом и с его окрестностями, совершая многочасовые прогулки. В моем юном исследовательском пылу я, конечно, предпочитал за городом не следовать проторенным дорогам, а передвигаться но сильно пересеченной целине, благо местность там гористая. Помню, как однажды я чуть не попал в беду. Забравшись чуть ли не по отвесной скале на какую-то высокую крутизну, я заметил французского солдата, который что-то кричал. Не заслышав за дальностью расстояния его слов и не предполагая, что они относятся ко мне, я продолжал продвигаться вперед и остановился лишь тогда, когда увидел направленное на меня дуло винтовки. На крики часового выбежали еще какие-то солдаты, которые окружили меня и, с чисто французской вежливостью объяснив мне, что я забрел на территорию крепости Вильфранш, быстро выпроводили меня той же дорогой.

После того как отец обошел антикваров Ниццы, разыскав там кое-что для музея, он стал предпринимать поездки на трамвае в соседние городки: Канны, Ментон, Монте-Карло, в тех же целях. Эти экскурсии совершались уже в моем обществе.

В Монте-Карло мы поехали на целый день. Посетили знаменитый аквариум принца Монакского — этого карикатурного монарха, чьи владения не превышали территории нашей дачи в Малаховке, побродили по чудесному парку игорного дома, видавшему на своем веку не один трагический конец завсегдатаев этого заведения, осмотрели сам игорный дом — днем он пустовал и поражал своим пышным, но мрачным и безвкусным великолепием — и, наконец, обошли всех местных антикваров. После этого мы очутились на веранде местного кафе, так как голод давал о себе знать.

При входе в кафе я сразу обратил внимание на статного широкоплечего молодого мужчину, сидевшего за одним из столиков и с любопытством нас рассматривающего. Когда мы уже занимали свои места, отец также его заметил. Мужчина же приветливо замахал рукой и привстал со своего места. Отец сейчас же подошел к нему, оставив меня одного. Возвратившись обратно через несколько минут и садясь на место, он пояснил мне:

— Это Шаляпин. Он, оказывается, будет петь здесь одну из моих любимых опер — «Мефистофеля» Бойто. Надо будет пойти с мамой, да, пожалуй, и тебя захватить.

Покидая кафе, Шаляпин подошел к нашему столику проститься «до Москвы».

— Зачем до Москвы? — возразил отец. — Я надеюсь взглянуть и послушать вас здесь, в «Мефистофеле».

При этих словах лицо Шаляпина приняло страдальческое выражение, и он, как-то безнадежно махнув рукой, пошел к выходу.

Спустя несколько дней мы уже втроем приехали снова в Монте-Карло в оперный театр смотреть и слушать Шаляпина. Пел и играл он, как почти всегда, великолепно, но образ Мефистофеля слабо запечатлелся в моей памяти, вероятно, потому что пел он по-итальянски, а для того, чтобы в полной мере воспринять Шаляпина, надо было не только его слушать, но и понимать.

Зато отчетливо запомнились два момента в спектакле. Когда в прологе Шаляпин-Мефистофель парит в пространстве, шлет свои проклятия миру и ловит рукой земной шар, то он не попадал к нему в распростертую длань неожиданно, из окружающего хаоса, как это было у нас в Большом театре, а услужливая рука бутафора подала его артисту из-за кулисы, причем зрители имели полную возможность созерцать рукав пиджака и манжету заботливого закулисного служителя сцены. По окончании арии у нас в Москве Мефистофель бросал земной шар и он раскалывался на мелкие обломки, здесь же, будучи брошен Шаляпиным, он неожиданно подпрыгнул и, прыгая, покатился за кулису, так как был самым обыкновенным детским резиновым мячиком. После этого я понял страдальческое выражение лица артиста, не терпевшего никакой «халтуры» на сцене; когда в ресторане отец заговорил с ним об его предстоящем выступлении, Шаляпину, видимо, стало стыдно, что ради баснословного гонорара он здесь мирится с любой небрежной условностью, за которую на родине справедливо учинил бы величайший скандал. Успех он имел грандиозный, и зрители спокойно мирились с такими постановочными погрешностями, о которых в России с негодованием трубили бы все газеты.