Ю. Бахрушин - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Ю. Бахрушин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: История
• Год: 1994

«Воспоминания» Ю. А. Бахрушина — это не только история детства и отрочества самого автора, но и история знаменитого купеческого рода Бахрушиных, история российского коллекционирования и создания Театрального музея. Зав. редакцией С. Князева Редактор Я. Гришкина Художественный редактор Е. Ененко Технические редакторы Л. Ковнацкая, В. Кулагина Корректоры О. Добромыслова, Л. Овчинникова

---

— Пожалуйте в зало!

Казалось, мановением какого-то волшебного жезла мы попали в другую, давно миновавшую эпоху или вдруг очутились на сцене Художественного театра, в декорациях и обстановке одной из тургеневских комедий. Вся разница была лишь в том, что в нашем случае во всем окружавшем не было и тени музейности или реконструкции — это просто был каким-то чудом уцелевший кусочек повседневного быта прошлого.

Перед нами была довольно большая угловая комната — четыре окна по одной стене и три по другой. Над окнами, на причудливых ламбрекенах 3* в виде· золоченой большой стрелы висели тюлевые накрахмаленные занавески. Во всех простенках высились длинные зеркала в рамах красного дерева, по бокам которых были прикреплены по два бра — черные двуглавые орлы на фоне золотых венков держали в клювах лавровые ветви, на конце которых были вставлены пожелтевшие от времени свечи. Перед каждым окном стоял узкий одноногий ломберный стол красного дерева. Выстроившись по линейке вдоль других стен, плотно примыкая друг к другу, тянулись стулья красного дерева с мягкими сиденьями. На стене висел единственный масляный портрет Николая I в золотой раме и два зеркала с неизменными бра по бокам. С потолка свесилась люстра с хрустальными побрякушками, заряженная много лет тому назад свечами. В одной из стен была проделана арка, сквозь которую была видна соседняя комната — гостиная. Там, покрывая почти весь пол, лежал большой ковер крепостной работы, с большими букетами роз но черному фону. Прямо против арки, у дальней стены стоял большой диван красного дерева, перед ним овальный стол, покрытый плетеной покрышкой, а под прямым углом к дивану, далеко от стен, почти посреди комнаты, были поставлены по четыре стула с каждой стороны, также по линейке. На стене висела большая мифологическая картина маслом, а вокруг шитые шерстью и бисером картинки. По бокам картины были прикреплены к стене две ламны с шарообразными матовыми стеклянными абажурами и резервуарами для масла. Сбоку от дивана стояла стойка, на которой покоился целый ассортимент трубок с бисерными чубуками. За окнами зала открывался вид на сад. Гигантские штокрозы, заросли аквилегий, кусты золотых шаров, дельфиниума и пионы буйно разрослись между геометрически распланированными, узенькими, чистенькими дорожками, тщательно посыпанными красноватым от дождя песком.

— Присядьте, пожалуйста, — пригласила нас старушка, — сам-то одевается, сейчас выйдет. Вы уж меня простите, что я вас так встретила-то!.. А и то живем-то мы здесь, как медведи в берлоге — ни к нам никто, ни мы к кому — от людей-то и отвыкли. Сам-то уж стар делается, разве только на Пасху да на Рождество в церковь съездит, а то никуда. Да куда уж ему, скоро, почитай, сто лет стукнет. Итак уж слышать плохо стал. Вы ему погромче все говорите…

В это время из гостиной послышались старческие, но не шаркающие шаги, и в арке показался небольшой, худенький старичок. Мы встали. На вид он был древен, но далеко не казался развалиной. На нем был кремовый чесучовый пиджачок и такие же, но темно-серые брюки. На ногах были мягкие, домашние кожаные сапожки. Длинная седая борода его от времени стала изжелта-зеленой, но лицо загорело от летнего солнца и не казалось таким уж старым, а небольшие глазки смотрели пронзительно и молодо. Он остановился в арке, по-военному шаркнул ножкой и слегка наклонил голову.

— Добро пожаловать, — проговорил он, — разрешите представиться: ротмистр в отставке Криштофович. Прошу извинить, что встретил гостей не в мундире, но поспешил. Милости прошу садиться.

Мы отрекомендовались в свою очередь и сообщили, откуда и куда мы едем.

— Так вы из Москвы будете, — переспросил старичок, садясь на стул, — ну, как там Москва-то? Давненько я в ней не бывал. Как торговые ряды-то на Красной площади, построили или нет? При мне, помнится, как я там был в последний раз, много об этом разговора было… Все новые строить хотели, а построили или нет, так я и не знаю. Отстал я от века-то. В последний раз в Москве-то перед Турецкой компанией был.

Очевидно, после этой тирады мы особенно выразительно переглянулись с Владимиром Васильевичем, так как это не ускользнуло от хозяина.

— Да, — продолжал он, — лет мне порядочно — к сотне дело подходит. Я ведь в полную отставку вышел при Государе Николае Павловиче, при нем и мундир за храбрость получил!

— Когда ж это было? — полюбопытствовал Владимир Васильевич.

— Во время Венгерской компании в 48 году. А дело так было: совершал я переход с тридцатью гусарами и шестью казаками и столкнулся с четырьмястами венграми. Они нас в плен взять хотели, а мы пробились и без потерь — одного казака только пулей царапнуло… Служил-то я недолго — всего восемь лет. Да разве это служба была: мы не служили, а просто время жгли. Все больше парады да балы. А в мое время гусарский офицер, первый чин, жалованья получал сто семьдесят рублей серебром в год или шестьсот ассигнациями. Вот жить-то и приходилось напоказ. Тогда, знаете, как говорили-то: «Мундир рублей в триста, а в кармане грош, коня корми сытно, а сам корки гложь!»

— Что же вы, и Николая 1 помните? — спросил я.

— А как же, хорошо помню. Когда я в первом корпусе служил, то часто его видел, и по службе приходилось ему рапортовать. А потом, когда я в западный край переведен был, то уж видал его пореже. А и то в 52 году, когда при Гомеле высочайший смотр был, то меня от гусарского полка послали к Государю ординарцем. Подскакал я к нему по форме, как полагалось, и рапортую, а он глаза прищурил, палец вперед вытянул в перчатке и пристально на меня глядит. Потом как спросит: «1-го корпуса?» — Вот память! — «Так точно, Ваше Императорское Величество!» — Он пальцем махнул: «Мимо». А Николай Николаевич, великий князь, сзади его на коне стоял, так тот за мной вдогонку. Поравнялся, кричит: «Здравствуй, Криштофович! — прямо по фамилии, — приезжай сегодня на бал!» Он простой был и меня любил… Вот Константин Николаевич, великий князь, тот другое дело, тот был лев и меня не любил. Л дело с чего пошло. Были мы на Высочайшем параде в 46 году, а я в шеренге, сбоку от него ехал. Константин Николаевич в строю обернулся и заговорил с задним. А тут, как на грех, дядька великокняжеский адмирал Литке подъехал. Приказывает мне: «Криштофович, дай ему по шее!» Я и дал. С тех пор я у него в немилости состоял!

Опасаясь, что воспоминания старика трудно будет остановить, Владимир Васильевич стал осторожно переводить разговор на интересующую нас тему. Старик охотно перешел на бытовые воспоминания.

— Натурально, деревня не столица, но и здесь мы, бывало, не скучно жили. Зимою, бывало, вечера, балы у помещиков, только поспевай, а летом сельские праздники. Барышень много, а молодых людей мало — все больше служат в отъезде. Заставят танцевать до упаду. И разговор-то был тогда особый, деликатный. Слово «бык» сказать было непристойно, говорили «хозяин стада»!

Отчаявшись, Владимир Васильевич задал наконец Криштофовичу вопрос напрямик, нет ли у него какой продажной старины. Старик задумался.

— Нет, — наконец сказал он, — у меня для вас ничего подходящего. Какая у меня старина! Это ведь все вещи обыкновенные, так сказать, жизненные.

Он показал рукой на окружающее, где редкому предмету было менее ста лет.

— А вот хоть бы картинки бисерные, что в той комнате висят? — робко предложил Владимир Васильевич.

— Да помилуйте, какая же это старина! — возразил Криштофович. — Это при мне, когда я мальчишкой был, матушка, покойница, да тетушка вышивали, — это не древности… Вот есть у меня одна вещь, да только уж и не знаю, продавать ли, да и сколько она стоит, не знаю. Хотите посмотрите?

Хозяин предложил нам встать и следовать за ним. Мы миновали смежную гостиную и попали в спальню. Вся она была обставлена карельской березой, побуревшей от времени и протирки деревянным маслом. Постель хозяина, широкая и громоздкая, осенялась ситцевым балдахином. Криштофович подвел нас к плательному шкафу, раскрыл его и мимоходом показал нам свою гордость — заработанный им на поле чести мундир. Серовато-голубого выцветшего сукна, он был весь расшит частыми узкими серебряными бранденбурами и завершался непомерно высоким воротом. Алорозовые чикчиры 4* были также обильно украшены галунами и шнурами. Одним словом сказать, это был один из тех костюмов, которые нам приходилось видеть лишь на театре в «Евгении Онегине».

— Избаловался, — сказал Криштофович, — ленюсь мундир-то надевать, норовлю все, чтобы мне попросторнее да поудобнее было. Выправку теряю!

За спальней был кабинет, а оттуда мы попали в другой конец дома, в небольшую угловую комнату, сплошь уставленную красного дерева библиотечными шкафами. Сотни книг в переплетах из свиной кожи и разноцветного марокена в образцовом порядке стояли на своих полках за стеклами.

— Это библиотека, — пояснил хозяин, — моих книг-то тут не много, все больше дедовы да батюшкины!